Т. Толстая. «Кысь».
Учебный театр «На Моховой».
Режиссер-постановщик Михаил Ильин,
режиссер Михаил Смирнов,
художники Сергей Илларионов,
Екатерина Малинина
Роман Татьяны Толстой стали обсуждать еще до его публикации в 2000 году — сама личность писательницы слишком будоражит воображение и не дает покоя ни интеллектуалам литературных кругов, ни средствам массовой информации, которые упорно делают из нее «страшную буку» и поддерживают имидж «змеи», эксплуатируемый в «Школе злословия». Она позволяет себе говорить то, что думает, а это не может не раздражать «общественность». Любое ее высказывание тут же обрастает лавиной обсуждений и трактовок, хотя выражается она предельно четко. Вот и студенческий спектакль по ее наделавшему шума роману журналисты тоже стали обсуждать заранее: «Толстая недовольна, что по ее произведению поставили…», «Толстая скептически отнеслась к постановке». Между тем Татьяна Толстая не только не высказывала никаких негативных оценок и дала разрешение на постановку (до этого отказывала всем), но и дважды приезжала к студентам курса: побеседовать и на прогон спектакля в аудитории, с намерением посмотреть его и на большой сцене. Думается, встреча с нею запомнится всем — Толстая обаятельна, доброжелательна и проста в общении, иронична, обладает ясным умом и представлением об устройстве этого мира, чем нынче похвастаться могут немногие. Разговор шел о самых главных вещах: о причинах духовной деградации человека сегодня, об ответственности творческих людей, о роли искусства, о том, может ли оно научить чему-либо, нравственно «приподнять», быть светской формой религии или это иллюзия цивилизации: «Существует тьма и свет. Человека затягивает во тьму. Но его затягивает и в свет. С древнейших времен, когда человек себя осознал, все мифы о том, что у него двойственная природа — светлая и темная, плохая и хорошая, Бог и дьявол. И все мифологические и религиозные конструкции поясняют, что это. На примитивном уровне — ощущение, что тебя может затянуть в дурное, а может в хорошее. И чтобы тебя тянуло к свету, надо делать некоторые усилия. А для того, чтобы тебя тянуло вниз, усилий делать не надо, тьма сама как гравитация. И человек карабкается по лестнице, от тьмы к свету. А искусство и вообще всякое творчество воспринимается как нечто посланное сверху».
С чем только не сравнивали роман «Кысь»! «Этноцентрированная
постапокалиптическая антиутопия»,
«книга неопознанного жанра в традициях русской
классической литературы», «энциклопедия русской
жизни», «ретроантиутопия», «декларативно лоскутный
постмодернизм», «мастеровитая имитация Ремизова
и Замятина», «сорокинское смакование мерзости». Иные страницы до сих пор аж дымятся от накала
критических страстей. Пелевин, Акунин, Саша
Соколов и Брэдбери, братья Стругацкие, Ильф и Петров,
Илья Эренбург, Булгаков, сказочник Афанасьев, Набоков и Салтыков-Щедрин, Гоголь и Оруэлл, Рабле
и Свифт — вот какая толпа талантов и гигантов
вдохновляла и направляла Толстую в написании сравнительно
небольшого произведения. И это далеко не
полный список «соавторов». Неплохая, надо сказать,
компания. Время написания романа обозначено целым
периодом нашей бурной истории —
Затруднительно писать о романе, его сюжете и языке, когда в интернете к услугам читателя целые коллекции рецензий с профессиональным литературоведческим анализом: «КЫСЬ, БРЫСЬ, РЫСЬ, РУСЬ, КИС, КЫШЬ! Татьяна Толстая удачно придумала это слово; соединила ласково-подзывательное: кис-кис, резкоотпугивательное: кышшш! и присовокупила к этим древним словам хищную рысь и брезгливое — брысь! Получилась странная хищница из породы кошачьих: нежная как кискис, мерзкая как кышь, хищная как рысь и стремительная как брысь, ну и русская, разумеется, как Русь» (Никита Елисеев). Или: «Взрыв, в результате которого возник диковинный и дикий мир, подробнейшим образом описанный в „Кыси“, — не ожидаем, а уже пережит. Значит, не антиутопию, как кажется при быстром чтении, написала Толстая, а книгу о нашем одичании, прошлом, а возможно, и нынешнем» и «…что делать с собственным одичанием и окружающей чертовщиной. Почему-то в ответ напрашивается вопрос — может, перекреститься? Почему — непонятно, ведь Бог в романе ни разу не помянут» (Ольга Кабанова).
Но роман как раз и об этом, об отсутствии Бога, о том, что утеряны понятия тьмы и света, верха и низа, о гравитации зла.
Андрей Немзер в едко-желчной рецензии «Азбука как азбука» с подзаголовком «Татьяна Толстая надеется обучить грамоте всех буратин» пишет: «Роман „Кысь“ строится на тезисе: „Вы все не умеете читать, а стало быть, книги — сколь угодно замечательные — вам не впрок“. Потому главы его носят имена русских букв (от „аза“ до „ижицы“), самый симпатичный персонаж по ходу дела печалуется об исчезновении „фиты“, а незадолго до развязки отвечает на вопрос возжелавшего полной истины главного героя („Книгу-то эту где искать?… Где сказано, как жить!“): „Азбуку учи! Азбуку! Сто раз повторял! Без азбуки не прочтешь!“».
И. Ефремов (Бенедикт), А. Кондратьев (Никита Иванович). Фото Д. Пичугиной
Сцена из спектакля. Фото Д. Пичугиной
И. Ефремов (Бенедикт), В. Заболотная (Варвара). Фото Д. Пичугиной
Духовную азбуку имеет в виду «хранитель культуры» из «прежних», немногих выживших людей, истопник Никита Иванович, опекающий главного героя Бенедикта: «Жизненную, жизненную азбуку не освоил! Есть понятия тебе недоступные: чуткость, сострадание, великодушие…». Дабы восстановить культурную традицию, способный к столярному делу Бенедикт по указке Никиты Ивановича вырезает из бревна памятник Пушкину. Бедный пушкин пишется с маленькой буквы, давно превратившись во «всё»: «Ты, пушкин, скажи! Как жить? Я же тебя сам из глухой колоды выдолбил, голову склонил, руку согнул: грудь скрести, сердце слушать: что минуло? что грядет? Был бы ты без меня безглазым обрубком, пустым бревном, безымянным деревом в лесу… Это верно, кривоватый ты у меня, и затылок у тебя плоский, и с пальчиками непорядок, и ног нету — сам вижу, столярное дело понимаю. Но уж какой есть, терпи, дитятко, — какие мы, таков и ты, а не иначе!» — разговаривает с пушкиным его создатель Бенедикт.
В спектакле статуя напоминает те чудовищные деревянные произведения народных умельцев, что стоят кое-где по дворам: пушкину все время накидывают на шею веревочную петлю — очень удобно сушить белье!
Идея взять «Кысь» в качестве азбуки актерского мастерства оказалась столь же плодотворной, сколь и смелой. Найти сценические формы в ситуации, когда своеобразие и смыслы произведения, по сути, основываются на литературе — ибо структуру книги Толстой пронизывает идея связи языка и сознания, — задача чрезвычайно сложная. И все же эксперимент, начавшийся как серия этюдов по интересному, задевающему за живое материалу, успешно воплотился в полноценный спектакль.
Именно язык отличает нас от животных, а его утрата и искажение — превращает в животных. Отросшие хвосты и гребешки, уши под коленками (физиологические патологии, правда, не акцентируются в сценическом варианте) и стилизованный, чудовищный «староновояз» персонажей вызывают к жизни незримое безостановочное кружение теней из потусторонних планов — «сон разума рождает чудовищ». Осколки поэзии, стихи Тютчева, Лермонтова, Бальмонта, Блока, Мандельштама, Цветаевой вперемешку со строчками Окуджавы, народными виршами и поговорками вдохновенно переписываются и читаются мутантами. Они убеждены, что все это — произведения их «Набольшего Мурзы», правителя Федора Кузьмича, слава ему! Присловье «Слава ему» повторяется после каждого упоминания его имени, а в ожидании его появления похожие на эскимосских охотников свитские в дурацких доспехах, в кожаных устрашающих масках и с деревянными дубинками наперевес раскатывают красную дорожку. Федор Кузьмич, жизнерадостный писклявый урод, мужичок с ноготок, в ушанке, кожаных штаниках и смазных сапогах, в красной рубахе, рдеющей из-под шинельки, то и дело прыгает на колени к наиболее привлекательным мутанткам. В гротескном исполнении Вилмы Путро, миниатюрной девушки, он напоминает то безобидного клоуна Карандаша, а то и Лаврентия Берию. Неожиданное использование фактуры актрисы рождает дикое несоответствие между степенью важности отца здешних народов и тщедушностью его тельца. Тот, кто свергнет этого малыша, внешне будет совсем другим, фигура следующего Набольшего Мурзы будет пострашней пигалястого Федора Кузьмича. Кудеяр Кудеярович состоит на государственной службе, Главный Санитар, по-нашему чекист, наводит порядок во главе своей команды без лиц, он примерный семьянин, любящий муж, заботливый отец. Радеет об отечестве.
Мне представилась возможность увидеть спектакль не только на сцене Учебного театра, но и в аудитории и, ощутив серьезную разницу, в очередной раз убедиться в том, что «размер имеет значение»: пространство определяет расстояния, масштабы, взаимоотношения со зрителями. Камерный показ был динамичнее, ритмичнее, энергия концентрированнее, эмоции насыщеннее. Перенесенное на сцену, действие несколько растеклось, уравнялось по ритму, разрядилось. Некоторые роли претерпели изменения, не могу с уверенностью сказать, что именно корректировалось постановщиками, а что трансформировалось спонтанно, в процессе перехода в другое пространство.
Вот и Кудеяр в аудиторном показе Артура Козина был не просто злодеем, но благополучным и обаятельным до предела — эдакий Никита Михалков, рвущийся к власти, но так обворожительно и вкрадчиво, так убедительно внушающий, что это не ему — а нам всем надо, чтобы его цели осуществились… В Учебном театре острота рисунка исчезла, размылся второй план характера, а с ним и глубина прочтения. Безусловно, трудно сохранить равновесие между драматической составляющей роли, болевой точкой — и фарсовым, ерническим языком, ироничным эхом доносящимся из текста. В основном все чувствуют жанр и свободны в нем, особенно в ролях, где не слишком велика смысловая нагрузка, а нужны характеры или выразительные эпизоды. Дамочки разной степени мутационных изменений, окружающие хвостатого Бенедикта, — Варвара (Виктория Заболотная), Оленька в кудрявых башмачках (Глафира Козулина), ее мамаша (Виктория Луговая), Птица Паулин (Елена Вожакина) — отлично справляются с лирикой почти клоунскими, шутовскими приемами, прочее население, проживающее в престижном центре Федор-Кузьмичска, возле Никитских ворот, от них не отстает.
Исполнитель главной роли Бенедикта Иван Ефремов — настоящий герой-неврастеник, почти исчезнувший со сцены мужской тип, с хорошей фактурой, мобильный, с сильным голосом и темпераментом, с «магнетизмом», он сразу привлекает внимание уже просто актерскими данными, так же, как на предыдущем курсе Красовского притягивала взгляды Янина Лакоба. Работа Ивана очень хороша, сложнейшую эту роль он ведет с развитием, «вкусными» нюансами и внутренней иронией, хочется надеяться, что у этого артиста большое будущее в театре.
Один самых непростых образов — Никита Иванович,
который уже собирался помирать, но после взрыва
помолодел, поправился и теперь в обществе мутантов
работает хранителем огня (и культуры!). Этого
человека без возраста играет Андрей Кондратьев,
и определить, сколько лет актеру, впрямь невозможно,
если бы не было известно, что это студенты, я бы
точно ошиблась, указав лет
— Кофе, мощеные дороги. Вспомните, Никита Иваныч… Рубашки с запонками. Конференции…
— Конфронтации…
— Гуманитарный рис шлифованный…
— Порновидео…
— Джинсы…
— Террористы…
— Обязательно. Жалобы в ООН. Политические голодовки. Международный суд в Гааге…
«Русский народный пост-апокалипсис» поддержан костюмами и сценографией, задник — растянутая, местами лопнувшая кожа, сторожевая деревянная вышка — символ «свободы», куда же без нее! Правда, мощная музыка Сергея Курёхина и Генри Пёрселла то и дело спорит с голосовыми возможностями актеров, звуковой ряд технически не отбалансирован. В целом же этот страстный спектакль — жаль, если он проживет только до выпуска талантливых артистов, — исключительно актуален, необходим в городском репертуаре, особенно тем, кто еще путает «Кысь» Татьяны Толстой и «Кысю» Владимира Кунина…
Ноябрь 2011 г.
Комментарии (0)