Петербургский театральный журнал
Блог «ПТЖ» — это отдельное СМИ, живущее в режиме общероссийской театральной газеты. Когда-то один из создателей журнала Леонид Попов делал в «ПТЖ» раздел «Фигаро» (Фигаро здесь, Фигаро там). Лене Попову мы и посвящаем наш блог.
16+

ПРОЩАНИЕ С САТИРОЙ

А. П. Чехов. «Водевили». Театр на Васильевском.
Режиссер-постановщик Анджей Бубень, сценография и костюмы Елены Дмитраковой

Петербургская премьера спектакля (впервые показанного в Толедо еще летом) состоялась в тот момент, когда сотрудничество Анджея Бубеня и Театра на Васильевском уже было официально прекращено. На первых показах чувствовалось нервное напряжение актеров, оказавшихся в момент выпуска в чудовищно дискомфортной ситуации. Спектакль как будто прихрамывал, особенно во второй половине, ближе к концу. Но спустя месяц «Водевили» разыгрались, даже темп (безумно важная категория для жанра) теперь берется такой, что спектакль стал на пятнадцать минут короче.

Е. Мартыненко (Попова),
Д. Воробьев (Смирнов).
Фото В. Васильева

Е. Мартыненко (Попова), Д. Воробьев (Смирнов). Фото В. Васильева

Сцена из спектакля.
Фото В. Васильева

Сцена из спектакля. Фото В. Васильева

Не хочется спекулировать на теме ухода Бубеня из театра, хотя можно было бы в том, как движется мир в его спектакле (от гармонии — к распаду), увидеть намеки на разладившийся союз режиссера с бывшей Сатирой. Начиналось и продолжалось все весьма плодотворно, были художественные успехи, оригинальные сценические работы, альянс с обновленной труппой… И вот это сотворчество почему-то оборвалось, с любовью выстраиваемое здание развалилось. Впрочем, не стоит все же замыслы режиссера и художника увязывать напрямую с жизненными реалиями.

Елена Дмитракова поселила персонажей «Водевилей» в обветшалое деревянное строение — старую театральную коробку с покосившимся треугольным фронтоном на крыше. Свет едва сочится сквозь покрытые густой рыжеватой пылью тонкие стены сценического павильона, пробивается сквозь мутные, в грязных разводах, дверные стекла. На полу — среди мотков искусственного сена — белая античная скульптура. Вернее, часть какой-то огромной и, видимо, прекрасной в прошлом статуи — половинка женской головы. Венера как будто заснула здесь, разбитая и забытая. Персонажи не обращают на нее внимания, перебираются через нее, даже усаживаются на божественной щеке, как на пригорке. Классическое искусство — в руинах? Богиня любви потеряла свою власть? Наверное, и то, и другое. В этом обшарпанном театрике разыгрываются четыре истории: «Медведь», «Предложение», «О вреде табака» и «Юбилей».

Пару лет назад спектакль «Чеховъ. Водевиль» в театре им. Ленсовета выпустил Андрей Прикотенко. Он соединил те же маленькие пьесы (за исключением «Медведя») в одну большую историю супружеских отношений. Сквозным героем был Ломов: он делал предложение, спустя годы праздновал юбилей банка и в конце рассказывал о своей жалкой жизни в браке под каблуком у жены. На первый взгляд в постановке Бубеня сюжет выстраивается похожий: сначала встреча героев в «Медведе», потом неудачное предложение руки, далее — лекция несчастного мужа и, наконец, «Юбилей», в котором женоненавистничество уже приобретает черты фантасмагорические… Но на самом деле связь частей здесь более сложная, опосредованная.

Стилистически четыре части разнятся достаточно явственно. Используя прием театра в театре, создатели спектакля в каждом водевиле слегка изменяют антураж, костюмы, манеру игры. Таким образом, начавшись в чеховские времена, история проходит через ХХ век («Предложение» перенесено в эпоху покорения целины), приближается к нам, и последняя часть выглядит уже вполне сегодняшней: в современном банковском офисе стоит белый кожаный диван, на котором принимает изломанные позы молодой директор. И если первый водевиль — это каскад шуток, то в последнем Бубень готов поступиться весельем, чтобы стало жутковато. Хотя самой «несмешной», наверное, оказалась третья часть, лекция «О вреде табака». Нелепая, анекдотичная вроде бы ситуация: забитый собственной женой муж, отец то ли шести, то ли семи дочерей (сам не помнит, сколько их у его жены), вместо того, чтобы в благотворительных целях рассказывать о пагубном пристрастии к курению, делится со слушателями своим несчастьем, горечью, неприкаянностью. Но монолог Нюхина в исполнении Артема Цыпина — это речь о космическом одиночестве, о заброшенности человека в безрадостном пустынном мире, лишенном тепла и любви. Тут уж вовсе не пахнет водевилем, анекдотом. Актер играет всерьез, его герой не смешон, даже не забавен. Вернее, так же забавен, как Андрей Прозоров, горюющий об ушедшем прошлом, об утраченных надеждах и покачивающий коляску, в которой спит ребенок его жены Наташи… Цыпин сыграл в «Водевилях» три роли, в которых стилистические и смысловые перемены спектакля очень видны. В «Медведе» его Лука, старый слуга, достаточно повидавший на своем веку всякой дури, не выпуская спиц из рук, вяжет и советует барыне поскорей позабыть покойного мужа: «У меня тоже в свое время старуха померла… Что ж? Погоревал, поплакал (тут Цыпин делает паузу) с месяц, и будет с нее, а ежели цельный век Лазаря петь, то и старуха того не стоит». В третьей части затравленный Нюхин выходит в приличном костюме и в довязанной кофточке. Тут он бессилен перед жизнью, и жена — это лишь олицетворение обманувшей его судьбы.

Н. Лыжина (Чубукова), М. Николаев (Ломов).
Фото В. Васильева

Н. Лыжина (Чубукова), М. Николаев (Ломов). Фото В. Васильева

Сцена из спектакля.
Фото В. Васильева

Сцена из спектакля. Фото В. Васильева

А. Цыпин (Нюхин).
Фото В. Васильев

А. Цыпин (Нюхин). Фото В. Васильев

В последней части мрачный Кузьма Хирин, бухгалтер банка, — существо уже почти агрессивное. Веришь тому, что он дома за женой с ножом гоняется. Его ярость готова выплеснуться наружу в самых диких (и при этом шутовских, клоунских) формах. Обыденная логика здесь растворяется, и «Юбилей» кажется пьесой абсурда (логичным представляется то, что после «Водевилей» Анджей Бубень обратился к Славомиру Мрожеку, пьесу которого он репетирует в БДТ). Действуют тут гротескные фигуры, не люди, а тени — при всей их яркости. Любовь Макеева играет Мерчуткину почти не человеком — изваянием. На черном платье, делающем ее фигуру массивной и тяжелой, белый узор: очертания ионической колонны. Сдвинуть колонну с места так же трудно, как выпроводить Мерчуткину! Ирония художницы распространилась не только на костюм, но и на аксессуар: на сумке, в которой просительница таскает справки о болезни мужа, изображена Мэрилин Монро… Андрей Феськов то и дело заставляет своего Шипучина манерно разбрасывать длинные руки и ноги по белому дивану, а страница доклада о состоянии дел в банке утомляет директора мгновенно и бесповоротно: «Устал», — роняет он и небрежным жестом откладывает листок. Светлана Щедрина, играющая его супругу Татьяну Алексеевну, гламурную блондинку в пышной шубе прямо из магазина (на спине болтается чек, который нервно изучает Шипучин), не жалеет яда для своей героини: она говорит без умолку, на одной настырно звучащей ноте, поток слов кажется вязкой массой, проникающей в мозг через уши. Татьяна буквально прилипает к мужу, душит его и речами, и губами, и пальцами, взгромождается на него, обвивая руками и ногами, и Шипучин проделывает сложные акробатические экзерсисы, чтобы освободиться от навязчивой жены. Кажется, что все это происходит во сне, в неотвязном кошмаре — бухгалтер Хирин исподлобья, тяжело дыша, с ненавистью смотрит на разворачивающуюся перед ним почти цирковую псевдоэротическую сцену.

В других водевилях — тоже не без «эротики». До смеховых колик доводит зрителей сцена в «Медведе»: Смирнов — Дмитрий Воробьев обучает Попову — Елену Мартыненко прицеливаться из револьвера, обнимая ее все более жарко, прижимая небритую щеку к ее напудренной щеке и почти что падая в обморок от внезапной страсти. В «Предложении» страсти тоже кипят, но уже совсем иного качества. Наталья Степановна — Наталья Лыжина безжалостно орудует кухонным ножом — со зверским остервенением шинкует морковь, потом, завернув нарубленные куски в марлю, сильными руками выжимает сок (Ломов — Михаил Николаев в ужасе смотрит на ее действия): так и представляешь себе, как она вцепится в мужа и станет давить уже его, а не морковь… Действие «Предложения» разворачивается на фоне двух советских плакатов. На одном изображена длиннейшая процессия уток, а надпись гласит: «Освоим голубую целину». В центре второго — бородатый старик-крестьянин, над головой которого красуется изречение: «Нет в мире краше птицы, чем свиная колбаса». Герои, как все помнят, доводя друг друга до приступов бешенства и сердечных припадков, спорят о принадлежности Воловьих лужков. Здесь же абсурдность спора удесятеряется тем, что при советском строе нет частной собственности на землю, поэтому лужками не могут владеть ни Чубуковы, ни Ломов… Хитроватый Чубуков (более уютный и симпатичный у Евгения Чудаков и более ядовитый и злой у Сергея Лысова) катает по сцене странный агрегат, видимо, для производства самогона, а дочка его — существо почти забывшее о принадлежности к женскому полу — полностью поглощена работой у плиты. Ее мир — алюминиевые кастрюльки, разделочные доски, жестяные миски и помойные ведра. Костюм — серый рабочий халат, об который она привычным жестом (оставляя темные влажные пятна на уровне выдающихся грудей) то и дело вытирает мокрые руки, и ярко-розовые галоши. Когда неугомонная скандалистка Чубукова внезапно осознает, что только что изгнанный Ломов собирался делать ей предложение, она начинает судорожно, обрывая пуговицы, снимать с себя уродский халат, приоткрывая не менее ужасные, петушиной расцветки, одеяния — пестрые тряпки, писк сельской моды…

Все это было бы сатирой, если бы не имело иных целей. Изобличать и свысока высмеивать людские пороки тут никто не собирается. Да, это смешно, глупо, пошло — но, боже мой, как грустна, беспросветна эта убогая жизнь, и где взять другую — высокую, чистую, настоящую… «Да, вы правы, жизнь у нас дурацкая», — говаривал Лопахин.

Михаил Николаев, не идеализируя своего нелепого героя, явившегося в элегантном фраке и белых перчатках к оголтелой кухарке, тем не менее делает его личностью более утонченной, чем приземленные Чубуковы. Сверхскоростные реакции в диалогах про Угадая и Откатая, взрывы ярости и мгновения «выпадения в осадок» (слабость, сползание в обморок) — Николаев в дуэте с Лыжиной демонстрирует экстра-класс комедийной игры. Однако в «Водевилях» есть моменты, когда герой остается один на сцене и исповедальный монолог в водевильном персонаже вдруг высвечивает героя «большой» пьесы Чехова. Вот грустный, несчастный, ежащийся от неловкости и смущения Ломов делится с нами своими бедами: он и болен всеми болезнями, и не женат, и жизнь-то у него непутевая и бессмысленная… Вот неухоженный, помятый Смирнов — Воробьев сидит, поджав ножки, на голове Венеры, колупает вареное яичко (завтрак холостяка) и восклицает с отчаяньем: «Скверно… жара невыносимая, денег никто не платит, плохо ночь спал, а тут еще этот траурный шлейф с настроением… Голова болит…». Здесь трагикомедия вступает в права.

Дмитрий Воробьев играет своего героя не солдафоном, не «медведем» — это почти тонкий, неглупый человек, совсем одичавший в этой глуши, издерганный бесконечными поездками в поисках денег по раскисшим уездным дорогам («весь в пыли, сапоги грязные, не умыт, не чесан, на жилетке солома»). Этакий Астров, потерявший надежду на «огонек вдали». У Воробьева и Елены Мартыненко получился неожиданный и невероятно удачный комедийный дуэт: в спектаклях Бубеня мы привыкли видеть этих актеров в ролях серьезных, драматических, а здесь они сразу, без разбега, с запасом берут высоту истинного сценического юмора. С первой же мизансцены — высокая худая Попова в черном вдовьем платье меряет шагами комнату и, простирая руки к портрету умершего мужа (на самом деле это фотография Чехова), распевает романс (на самом деле это ария Максима из оперетты Дунаевского «Смерть клоуна») — становится почему-то нестерпимо смешно. Вопящий что-то неразборчиво еще из-за кулис, встрепанный, плещущий через край нервической энергией Смирнов, фонтанирующий требованиями, проклятьями, жалобами, упреками, чуть не слезами, и напудрившаяся до белизны Пьеро угловато-изящная Попова — так оригинально решена эта чеховская парочка. И как не пожалеть о том, что режиссер, настолько разносторонне раскрывавший актеров своей труппы, больше не будет работать с ней…

Финал спектакля рисует замерший, остекленевший мир разрушенных связей: Феськов—Шипучин удаляется в глубину сцены, там, в проеме двери, видно, как он прохаживается-протанцовывает туда-сюда с отрешенным загадочным видом, набросив на плечи шубу жены, а всех остальных персонажей словно разбил паралич — они застыли в странных позах. Такой вот немой сценой завершился этап жизни театра на Васильевском, связанный с творчеством Анджея Бубеня.

Октябрь 2011г.

В именном указателе:

• 

Комментарии (0)

Добавить комментарий

Добавить комментарий
  • (required)
  • (required) (не будет опубликован)

Чтобы оставить комментарий, введите, пожалуйста,
код, указанный на картинке. Используйте только
латинские буквы и цифры, регистр не важен.