«БОГЕМА»

Мариинский театр.
Режиссер Иан Джадж

И все же напряжение зрелища (моменты сильного сценического звучания, сегодня подвластные только крепкой руке режиссера), главный интерес его «держит» иное. Симптоматично, что «ударной» сценой спектакля, сценической кульминацией в сюжете английского режиссера Иана Джаджа стал не момент смерти Мими и не любовный ее дуэт с Рудольфом, а картина парижского бульвара — пестрый калейдоскоп монтируемых друг с другом эпизодов с маршем-триумфом Мюзетты (Е.Соловьева) в финале (2-я картина). <…> Перенесение времени действия оперы на сто лет вперед — в 1930-е годы XX века — шаг для постановочной команды содержательно емкий. Важно при этом не детальное и подробное воспроизведение примет «того» времени — они точны, но в спектакле их не так уж и много: печатная машинка Рудольфа, печка-буржуйка, шляпки-котелки у женщин, модный покрой их платьев, должно быть, любимый нашими бабушками,— со сниженной талией и чуть ниже колена. <…> Но режиссер и не хочет «рисовать» по фотографиям. Его завораживает возможность легко, любовно, двумя штрихами — не больше — воссоздать поэтический образ Парижа 1930-х годов — приюта артистической элиты, прославившей город как Мекку искусства, сформировавшей миф о нем. Искусство первой трети XX века пленялось хмельным пространством богемы — миром табора, клоунов, бродяг, художников, музыкантов, и в этом мире, в кабаках, мансардах и подвалах Монмартра рождались великие шедевры французской поэзии и живописи. Этот образ взращивается и преподносится зрителям во 2-й картине: ассоциации и смыслы заимствуются с живописных полотен художников конца XIX — начала XX века, из запасников культурной памяти режиссера. Основным кодом, «проверяющим» внешний облик спектакля, стал образный мир Пикассо — его пластика, его колориты, его мотивы.

Миф о богеме. № 24