ТЮЗ им. А. Брянцева
Режиссер Георг Васильев

Инсценировка гоголевской повести, принадлежащая Васильеву, сделана с нечастым по нынешним временам любовным отношением к классике. При всей свободе современного театрального языка его спектакля. Спектакля, в котором сопрягаются символическая обобщенность, игра метафорами, лирика, ирония, очаровательное озорство, глубинный драматизм. Главное же тут — проникновение «через актера» в душевный мир человека.
У режиссера достойные союзники. Художник Эмиль Капелюш, композитор Валерий Пигузов, художник по костюмам Ирина Долгова, Елена Маркова — сценическое движение, художник по свету Евгений Ганзбург. И, конечно же, актеры — замечательные мастера Ирина Соколова, Валерий Дьяченко и рядом с ними молодой Борис Ивушин.
В темноте сцены тревожное и настойчивое жужжание мухи, словно бы очнувшейся после бесконечного сна. И тотчас же отдернет коротенький легкий занавес человек в черной крылатке и цилиндре. Высокий, худощавый. Заостренный профиль. Загадочная усмешка в сторону зрителей. Что-то здесь знакомое. Кого же играет артист Ивушин? Может быть, рассказчика из «Старосветских помещиков»? Или самого Гоголя?.. Послушно его воле оживает, преображается сумрачное сценическое пространство. Зазвучат под его рукой свисающие колокольцы-трубочки, металлические и деревянные. Закачается грубо обтесанный, словно из доисторических времен, смешной конек с длинной-длинной шеей, а также узкие досточки на палках. Он тронет маятник странных, похожих на домик-башенку часов в пышном ореоле сухих золотистых трав. В них загорятся, замерцают два таинственных огонька. И нестрашный чертик, оказывается, приютился сбоку. Из этих часов будут потом извлекаться всевозможные пития и яства. Гофманиана? Интерес Гоголя к немецкому фантасту ведь известен! Все эти преображения тут, правда, ненавязчивы, хотя и неслучайны. Кстати, человека в цилиндре можно принять и за гофмановского чудодея-волшебника. Вот он откатит часы с центра авансцены в сторону. Так что подумается: не магическое ли это колесо времени, которое повернули вспять.
Удивительно — в этом спектакле очень мало говорят, можно сказать, все фразы наперечет (это при гоголевском-то подробнейшем тексте). Зато каждая фраза — как сольная ария, и от повторения она только полнится содержанием. Вот в который раз покачала головой на невинную проказу своего Афанасия Ивановича маленькая, кругленькая, словно пушистый одуванчик, Пульхерия Ивановна (Ирина Соколова), он для нее — «чистое дитя», и вдруг на каком-то повторе, нечаянно то ли запершит в горле, то ли защиплет в носу — да ведь это же гимн! Гимн любви!
Невероятные, они, "первые леди«петербургской сцены: от Асенковой и Комиссаржевской до Фрейндлих и Соколовой, все замечены в отсутствии плоти, броской и призывной женской красоты, победительного апломба. Миниатюрность, тайная женственность, пружинная, но не скандальная страстность — вот черты стиля, сложившегося в течение нескольких поколений. Не будет преувеличением сказать, что в Соколовой петербургская актриса явилась в своем крайнем, почти фантастическом, так долго ожидаемом и потому таком необходимом всем и сразу воплощении. «Гарантированная легенда», — как сказала о себе «присвоенная» ею Элеонора Дузэ. В Питтсбурге, Петербурге ли, вчера или завтра, она превращается в Терезу Ракен, Нору или Маргариту Готье, «не слишком страдая». Все преувеличенное, «слишком» — напролом противоречит ее представлению об искусстве театра. Граничащая с инстинктом естественность, сплетенная из собственных ассоциаций, детских воспоминаний, привычек, ставших не второй, а первой натурой…
Комментарии (0)