Ночной разговор с Блоком и Мейерхольдом о торжественном вечере, посвященном 70-летию театра Комедии
Поздний вечер. В полутемной комнате за столом сидит молодой начинающий критик. На столе, между портретами Мейерхольда и Блока, бутылка Рижского бальзама, как известно — напитка сногсшибательного. Критик — молодая девушка, присутствие великих ее вдохновляет, и она давно пытается поговорить с ними по душам на темы искусства.
— … ой, как я не хочу писать эту статью про юбилей Театра комедии, если б вы знали… Почему бы просто не забыть тот ужас и жить легко и свободно — ходить на гениальные спектакли, разговаривать о высоком искусстве. Ведь история не вспомнит про этот злосчастный юбилей. Нет, вот все равно — вынь да положь эту статью про Театр комедии. Вы знаете, Всеволод Эмильевич, мой педагог — удивительная женщина. Да, критик. Я думаю, в истории она будет стоять где-то между Барбоем и Дюрренмантом. Вот только одного не могу понять — зачем ей эта статья? Ведь мы же были вместе на этом юбилее, пять часов, плечом к плечу. Ох, Всеволод Эмильевич, как-то нехорошо у вас бровь дернулась. Да-да, пять часов. Я понимаю, вам это странно слышать — вы за динамичное искусство. Но таковы все Юбилеи. Законы жанра. Сначала говорят об истории театра, обо всех гениальных спектаклях, шедших на этой сцене. Затем идут капустники. Меньше пяти часов нельзя. Несолидно. Послушайте, а вы ведь тоже справляли юбилеи! Или нет?. . Как там нас учили: главное — найти форму. Дальше — дело пойдет. Фельетон — это такое дело… Паршивое, надо сказать, дело. Все приемы давно известны, чувства юмора нет, а главное — неудобно. Вы согласитесь со мною, Александр Александрович, — когда этика вступает в конфликт с искусством, то творить невозможно. Главное, надо ведь всего ничего — разрешить себе один раз написать прямо и просто, что плохо — это плохо. Но ведь сразу начинаешь думать о людях, которых обидишь, которые что-то делали и имеют право на ошибку. Вот Кугель — молодец. Никого не стеснялся. Даже вас, Всеволод Эмильевич. Прямо так и писал: мол, дурак этот немец Мейерхольд, и постановки у него дурацкие. И ничего. И жил. И вы жили. А я так не могу.
Все, напишу отчет. Как это было. Ясно, просто, без экивоков. Нужен юбилей — будет юбилей. Итак: «Недавно Театру комедии имени Н. П. Акимова исполнилось 70 лет. В связи с годовщиной было принято решение отметить круглую дату на сцене театра, выступить с творческим отчетом и принять поздравления от дружественных творческих коллективов и частных лиц. В первой части вечера были показаны отрывки из спектаклей, которые уже вошли в золотой фонд нашей культуры».
Вот. И так далее. Вспомнить бы только, какие они там отрывки показывали… А, Островский. Ой, как вы обрадовались Всеволод Эмильевич, любимого автора услышали, да? Вы думаете, мне было смешно смотреть, как «Не все коту масленница» исполняют в традициях Малого театра эпохи загнивания? Когда Щепкин уже умер, а вас еще в капусте не нашли? Ага, вот именно. Традиционализм. С любительским уклоном. В начале вечера шутка хорошая была, про этот театр. Исполняю: «Старое уже умерло, новое еще не народилось, и то, и другое дышит». Сильно, да? А на сцене вы себе эту некрофилию представляете? Что? Куда смотрит Николай Павлович? А он умер. Нет, не после юбилея. Раньше. После юбилея он умер бы второй раз. Это только вы себе позволяли — при жизни называть театр своим именем. У нас по-другому. Умер режиссер — его именем называют театр. А потом все ходят и гордо повторяют: «Мы, мол, наследники традиций того-то и того-то». Даже молодежь — и та в традициях, как … в серебре. Да… не та молодежь пошла, не та… (По себе сужу. ) Итак, на сцену вышла вся труппа. С гордо поднятым кумачовым лозунгом: «Доведем халтуру до уровня искусства». Все. Лучше о юбилее не скажешь. А ведь надо. Ведь надо завтра сдать статью. А что если сделать в жанре прямого репортажа с места событий. Будто сидит в зале восторженная журналистка-идеалистка и ей все в кайф. Что-нибудь вроде:
«Итак, на сцене появляется, о… пригнитесь, потому что появляется суперстар наших подмостков! Встречайте и визжите: А. А. Белинский. Ну, о чем нам он расскажет на этот раз? О-о… Это потрясает! Оказывается, он видел самого Акимова, а еще пару-тройку спектаклей, которых никто не видел. Да, как он неистов и прекрасен в своих воспоминаниях, этот затейник А. А. Белинский… »
Да, что-то я того… без пиетета. А ведь они так мило смотрелись вдвоем, им вообще вместе по юбилеям ездить надо — Вульфу и Белинскому. Нет, это у них не профессия, а так, хобби: выступать на юбилеях. Живут долго, знали многих. У вас, Всеволод Эмильевич, Виталий Вульф в кормилицах не был? А я думала, может, встречались…
Господи, тоска какая… Что же делать-то, а? Александр Александрович, подскажите, прошу вас. Вы все-таки к литературе ближе. Нет… поэму я не потяну. Даже сатирическую. Увольте. Самое большее — хулиганские стишки.
Три дамы вышли
поздравлять
От Молодежного театра.
Что муза им — давно не мать,
Вдруг стало как-то
всем понятно.
«Не пой, красавица, не пой», —
Кричал партер. ***ова пела.
Балкон давно ушел в запой,
Она держалась и хрипела.
Пускай не попадает в такт,
Пусть дикция не так
потрясна.
Артист у нас и бог, и брат.
***ова — женщина.
Все классно.
Ну вот… Светает. Меня все же не оставляет мысль: а кому все это надо? Почему, когда другие летают в космос и пишут о Гинкасе и Козлове, я должна всю ночь сидеть и вспоминать юбилей, за который стыдно даже мне. Пять часов пропавшей жизни. Плюс шесть часов ночного времени. Сколько, сколько еще будет таких бесполезных ночей? А мне ведь уже двадцать лет. Время уходит. И я ужасно хочу спать…
От усталости и подступившей к горлу обиды девушка внезапно заливается слезами, утомленно зевает и нечаянно для себя засыпает на стуле… Всеволод Эмильевич мягко целует ее в лоб, присаживается к столу и, обворожительно улыбаясь, приглашает Александра Александровича. Смакуя Рижский бальзам, они продолжают давно начатую беседу, время от времени нашептывая заснувшей девочке красивые сны…
Комментарии (0)