А. Мариенгоф. «Циники». Минусинский драматический театр.
Режиссер Алексей Песегов, художник Светлана Ламанова

Зрителям предоставлена возможность следить за датами и фактами — иногда с газетной достоверностью в хронологическом порядке; иногда история вводится в спектакль в более «обобщенном» виде — эпиграфом из Стендаля, цитатами из римлян и т. д. и т. д. Но происходящие на сцене события подаются и воспринимаются во «внеисторическом» контексте. Дело не в пренебрежении деталями и конкретностями, которых много, очень много: частная жизнь явлена в спектакле ценностью несоизмеримо большей, чем историческая данность, служащая лишь фоном для катаклизмов личной жизни. Герой погружается в поток чувств, и время останавливается; минута прошла или год, — не только не понятно, но и не важно.

То же и с пространством. Топография города — полукруг вокзального или мансардного окна; афишная тумба и широкая кровать, разделенные трамвайными рельсами, режущими на две несоединимые части тихий дом и военный город. Принципиально важен свет. Но об этом — чуть позже.

Главный герой спектакля — Владимир Васильевич, историк по профессии, в счастье истории не слышит, а в несчастье — не слушает. Хотя персонифицированная в газетчика реальность буквально в уши кричит ему о своих новостях. События сливаются сначала в общее течение, а потом и вовсе становятся гулом… При этом чувства отдельно взятого человека (и даже проявления их) возводятся в абсолют, приобретают вселенский масштаб и в конечном итоге обретают самостоятельное существование почти в метафизическом состоянии.

Именно с чувствами и происходят основные события в этом спектакле, а с персонажами — лишь как с носителями этих вселенских чувств. «Циники» в Минусинске — о великой Любви, которая родилась вопреки Истории (линия Володи), и о великой Тоске, которая развилась вопреки Любви (линия Ольги). И поскольку Любовь спасла героя, а Тоска погубила героиню, то и весь спектакль читается как история Тоски, перевесившей сто пудов (и даже больше) любви.

Спектакль построен как воспоминание — именно чувства, переживания вспоминает герой спектакля. Словно перелистывая старый альбом, он «проявляет» эмоции прошлого, которые с графической точностью фиксируются перед зрителем, а потом снова тают в темноте. Режиссер-фотограф высвечивает в «черном кабинете» то лицо, то белую рубашку, то руку, то силуэты за столом… Пространство «поглощает» героев, оставляя видимой лишь часть их биографии.

Семейный альбом, снимки в котором переложены вырезками из газетной хроники, листается героем под романс Надира из «Искателей жемчуга» Ж. Бизе. Подчеркнуто многократно воспроизводимая музыкальная тема (иногда незаметно подменяемая песней Р. Фальво «Скажите, девушки») в свою очередь тоже отстраняет происходящее и делает его фактом не столько подлинной, сколько сочиняемой или по-новому трактуемой реальности — не далекой, а сегодняшней. Прошлое становится содержанием нынешней жизни героя. Ретроспективность приема снимает пафос сиюминутности и придает повествованию легкую притчевость.

Все персонажи спектакля по сути дела — персонификации воспоминаний главного героя. Актерам предложено работать на пластическом и голосовом «микшире» — часто на ограниченных островах пространства в статичных мизансценах. В сильном ансамбле хорошо воспитанных и отличающихся профессиональным вкусом актеров особенно выразительна Оксана Бобровская — Ольга. Очень часто — неподвижная фигурка, без мелких жестов, запоминающаяся нежным и почти восковым лицом с застывшим взглядом, устремленным вдаль, и тенью улыбки в уголках губ: «Может случиться, что в Москве нельзя будет достать французской краски для губ? Как же тогда жить?»

Поющие интонации — без утрировки, без странностей… С подчеркнутой простотой и серьезностью пропеваемые фразы, которые могли бы и должны бы звучать инфантильно или резко, теряют сомнительный юмор и приобретают новый смысл…

—  Пойми, Ольга, я люблю свою родину.

—  Это все оттого, Гога, что ты не кончил гимназию…

Это воспоминание — целостное, без подробностей, вне бытовой логики. Благодаря такой Ольге — то, что в романе можно понимать как рожденный конкретным временем общепринятый «цинизм» целого поколения, в спектакле прочитывается как глубоко личное, заповедное для всех других, дело только двоих.

Так «Циники» были сыграны в Минусинске в октябре 1999 года.

А дальше как всегда… Все, что здесь написано о спектакле: о постановочных решениях и исполнительских приемах, — на любителя. Тот, кто склонен следить за тонкими нюансами отстраненных психологических переживаний, может с интересом отнестись к этому своеобразному сеансу погружения в чужие воспоминания. Другие назовут их ритмически монотонными, излишне выверенными, порой холодными. Ретроспективность подачи материала воспримется ими как необязательный дежурный ход, облегчающий задачу постановщика. Как и введение при любом удобном случае музыкального лейтмотива, эмоционально «поддерживающего» ту или иную сцену спектакля, которую хорошо бы просто сыграть актерам и добиться того же эффекта, что Собинову или Писо, исполняющим арию из Бизе. Прием повтора-возврата на пятнадцатый раз оборачивается против постановщика и выполняет функцию костыля для актеров, у которых все нормально с ногами.

Необходимо уточнить, что режиссура Алексея Песегова — абсолютно беспретенциозная, в самом положительном смысле этого слова. В ней — ничего от самовыражения. Песегов не озабочен проблемами самодостаточного языка. Вероятно, сначала он думает, что сказать, а потом — как точнее организовать в пространстве и во времени этот смысл. Говорит он о вещах очень чувственных, потому звучит почти исповедально. Этим и отличается.

Апрель 2000 г.