30 декабря прошлого, 1992 года, в девять часов вечера мы получили сигнальные номера № 0 «Петербургского театрального журнала». Я провела в типографии целый день, подгоняя производственный процесс и подгоняемая суеверием: первый номер во что бы то ни стало должен лечь на новогодний стол («под салат» — повторяли мы), оставив в тяжелом високосном мучительный «нулевой цикл».
Теперь перед вами, читатели и коллеги, наш № 5. Мы завершаем свой первый год, который был ничуть не легче предыдущего — подготовительного, «идеалистического» года, года легких прожектов и тяжелых «обломов» многострадальной «нулевки». В 1993 мы пережили странное и темное банкротство спонсоров, дважды арестованные за неуплату тиражи, неожиданные надежды на то, что «заграница нам поможет» и крах этих надежд, «криминальную» паузу от № 2 до № 3 с мистическим повтором всех бед «нулевки» (вплоть до совпадения чисел и сумм), внутренние и внешние конфликты, тотальную и частичную неудовлетворенность сделанным. Мы хотели писать открытые письма Собчаку и закрытые — Ульянову, однажды, в минуту полного отчаяния, решили напиться, разложить во дворе костер из оставшихся журналов, позвать телевидение и, громко хлопнув дверью, закрыть журнал…
75-летие А. М. Володина праздновали в редакции. Когда он к нам приходил — в его голове путались Марины, их было три: Корнакова, Заболотняя и Дмитревская
Потому что окончательно поняли — никому, кроме себя, мы не нужны.
И что? — был следующий вопрос. И что из того, что ни город, ни театральный союз, ни мэрия, ни Комитет по культуре (чтоб я понимала разницу!) ничем не помогли нам за год? Что из того, что, в сущности, никого не интересует: как так, на что и какими усилиями делается журнал, уже объединивший практически весь театрально-критический цех Петербурга?
Мы не стали жечь костер и писать бесполезные письма «отцу культуры» А. Собчаку, так любящему театр. Мы снова стали выползать, выцарапываться и думать о хорошем.
А хорошего очень много.
Собственно, пренебрегая «санитарными нормами» и работая по двенадцать-четырнадцать часов, мы хорошо живем в своей «журнальной эмиграции», спасительной для этого смутного времени бесчисленных «тушинских воров». То, о чем мы мечтали в предисловии к № 0 («чтобы наша каморка в первом дворе „Бродячей собаки“ стала домом, открытым для всех»), — сбылось. Говорят, у нас хорошо. Не перестав быть каморкой, комнатуха с одной пишущей машинкой и одним самоваром вмещает десятки людей. Думаю, низкий потолок не дает улетучиваться той замечательной энергии, которую оставляют здесь приходящие к нам люди, в свою очередь улавливая нечто, что оставлено другими. Вторую зиму летает одинокая муха Дэзи, воспитанница Марины Корнаковой (отдел музыкального театра), авторы — читатели и коллеги — присаживаются на гостевой диван за драным шкафом…
«Попробуйте закрывать машинку футляром! Райское наслаждение!» — гласит надпись на нашем «Роботроне» (М.Корнакова любит печатное слово и порядок).
«Стучите!» — весь год было написано на двери, потому что звонок не работал никогда. Но однажды осенью, вдруг, он зазвонил истошно-непрерывным звонком. Вырубились пробки, погас свет, запахло серой. В редакцию вошел Р.Фурманов. Кто читал наш № 2 — поймет, о ком речь. Рудольф Давыдович оглядел нас, мы — его. Он пристально вгляделся в лицо Лены Феофановой-Вестергольм. «Здесь есть Вестергольм?» — на ухо спросил он Л.Попова. Лена утонула в рукописях и водила носом по бумаге, словно зрение у нее упало до −15… «Нет, ее сегодня нет», — уверенно произнес честный Попов. Фурманов вышел. Пробки включились сами собой, а на двери с тех пор рукой Корнаковой прилеплено: «Можно не только стучать, но и звонить!»
Гости! Ю.С. Рыбаков, войдя в редакцию, сказал: «Ребята, столы стоят — как на Кузнецком», — и полюбил наш «чердак», напоминавший ему редакцию старого журнала «Театр» на Кузнецком мосту. Написал заявление, что будет нашим «дедушкой», на это заявление 27.11.94. В.Семеновский наложил резолюцию — «Рыбаков не дедушка, а Мужское начало!» Бумага до сих пор висит на стене, пройдя с нами все редакционные адреса. Слева направо: Э.Кочергин, Е.Вестергольм (Феофанова), Л.Шнайдер, М.Корнакова, М.Дмитревская, Ю.Рыбаков. Снизу — голова Г.Козлова
Редакция — твой дом родной,
Скреби ее, и чисть, и мой!
(Кому редакция — не дом —
С тем будем говорить потом).
Я тоже люблю печатное слово и порядок.
Но когда у нас нет гостей…
Но когда мы не пьем чай…
Полная «шевеленка».
Компьютер — дурак, правку не запоминает. Набираем в одном месте, в другом, в третьем, верстаемся — в четвертом. Никому не нужны — только себе. «Вам зарплату платят?» Кто?! Кто должен платить нам зарплату? Это мы должны всем. Дискеты путаются, тексты падают в лужу из рваного пакета, пока от наборщика с Моховой их везут общественным транспортом верстальщику на Голодай…
«Уйдите из компьютерной. Ходите — потом стулья пропадают. И верстки». Это тоже коллеги. И читатели.
Но будем о хорошем. О себе. Термин «шевеленка» принес в редакцию Виктор Дюжаев, наш фотокорреспондент.
Октябрь 1993 г. Здесь практически вся редакция. Слева направо: администратор М. Барсегов, бухгалтер Н. Грамотина, редакторы Л. Попов, Е. Тропп, И. Бойкова,Е. Вестергольм, М. Заболотняя, М. Дмитревская, художник Е. Шараборин, М. Корнакова, пришедший в гости Г. Козлов, зав.редакцией Г. Ефимова. Не хватает только верстальщика А. Меркулова и фотографа В. Дюжаева (он фотографирует)
— Ну, что, Марина Юрьевна, опять «молнии» по пленке пошли (помните, как в прошлом году?) и шевеленка… (нечетко, то есть, не в фокусе).
Когда-нибудь мы заведем персональную рубрику В.Дюжаева «Страшилки от Вити».
— Витя, а где же массовые сцены «Ромео и Джульетты»?
— Марина Юрьевна, они все в начале прошли, а у меня тогда еще аппарат размораживался. Чтоб без «молний».
— Но убийство Тибальта…
— Нет, вы меня не убеждайте, на том спектакле, который видел я, всех убили в начале… Потому у нас и шел крупняк.
Постепенно мы стали говорить «шевеленка сознания». Еще — «расчлененка» (это когда и не в фокусе, и даже это, нечеткое, не собрать в целое).
— Алло, алло, это журнал «Московский набредатель»?..
Когда-нибудь мы заведем персональную рубрику М.Корнаковой «Смешилки от Марины».
— Ой, извините, не «набредатель», а «наблюдатель». А можно к телефону Валерия Оска-ловича?..
Половина оговорок Корнаковой точно войдет в поговорки.
— И зачем я в театр пошла? Ведь друзья на день рожденья звали, говорили: приходи, у нас еще остался кусочек текста на пирог…
Дурные примеры заразительны. Стою недавно в деканате.
— Я так устала, что у меня какие-то заторможенные редакции…
Сама себе я чаще всего напоминаю Бармалея из «Айболита-66», который «влетал то в один, то в другой экран, пинал слуг, отдавая распоряжения, крутясь, как волчок.
— Что ты тут возишься с виселицами, давай воду!
— А ты что делаешь? Разжигай пистолеты, заряжай хворост!
Крутясь, Бармалей без конца отдавал команды:
— Мартышку отвязать! Привязать повыше! Перевязать заново! Советов не навязывать! Никаких связей с Айболитом! Отвязать! Завязать! Перевязать!
Когда все наконец успокоилось, Бармалей оказался связанным и висящим вверх ногами.
— В чем дело? — возмутился Бармалей. — Поставьте меня на место! Меня-то вы зачем привязали? И почему вниз головой? На что вы намекали?»
Я, конечно, помню, что отвечал на это добрый доктор Айболит («Ты ничего не сможешь сделать с нами, потому что все хочешь сделать сразу»), но в нашей ситуации приходится именно — все сразу. И, болтаясь вниз головой, думать о «стратегии журнала» (выражение коллег), программе и критериях…
Этот номер начинается весело, с текстов о традициях петербургских театральных капустников, а кончается грустно, печальной кладбищенской историей. Как известно, жанр рецензии должен быть адекватен жанру спектакля, система отражений — закон нашей профессии и принцип журнала. Может быть, и вступление к номеру должно отражать движение номера?
Вот оно — редакционное счастье: денег на журнал почти нет, зато гости! «Мы с вами, вы с нами — и все мы вместе». Весна 1993 г. У нас опять Р. Габриадзе. Персональная рубрика продолжается. Слева направо: М. Заболотняя, Р. Габриадзе, М. Дмитревская, Е. Тропп
Так или иначе, до грустного еще дойдем. А пока — о «шевеленке» и о том, что если мы не сделаем все сразу — никто за нас не сделает.
Мы не ведем календаря памятных дат. Из-за нехватки времени мы забросили даже коллективный «глумовский дневник», живущий на подоконнике. Но памятные дни у нас, несомненно, были.
Первый день продажи. А кому же продавать? «Это не в нашей природе», — декларировало большинство, а мы с М. Корнаковой и бывшим директором Г. Зайцевой оделись понаряднее, в лучшее и чистое, и отправились в БКЗ «Октябрьский» продавать нашу «нулевку» на вечере «Золотого Овна»…
Боже, что это было!
Мимо нас, прямиком в буфет, шли бодрые поклонники важнейшего из искусств, смотревшие на серую обложку нашего журнала — как на букашку, незаконно заползшую на праздник жизни. «Новый театральный журнал…» — стеснительно шептали мы, неловко дебютируя в роли продавщиц и преданно заглядывая в глаза тем, кто шел на встречу с Золотым овном.
Он, этот Золотой баран, стоял на сцене в профиль. Взволнованная мероприятием М. Корнакова, не желавшая верить в то, что это памятник именно барану, настаивала на его сходстве с молодым Бетховеном периода «бури и натиска». «Бетх-овен-овен-овен…» — чудилось ей. Со сцены же неслось совсем другое.
Вечер вел наш любимый В. Жук. Я сбегала за кулисы и, подарив ему журнал, попросила объявить со сцены, что новое издание можно купить в фойе. Жук почему-то сильно испугался, увидев меня, но обещал.
Дальше мы мечтали только об одном: чтобы имя нашего журнала не было произнесено среди текстов, звучавших со сцены.
Видимо, В. Жук и сам понял, что трудно сказать что-то о журнале, одновременно пропагандируя стихи своего друга В.Вишневского: «Я сегодня совсем не в себе, потому что я не в тебе…» (а он прилюдно восхищался ими), и трудно сделать рекламу нашей «серой букашке» параллельно с рекламой шуб фирмы «Лена» (а он рекламировал эти шубы, надетые на девиц, недружно поднимавших нестройные ноги)…
В тот вечер мы продали три журнала.
Почти тогда же — О. Н. Ефремов. Тоже радовался с нами нашей замечательной «студийности», а мы говорили, что умные и знаем, как студийность кончается... Слева направо: М. Заболотняя, М. Дмитревская, О. Ефремов, Л. Попов, Г. Ефимова, М. Корнакова, Е. Тропп
«Мы начинаем журнал в самое неподходящее время… Может быть, в самое неподходящее время что-нибудь получится?» — было написано в предисловии к «нулевке». Теперь можно признаться: получается трудно, кустарно, безрежимно (в полной зависимости от денежных средств спонсоров). Но — мы прожили на своем чердаке год, занимаясь профессией, делом, театром. И бесконечной, изнуряющей организационной и технической канителью, потому что никто, кроме нас самих, не даст нам возможность заниматься театром, делом, профессией. И помогать в этом коллегам. (Правда, Станиславский тоже занимался «канителью». Правда, золотой.)
В дверь стучатся. М. Корнакова открывает.
— Это квартира пятьдесят шесть? Скажите, а где шестьдесят седьмая?
— Леня, ты не знаешь, где у нас шестьдесят седьмая страница?
И это — совершенно серьезно. Потому что горит очередная верстка, и опять что-то потерялось, и сломался компьютер (чужой), и не написаны собственные тексты…
Мы прожили год, читатели и коллеги! Год! Чего только не было… И сколько раз нас хоронили!
— Я встретила вчера Ч. — говорит М. Заболотняя. — Спрашиваю: когда будет статья? А он: «Как, разве вы еще живы?»
Или звонок из Стокгольма: «Алло, Марина? Я слышала, что вас больше нет. Как жаль!»
В несуществующем календаре памятных дат мы не раз хотели отметить «День смерти». Не побоюсь сказать — и в этом мы следуем традиции. Такое ведь тоже уже бывало, и не с нами — с великими.
Вступление к «нулевке» заканчивалось А. Р. Кугелем. Спустя год, позволю себе закончить В. М. Дорошевичем, написавшим в 1921 году: «Гражданин редактор! С теплым чувством прочел я в „Вестнике литературы“ свой некролог.
В нем все правда, за исключением одной фразы: я не умер.
Известие несколько преждевременно.
Извините, пожалуйста, но я жив — чего и другим от души желаю».
Артистическое агентство «Импресариат» решило устроить нам вечер — отметить годовщину журнала в салоне Виельгорских. Это первый и последний за десять лет редакционный «выход в свет». Слева направо: техред Л. Цикота (не полностью), художник Л. Каминский, Г. Ефимова, М. Корнакова, М. Заболотняя, Н. Грамотина, Е. Вестергольм, Е. Тропп. 27 декабря 1993 г.
К читателям и коллегам. № 5
Комментарии (0)