БЕЗГРАНИЧНЫЕ ЗАМЕТКИ О IV МАГНИТОГОРСКОМ ФЕСТИВАЛЕ «ТЕАТР БЕЗ ГРАНИЦ»

Магнитогорск стоит на реке Урал, по которой, как известно, проходит условная граница Европы и Азии. Вот в таком пограничном городе семь лет назад придумали театральный фестиваль, позднее названный «Театр без границ». В традицию пишущих об этом фестивале вошли рассуждения о том, что многое в нем и впрямь безгранично: география театров-участников, количество привезенных спектаклей, энергия и организационные усилия устроителей, внимание и доброжелательность публики… У фестиваля уже действительно сложились традиции, проходит он регулярно раз в два года, и осенью 1999 года состоялся четвертый по счету. К сожалению, весь Магнитогорский марафон, который длился две недели (что для этого фестиваля далеко не предел), мне пройти не довелось, так что обо всех 23 театрах и их 29 спектаклях, собранных там, рассказать явно не удастся. Мой рассказ — даже не обзор, а впечатления о некоторых работах разных театров. Спектакли, которые попали «в кадр», очень разные, их объединяет только одно — фестиваль «без границ».

На магнитогорский «большой сбор» я приехала в начале октября, когда в Петербурге еще не закончился «Балтийский дом». Трудно было не сопоставить два фестиваля — в части организационной, например. Театральный праздник в крупном промышленном городе России устраивается для зрителей, которых в зале всегда полно, но почему-то и им, и прессе всегда хватает мест. В Магнитогорске не устраивают комнатных показов «для своих», спектакли малой сцены переносят на среднюю (зеркально основному зрительному залу, за кулисами, выстроен амфитеатр) или на большую ради того, чтобы город мог их увидеть. Так поступили, к примеру, с «Касаткой» Молодежного театра на Фонтанке, и хотя питерцы, привыкшие к камерному залу, поначалу волновались, спектакль прошел очень удачно, совсем иначе зазвучал в большом пространстве и был принят «на ура».

Не представляю себе ситуации, при которой зрителям, гостям фестиваля или аккредитованным критикам пришлось бы униженно ждать, пока их впустят. Напряженная работа жюри, «полнометражные» обсуждения каждого спектакля конкурсной афиши — впечатляющее преимущество провинциального фестиваля перед столичным, где пресс-клуб практически бездействует. Трудно перечислить все, из чего складывается атмосфера «Театра без границ», поверьте мне на слово: там хорошо.

Главный и любимый всеми «безграничник» — директор Магнитогорского драмтеатра им. Пушкина и глава фестиваля Владимир Досаев. Наверное, никто кроме вахтерши и какой-нибудь закулисной кошки не видел, как Досаев глубокой ночью покидает театр и как он туда утром возвращается. Он всегда у руля, спокойный, надежный, несуетливый. Каждый вечер он стремился в зал — посмотреть конкурсный спектакль, специально усаживался не с краю, а где-нибудь в середине зала, но и там его в темноте находили и вытаскивали по неотложным делам, требующим его немедленного руководства. Не знаю, удалось ли ему досмотреть до конца хоть один спектакль. По-моему, это единственное, из-за чего Владимир Александрович мог расстраиваться. Удивляет скромность хозяев «Театра без границ» — на этом фестивале работы Магнитогорского драмтеатра были показаны вне конкурса, хотя вполне могли бы претендовать на победу в фестивальном забеге. Спектакль Виктора Шраймана «Кто боится Вирджинии Вульф» с актерским дуэтом Фариды Муминовой и Сайдо Курбанова стал одним из самых интересных на фестивале (об этом спектакле «Петербургский театральный журнал» писал в № 18— № 19).

Каждый из театров-участников приезжал на три-четыре дня с тем, чтобы успеть не только отыграть свой спектакль, но и посмотреть постановки других коллективов. И только Театр драмы и комедии на Камчатке показал с разрывом в неделю два своих спектакля, «Счастье мое» и «Трудные родители», и получил невероятно счастливую возможность прожить на фестивале дольше остальных и увидеть большую часть программы. Дело в том, что театр в Петропавловске-Камчатском устал от своего островного расположения, труппа остро нуждается в новых художественных впечатлениях, в проверке собственных работ на новой аудитории, в театроведческом анализе спектаклей (столичных критиков на Камчатке не видели давно).

В рабочем расписании фестиваля были ежедневные обсуждения спектаклей. Театры, отыгравшие накануне, могли услышать профессиональный отзыв о своих спектаклях, подробный, квалифицированный анализ (которым периферийные коллективы не избалованы). Председателем жюри (как и на прошлом магнитогорском фестивале) был Виктор Калиш, знаток и поэт провинциального театра, его коллегами были Наталья Ясулович, Нина Карпова, Юрий Барбой и Сергей Маргулис. Когда Калиш простудился и оказался в больнице, команда мужественно продолжила плавание без капитана, а капитан руководил кораблем, не покидая больничной койки (Виктор Яковлевич видел большинство спектаклей, привезенных на фестиваль, во время своих неутомимых поездок по российским глубинкам). Обсуждения складывались по-разному. Бывало, что между жюри и труппой вставала стена непонимания, критика воспринималась как попытка оскорбить и задеть, хотя обсуждавшие были всегда в высшей степени корректны, просто считали своим долгом высказаться справедливо и нелицеприятно. Случалось и иначе: острая критика встречала неожиданно радостную реакцию режиссера (спасибо, что сказали правду, мне самому стыдно… ). Многие обсуждения превращались в диалог, у создателей спектакля возникала необходимость самим вслух «разобраться» со своим замыслом и воплощением. Если ответ театра не превращался в самозащиту, получался серьезный разговор, редкий между критиками и практиками, ценный и для тех, и для других. Кстати, «серьезные» разговоры иногда становились очень веселыми — в жюри собрались люди не только мыслящие, но еще и остроумные, что обеспечило им большой успех у актерской аудитории.

Идея магнитогорского фестиваля — показать публике бесконечное многообразие проявлений, свойственных российской сцене. Попробую рассказать о нескольких спектаклях фестивальной афиши, выбрав принципиально разные, представляющие всевозможные формы «безграничного» Театра.

В.Пузанов в моноспектакле «Театральный роман». Красноярский Краевой драматический театр им.А.Пушкина Фото из архива автора

Театр одного актера: «Театральный роман» по М. А. Булгакову, моноспектакль Владимира Пузанова, актера Красноярского Краевого драматического театра им. А. С. Пушкина (режиссер А. Рудой). На сцене несколько деталей обстановки, какая-то мебель, рама арочного окна прямо на полу. Под бодрую советскую музыку на сцену выскакивает худой, высокий, слегка взлохмаченный молодой человек. Он явно только что проснулся, но прямо на майку и трусы уже успел накинуть пальто, и на голове очутилась шляпа. Этот контраст вызывает смех в зале и располагает публику к актеру и его чудаковатому герою. Так же лаконично, намеком изображает Пузанов всех появляющихся по ходу персонажей — с удовольствием находя характерную запоминающуюся деталь. Правда, когда дело доходит до событий в Независимом театре, перед актером неминуемо должна возникнуть проблема — как быть с тем, что Булгаков имеет в виду Московский Художественный Театр и его вполне реальных деятелей? Похоже, Пузанов подшучивает «вообще», представляет забавные типы, но не пародию на Станиславского, Лужского, Книппер-Чехову и прочих мхатовцев. (Быть может, артист подразумевает каких-то известных только ему людей — например, из театрального мира Красноярска, кто его знает, но зритель, по-моему, никого не узнал. ) Сатирическая струя романа существенно ослаблена, действие протекает между лирикой и анекдотом.

Молодой актер сам создал сценическую композицию по роману, она получилась очень объемная — спектакль идет два часа без антракта. Поначалу кажется, что актер читает роман подряд, но потом возникает ощущение скомканного финала. Все перипетии создания и издания романа Максудова Пузанов инсценирует подробно, а «театральная» часть (и это очень странно!) привлекает его пока меньше. После того как Максудов читает пьесу Ивану Васильевичу, спектакль второпях завершается. Почему герой стреляется, остается неясным, Пузанов просто не оставил себе места проиграть движение к концу, к смерти. Его Максудов как-то неожиданно погрустнел, укрыл чехлами мебель и завел на патефоне сломанную пластинку с песней Вертинского. В этом спектакле заключена большая возможность развития и совершенствования. У молодого артиста хватило духа взяться за трудную булгаковскую вещь, и этим показом на фестивале, перед «чужим» зрителем, удалось доказать, что они с «Театральным романом» друг другу не чужие и постепенно крепко подружатся.

Сцена из спектакля «Капитанская дочка». Оренбургский драматический театр им.М.Горького. Фото из архива автора

Южные соседи магнитогорцев привезли большой постановочный спектакль. Это театр не одного актера, а театр всей труппы с привлечением студентов театрального отделения ОГИИ. Оренбургский драматический театр им. М. Горького, «Капитанская дочка», инсценировка и постановка Рифката Исрафилова — художественного руководителя театра. Закономерно обращение театра именно к этому пушкинскому произведению: Оренбургский край возникает на страницах повести, здесь кипел «русский бунт, бессмысленный и беспощадный» (без этой слегка затертой цитаты, приведенной в программке, все же не обойтись при разговоре о спектакле). Исходный посыл был, видимо, почти краеведческий — заняться историей народа и родной земли. Попадая в зал, зрители, действительно, сразу видят на авансцене как бы витрину краеведческого музея: выставлены флаги, оружие, цепи, панорама какой-то битвы (спектакль оформил известный художник Тан Еникеев). В музейную выгородку входит мальчик, он присаживается среди солдатиков, берет их в руки. Ребенок начинает спектакль и потом отзывается на происходящее пушкинскими стихами (замечательного маленького актера зовут Филипп Бледный). Он — Юный Поэт, то ли маленький Гринев, то ли лицеист Пушкин. Его детская трогательная серьезность и удивительно беспафосное, легкое, простое исполнение стихов — одно из сильных впечатлений фестиваля, не только этого спектакля. Однако в «Капитанской дочке» очень многое заглушает чистый голос ребенка-поэта, а однажды режиссер совсем запутал зрителя, по крайней мере, лично меня, позволив мальчику обратиться к Пугачеву со словами: «Государь, лошади поданы!» Коль скоро «глас младенца» нравственный камертон всего произведения, никак нельзя ему называть государем лютого разбойника, да еще и прислуживать ему. Впрочем, это мелочь, а «Капитанская дочка» — вещь крупная, глобальная по масштабам. (Так и хочется ее назвать «дочь», а не «дочка». ) Театр бросает максимум своих сил на маленькую пушкинскую повесть, стремясь использовать все возможности. В результате постановка погрузнела и расползлась, спектакль лишен стилистического единства. На деле, «Капитанская дочка» Исрафилова — это не один, а много возможных спектаклей. Один — поэтическая композиция по стихам Пушкина, эту линию ведет мальчик. Другая, вполне самостоятельная часть — долгие массовые сцены, в которых танцевально-пластически олицетворены силы природы (метель) и силы истории (стихия Бунта, враждующие войска… ). Татарские и русские пляски в соответствующих костюмах сменяются условно-балетным изображением бурана. Интересно, что снег — это и пляшущие люди, и белая крошка, красиво падающая сверху, по-видимому, такая тавтология никого не задевает. Решительно не замечая всего этого символически-аллегорического потока, живут в спектакле большинство маститых актеров Оренбургской драмы. Они знают: наступит их выход, танцующую толпу уберут и дадут им сыграть у рампы в полную силу. Пускай режиссер реализует свои фантазии с массовкой студентов, пусть где-то рядом бушуют стихии, «настоящих» артистов это не касается. Каждый из них работает, как умеет, не находя нужным встраиваться в ансамбль. Некоторые эпизодические, не слишком существенные персонажи, исполненные актерами старшего поколения, запоминаются больше, чем главные герои — почему-то уже не очень молодой, долговязый Гринев — Б. Круглов, перепуганная Маша с застывшим лицом — А. Шамсутдинова. Любовные похождения Петруши Гринева, как это ни странно, не показались постановщику чересчур заслуживающими внимания. Нет, сюжет полностью перенесен на сцену, но сделано это без интереса, из чувства долга, так сказать. Хотя роману «господ» придумана сюжетная и мизансценическая рифма — роман слуг. У дворовой девки Палашки (сначала почему-то засматривавшейся на самого Гринева) есть возлюбленный — урядник Максимыч. Трагичность этого демократического чувства в том, что Максимыч переходит на сторону Пугачева, а потом поднимает против него бунт (разумеется, бессмысленный и беспощадный). Пугачев не дает себя повязать и убивает возлюбленного Палашки, что дает ей повод появиться в трауре. (Не могла обойти вниманием эту линию спектакля, потому что она придает ему особую оригинальность. ) Пугачев А. Бледного бесконечно далек от краеведческого пролога. В нем нет ничего этнографического, это фальшивая фигура какого-нибудь атамана Кудеяра из псевдорусской ресторанной песни (декоративные жесты, волосы до плеч, красная косоворотка, а потом плащ из синтетической блестящей «парчи»… ). Актер не может противопоставить декоративной красивости решения ни сильный темперамент, ни подробность проживания. В финале русский люд оказывается между двумя властителями — Екатериной на первом плане и Пугачевым, приготовившимся к казни в глубине. Народ падает ниц и, как ему и положено, безмолвствует.

Спектакль Оренбургского театра подавляет избыточностью языковых средств и при этом разочаровывает. Изначально заявленные ходы не имеют продолжения, задушевной интонации рассказа о родной земле не возникает. Кажется, что режиссер побоялся довериться пушкинской ясности и простоте, увлекшись эффектами и зрелищными излишествами. Хотя точка отсчета — мальчик, оживляющий музейную экспозицию, — была найдена с поразившей всех точностью.

Еще одна форма спектакля, предъявленная на фестивале: «театр на сцене». «Счастье мое» А. Червинского в постановке Виктора Рыжакова, художественного руководителя камчатского театра, соединяющего в своем лице профессии театроведа, актера и режиссера (в этом спектакле он выступает еще и как сценограф). На площадке выгорожена «островками» школа — физкультурный зал с матами и канатом, ботанический кабинет — пальма, скелет, шкаф с пробирками, учительский стол с лампой, уличная дверь под фонарем. Крупные буквы: «Эта сторона улицы наиболее опасна». Свет, следуя за персонажами, оживляет каждый раз новый островок, новое игровое место. Правда, фестивальный показ существенно изменил условия игры, созданные в спектакле: «Счастье мое» играли на средней сцене, перед переполненным амфитеатром, в то время как дома актеры и зрители находятся в одном тесном пространстве. Но и в таком варианте это был программно камерный спектакль — попытка поговорить о «личном и мелком» как о самом главном в жизни. «История одной любви» — очень короткой, мгновенной — помещена в историческую раму. Послевоенный быт, песни и мода сороковых естественно возникают в спектакле Рыжакова, хотя явно нет установки на «стилизацию».

Главных героев играют очень молодые актеры — Наталья Исайкина (она получила диплом за лучшую женскую роль в номинации «Надежда») и Алексей Телеш. Действие концентрируется на отношениях двоих, здесь важны перипетии чувств, все оттенки и нюансы (которые способны сыграть актеры). Исайкина играет в Виктории Джульетту. В начале девочка в маечке и длинных синих трусах (пионерская форма, из которой она еще не успела вырасти), маленькая худышка, она тараторит и прыгает вокруг Сенечки, забегая то с одной, то с другой стороны. А окрыленная любовью, она становится красавицей — огромные глаза, озаренное счастьем лицо. Во втором действии героиня взрослеет, восторженность уступает место тихой погруженности в себя, в свое предстоящее материнство. Сенечка— Телеш оказывается пока в тени обаятельной партнерши, хотя нельзя сказать, что актер играет «хуже». Он рисует героя размашисто, с юмором, справляется с монологами, намечает перемены, происходящие в Сенечке. Но главная задача, стоящая перед актерами в «Счастье… », — быть искренними и непосредственными, эмоционально точными. Остальные сложности пока не берутся в расчет.

Совсем иную, суровую, трезвую ноту вносит Татьяна Уфимцева в роли Лидочки Иванны. Потрясающе верно взят тон учительницы, привыкшей четко объяснять и диктовать, женщины, прошедшей войну, мудрой и строгой. Актриса после смерти своей героини действует «за кадром» — сидит среди зрителей и работает только голосом, низким, хрипловатым. Это ее театр «в зрительном зале».

Вообще, второе действие спектакля, сыгранное без начальной растерянности и суетливости, ритмично и не без изящества выстроенное, поставило «Счастье мое» в ряд самых приятных впечатлений от фестиваля.

Формально на фестивале имел место «театр на подиуме» — в спектакле Челябинского ТЮЗа по повести А. Гостевой, постановка Станислава Жарова. Будь на фестивале специальный приз за провал, «Дочь самурая» непременно выиграла бы в этой номинации. В отличие от «Капитанской», эта «Дочь» основывается на дурном литературном материале — некая запредельно безвкусная дамская повесть. В этом спектакле у создателей разные, несовпадающие цели. У актрисы, играющей главную роль (она же, видимо, была инициатором постановки), цель — продемонстрировать свои возможности, в детском театре не использованные. Ольга Телякова купается в роли экстравагантной писательницы без возраста, прожигающей жизнь в запретных удовольствиях, но живущей в поиске большой и светлой любви. У начинающего режиссера, делающего всего лишь второй спектакль в профессиональном театре, есть желание освоить какие-то приемы, которые кажутся модными и привлекательными, поиграть светом и музыкой, масками и «фантасмагоричным» запутанным сюжетом. У художника цель своя — применить сразу все пространственные решения, которые удалось вспомнить. Задача директора — сделать все без особых затрат за счет дешевых материалов и небрежного исполнения. В результате зрелище получилось, прямо скажем, кошмарное.

Два театральных города — Петербург и Магнитогорск — давно соединены судьбами людей театра. Когда-то выпускники ЛГИТМиКа во главе с Виктором Шрайманом создали в Магнитке замечательный, неповторимый театр куклы и актера «Буратино», легенды о котором дошли и до тех, кто никогда не видел Магнитогорска и дымящих труб за рекой Урал. Мне придется пожертвовать местом, которого достойна «Вирджиния Вульф» Шраймана, чтобы рассказать о спектаклях, еще не известных читателям «ПТЖ». Скажу только, что актеры, прежде всего Фарида Муминова и Сайдо Курбанов, изменили мое отношение к пьесе Олби. Ад в трех действиях они сыграли бесстрашно и остро, но без садомазохизма. В финале, когда на семейном театре военных действий наступила утренняя тишина, прямо в доме пошел снег, а в распахнувшиеся двери повалил туман. Марта с Джорджем сидели на крылечке, обнявшись…

Сцена из спектакля «Майская ночь перед Рождеством». Фото из архива автора

Любимым режиссером Магнитогорска стал режиссер из Петербурга — Игорь Ларин. В сегодняшнем «Буратино» он поставил по собственному сценарию «Майскую ночь перед Рождеством: гоголь-моголь из повестей Николая Васильевича». Наверное, зрителям этот коктейль может понравиться — весело, ярко, ритмично, то украинскую песню споют, то музыку Чаплина включат. Да и актеры, похоже, увлечены личностью Ларина, играют, что называется, «с душой». Но я все же не вполне распробовала этот гоголь-моголь — вкусовых достоинств не хватило. Кажется, что все ингредиенты смешали впопыхах, не заботясь о пропорции. Этот спектакль именем Гоголя в афише «обречен» на детский зал, и некоторые персонажи смахивают на какие-то расхожие тюзовские маски. Например, Черт — А. Анкудинов предстает в костюме кота Матвея из сказочки про Машу и Витю (дети поймут мою ассоциацию). Черт-кот вместе с Главной Ведьмой — Л. Бреслер образуют пару рассказчиков (как же без них-то, если пьесы как таковой нет), не имеющих к самому рассказу никакого отношения. Рассказ, впрочем, очень долго никак не может начаться. Выбегут выряженные парубки и дивчины, споют, станцуют, кусочек одной из диканьских повестей разыграют — и опять перебивка: появляются какие-то белые существа, рогатые, усатые, симпатичные монстрики, нестрашные недотыкомки, домашние привидения. Это милейшие произведения фантазии художника Анвара Гумарова в исполнении актеров «Буратино». Самое удивительное, что после долгого топтания на месте спектакль вдруг вырулил к «Вию», которому и посвящены две трети сценического времени. Здесь нет никакой композиционной логики, но Хома Брут, наивный философ, бедняга-бурсак так здорово сыгран актером Игорем Грачом, что думаешь: и Бог с ней, с логикой, лишь бы на такого замечательного Грача посмотреть! Кстати, Грач — это сценический псевдоним (в облике артиста, действительно, есть что-то птичье). Грач вместе с Хомой живут насыщенной жизнью человеческого духа, «страшилки» и «веселилки» спектакля Ларина их словно не касаются. Хома — он все-таки часть Гоголя, а не моголя…

А.Стебунова (Даная), О.Стебунова (Фрина). «Вид в Гельдерланде». Новосибирский молодежный театр «Глобус». Фото из архива автора

«Театр без границ» — то же самое, что «весь мир — театр», а об этом хорошо знают, разумеется, в театре «Глобус». И в том, который Новосибирский молодежный, — тоже. Этот коллектив собрал больше всего фестивальных призов. Гран-при получил «Вид в Гельдерланде» в постановке Клима, а «Наш человек» («На всякого мудреца… » Островского) режиссера Валерия Фокина отмечен в нескольких номинациях. Галина Яськова в роли Мамаевой стала «Первой актрисой фестиваля», Владимир Федоров (Григорий) назван «Лучшим исполнителем эпизодической роли», художник Мария Данилова получила премию «За выразительность театральных костюмов». Можно придумать еще немало номинаций, в которых новосибирцы окажутся первыми. «За открытость труппы разным режиссерским системам», «За превращение современной драматургии в искусство», «За актерский ансамбль»… О спектакле Клима «ПТЖ» уже дважды писал (см. № 17, № 18, № 19), и я хочу согласиться с теми, кто считает его необыкновенно цельным, гармоничным, завораживающе красивым. На меня медитативные ритмы и музыкальное многоголосие актрис подействовали столь сильно, что я потеряла способность что бы то ни было анализировать, впав в некое подобие транса. А другой спектакль «Глобуса» меня, наоборот, очень взбодрил. После погружения в тишину и глубину (Клим) выныриваешь на поверхность — а там все блестит, шумит, играет (Фокин). «Наш человек» (многозначная заглавная поговорка «На всякого мудреца… » заменена на приговор) — спектакль поверхностный, но это, как ни странно, не упрек. Если бы я писала рецензию, я назвала бы ее «На фу-фу», не только потому, что персонажи без конца припевают все вместе какую-то ласкающую слух абракадабру («пу-фу-фи-фа-ля-ля-сю-сю»), но еще и потому, что Островский лихо взят именно «на фу-фу» — получится? Получилось. Фокин сам сочиняет оформление, которое и есть решение режиссера. Все зеркало сцены плотно закрыто «железным занавесом» (в самом прямом, техническом, смысле), глубина сценической коробки «Нашему человеку» не потребуется. К публике вынесена наклонная квадратная паркетная площадка, практически свободная от предметов. Это место игры — актеров и персонажей (слева и справа от помоста — вешалки для костюмов). Фокин заранее, еще до начала собственно спектакля, сообщил зрителям, что его представление не отправляется в глубины человеческих душ. Человек показан как на ладони, до дна просвечен прожекторами. Здесь реакции определенны, чувства ясны, намерения прозрачны. Получилась хлесткая, остроумная, злободневная интерпретация Островского.

Действительно роскошно и стильно сделаны костюмы (которых расточительное множество, но ни одного лишнего). Одежда сшита с оглядкой на силуэты эпохи, при этом каждый костюм от начала до конца сочинен, это не просто красивые и дорогие тряпки — это образы, в каждом точное решение, ракурс. Это касается и расцветок, и материалов, и деталей (например, бессчетные бантики, фестончики, оборки, перышки на кринолинах и шляпках Мамаевой). Персонажи с удовольствием переодеваются, а одна из ударных сцен спектакля построена, наоборот, на раздевании: Клеопатра Львовна деловито, в жестком ритме, отбиваемом каблуками за сценой, разоблачает Глумова, снимает с него всю одежду, не забывая аккуратно складывать вещи стопкой, чтоб не помялись. Раздев молодца догола, Галина Яськова — Мамаева легким, но уверенным кивком дает знак осветителю — и свет гаснет. Сделано смешно и классно.

Крутицкий у Юрия Соломеина олицетворяет глубокий старческий маразм всех российских руководителей вместе взятых, причем тупость сочетается у него с тигриной хитростью. Вот это чудовище с оттянутой нижней губой дает пресс-конференцию перед камерой, с трудом следя за воображаемой бегущей строкой. А вот он встретил давнюю «пассию», с трудом доковылял до нее, облапил — и тут мимика артиста недвусмысленна, всем становится понятно, какая неловкость случилась с престарелым павианом. Глумов — Вячеслав Ковалев смотрится свежим и даже чистым в прожженной компании холеных развратников. Трудно поверить, что этот симпатяга строчит язвительный сатирический дневник, ему на самом деле совсем неплохо в объятиях «львицы» Мамаевой, и он почти с мурлыканьем укладывает голову на колени к Крутицкому, чтобы старикан почесал его за ухом и погладил.

Мизансценически спектакль Фокина построен как цитатник, оживают групповые фотографии из спектаклей Мейерхольда, в основном «Ревизора» (а Машенька Е. Званцевой и костюмом, и прической, и обликом почти буквально воспроизводит Бабанову — Марью Антоновну). Неискушенный зритель эти реминисценции не воспримет, но радость свободной осмысленной игры, атмосфера актерского празднества в режиссерском спектакле обязательно пересечет линию несуществующей рампы.

На магнитогорском фестивале гостили давние приятели «Театра без границ» — петербургские «Фарсы». Мастера на все руки С. Плотов и А. Борок (Областной театр кукол, Челябинск) показывали двухчастный капустник на шекспировские сюжеты. С двумя спектаклями — старой «Панночкой» и новым «Самоубийцей» — участвовал пермский театр «У моста». Исполнители заглавных ролей в спектакле «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» (постановка Андрея Андреева, Театр драмы им. Горького, Самара) поделили премию «Первый актер фестиваля». Спектакль «Тойбеле и ее демон» (постановка Александра Михайлова, театр для детей и молодежи «Свободное пространство», Орел) отмечен премией «За высокую художественную культуру спектакля».

Словом, фестиваль достойно завершился уже в отсутствие автора этих строк. Зрители, по трогательной магнитогорской традиции, аплодировали стоя.

Для тех, кто дочитал мои заметки до конца, признаюсь: в городе, через который протекает маслянисто-черная граница двух частей света, живут симпатичные мне люди, почти что земляки. Моя бабушка, когда ей было 13 лет, приехала в Магнитку к брату, который строил комбинат. Урал — моя историческая родина, поездки туда всегда волнуют. И очень радует, что Магнитогорский драматический два года работает и живет своей несуетной жизнью, а потом собирает гостей и устраивает настоящий Театр для людей — без границ.

Март 2000 г.