Десять лет, с 1992 года, для театра, я думаю, были эпохой тотального освобождения от всех канонов, которые существовали до сих пор.
Прежде всего, театр освободился от современной драматургии, чего не было, может быть, несколько столетий. Что такое 80-е годы? Это популярная пьеса, которую ставят все. «Дорогая Елена Сергеевна», «Трибуна» Галина — мы все знаем набор этих пьес. Или актуальные историко-революционные пьесы… И вот в девяностые годы происходит некое расставание. Современные драматурги становятся довольно маргинальным сообществом, которое живет своей жизнью: пьесы пишутся, но в театре они не имеют почти никакого значения. На смену Рацеру и Константинову приходит, скажем, Надежда Птушкина, и это — стабильное существование плохой, но сделанной драматургии. Что же касается того, что мы называем открытием, событием и так далее, — этого нет. Современная жизнь вообще на подмостки практически не выходит. Театр — как Мольер, который говорил, что он берет свое добро там, где он его находит. Сегодняшний театр ставит что угодно — классику, композиции, ставит вещи, которые, казалось бы, даже нельзя и невозможно ставить, но так или иначе театр решительно расходится с фигурой современного драматурга.
Дальше начинается еще ряд свобод. Естественно, свобода от идеологии. В эпоху перестройки — освобождение от советской идеологии, потом — от перестроечной идеологии, то есть от идеологии либеральной интеллигенции, которая имела свой набор притязаний к театру и набор представлений, что должен делать театр и каким он должен быть. От всего этого театр тоже освобождается. Хорошо это или плохо, но это так.
Далее идет освобождение и от фигуры главного, тотального режиссера, который полностью владеет пространством и ставит в нем спектакли. Режиссеры тотального склада остаются, но они чаще всего не владеют театром. Они владеют своими грядками, своими оранжереями и теплицами и там нечто свое выращивают. Даже театр Петра Фоменко, который хотел владеть своим театром, трудно признать театром в прежнем смысле — большим организмом.
От своих канонов освобождаются и актеры. Вот им, пожалуй, круче всего, потому что уже решительно непонятно, что они должны делать на сцене. С трудом теплившийся огонек натурализма угас окончательно. Как люди ходят, двигаются, смеются, говорят на сцене в девяностые годы — так люди не ходят, не двигаются, не говорят, не пишут письма, не получают известия, не оглядываются — не идет ли кто… Так люди не делают. Это направление «как в жизни», вообще-то, никогда не было главным, но немножко оберегалось. С другой стороны, существовал пафос гражданственности — ты за кого-то выходишь (за Ленина, за Троцкого, за Дзержинского) и от имени и по поручению доносишь какую-то важную вещь. Этого тоже нет.
Вот такая свобода. Осталась только зависимость от финансовой ситуации, поскольку нужно на что-то жить и ставить спектакли. В остальном — делай что хочешь.
В этой свободе проявились какие-то вещи и дошли до своего конца. Какие-то вещи сохранились в свернутом, замерзшем виде, чтобы потом оттаять и расцвести. Так, например, я думаю, вполне сохранилась и оттаяла драматургия, которая появляется сейчас. Она идет такая-сякая, графоманская, странная, интернетовская и наоборот. Что-то происходит, и театр с драматургией, конечно, соединится.
Конечно, что-то произойдет и с актерами. Уже что-то происходит, есть явное расслоение. То есть люди, которые делают вещи между собой несовместимые и несравнимые, — все будут называться актерами. Люди, которые сейчас уйдут от суеты и будут в своих теплицах делать странные и очень интересные вещи, — это будут одни актеры. А люди, которые будут делать массовый театр на основе телевизионной популярности, совершенно другие вещи, — тоже будут так называться. Что касается бульварного театра, то, конечно, самым ярким и, пожалуй, самым лучшим, но уже, к сожалению, увядшим был театр Романа Виктюка. Это бульвар очень хорошего качества, а его судили по законам, по которым не стоило, — это были опять же интеллигентские, либеральные, интеллектуальные претензии. Хороший бульварный театр — тоже дитя свободы. Театр Романа Виктюка — пример этих лет, цветок душистых прерий, который вырос на почве свободы. Актеры театра Фоменко и театра Романа Виктюка — это что, одна профессия? Это принципиально разные задания, разные психофизика, аппараты, понимание искусства, театра — всего.
Нужно было все это пережить и вытерпеть, чтобы театральная магма начала сейчас раскладываться по каким-то узорам.
Ноябрь 2002 г.
Комментарии (0)