П. Марбер. «Прикосновение». Лондонский Национальный Королевский театр.
Режиссер Пэдди Каннин
Лондон потихоньку выходит на первое место в мире по всем позициям — почти официально признанный столицей мировой моды, он претендует еще и на звание театральной столицы. Нам остается лишь верить на слово, поскольку пути-дорожки британских театров, как правило, ведут куда угодно, только не в Россию. Но прошлой осенью доехали, наконец, и до нас — в гастрольном маршруте Лондонского Королевского Национального театра образовалась короткая остановка в Петербурге со спектаклем по пьесе Патрика Марбера «Прикосновение». В оригинале пьеса называется вовсе не «Touch», как можно было бы вообразить, а «Closer», то есть «Ближе» — правду сказать, это выглядело бы на афише слишком коротко и не слишком завлекательно.
Так или иначе, молодой драматург, представитель «новой волны», называемой в Англии «new writings», а вместе с ним и Королевский Национальный театр, поставивший «Closer» года три назад, уже получили большое количество профессиональных наград (премия Лоуренса Оливье, лучшая пьеса Вест Энда, лучшая комедия, премия критики) и прямо-таки неистовое одобрение английской прессы. После гастролей на Бродвее неистовство охватило американцев: Патрика Марбера называли настоящим мастером, наследником по прямой Гарольда Пинтера, а его пьесу аттестовали как «живую», «изысканную», «мудрую», «сексуальную», «полную боли», «грустную», «выворачивающую кишки» и вообще «лучшую из всего, что было написано в Англии за последние годы».
В виду вышеизложенного пропустить «Closer» было бы просто непростительно — лондонцы, говорят, прямо атаковали National (так для краткости у них зовется Королевский Национальный театр) в поисках лишнего билетика, а после просмотра вовсю утирали слезы, будучи охваченными «распарывающими внутренности болями узнавания».
Разобраться в том, что именно так растрогало загадочную британскую душу в спектакле режиссера Пэдди Каннина, не очень-то и просто. Если попытаться определить постановочный стиль одним словом, то, вероятно, им может стать — «минимализм». Площадка с двумя-тремя деталями обстановки, которые только и требуются, чтобы разыграть сцену в кафе, в гостинице, в парке, в офисе. Не специально продуманное пустое пространство, а типичная для западного образа жизни организация быта под девизом «Ничего лишнего!». Никакого художественного беспорядка, никакой живописной захламленности — стандартный деловой неуют. Никаких отвлекающих режиссерских маневров, минимум муз. оформления (простенькие отбивки между картинами), минимум световых эффектов (все — через зтм). Наконец, минимум персонажей, трое из которых принадлежат к миддл-классу (вполне преуспевающий врач Ларри, фотограф Анна, писатель-неудачник Дэн, он же временно исполняющий обязанности составителя газетных некрологов), четвертая же, несколько хипповатая девушка по имени Элис, в общем, представляет собою не то что бы совсем уж деклассированный элемент, но отчетливо определить ее социальную принадлежность представляется затруднительным.
Коротко говоря, пьеса про то, как люди встречаются, люди влюбляются, женятся. Потом начинают изменять друг другу. Время от времени меняются парами, перебрасываясь при этом энергичными, упругими, как теннисные мячи, репликами (прием — подача — прием). Возвращаются на исходные позиции, опять меняются, и все наперебой: «Сука», «Засранец», «Дерьмо», «Пошел ты на хер», «Fuck you», «Fucking», «Fuck off» — без всяких эвфемизмов. То и дело, правда, приговаривают: «ПОГОВОРИ СО МНОЙ! ПОГОВОРИ!» В общем, тотальное непонимание. Всеобщая неприкаянность. Message: в этом мире мы все одиноки — или что-то вроде.
Актеры из National до удивления напоминают менеджеров среднего звена — собранные, деловитые и безликие, как офисные лампы. Одеты, надо отдать им должное, в дорогую и стильную одежду: элегантные кашемировые пальто, отлично скроенные пиджаки, и европейское при этом умение носить вещи. Играли так, будто вот-вот начнется регистрация на рейс «British Airways», а у них еще не собраны чемоданы. То есть почти без пауз, без реакций, без отыгрышей — или что там еще бывает, из чего обычно сплетается сценическая вязь. («Потрясающее чувство актерского контроля!» — восхищается критик из «Дэйли Телеграф»). Похоже, каждый диалог выстроен по секундомеру. Сразу берут быка за рога, без подъездов, без воздуха, четко. Нигде ничего не зависает. В прямом, между прочим, смысле тоже: один из главных аттракционов спектакля — компьютерный диалог, виртуальная мистификация, которую устраивает Дэн, прикинувшись Анной и разыгрывая Ларри. Секс в Интернете занимает добрых десять минут сценического действия — пока на огромном мониторе происходит, так сказать, совокупление двух файлов, зритель следит за бегущими строчками и слышит только легкое постукивание клавиш. Не это ли место растопило сдержанных британцев?
Впрочем, спектакль, ровно и бесстрастно катившийся по прямой со всеми своими «факами», в финале все же вырулил в мелодраму. Элис, оказавшаяся на самом деле Джейн, погибла. У нее никого не было. «Я вышел на пожарную лестницу и плакал как ребенок… Почему это с нами происходит?»
Но и тут актер, играющий сочинителя некрологов Дэна, не позволяет себе расслабиться. Нельзя терять темп. Нельзя съезжать с бесстрастной интонации. В традиционной британской борьбе разума (sense) с чувством (sensibility) побеждает разум. Чувства же принято тщательно скрывать. Все под контролем.
Комментарии (0)