«МНЕ ПРИЯТНА МОЯ БОЛЕЗНЬ»

А. Н. Островский. «Без вины виноватые».
Екатеринбургский ТЮЗ.
Режиссер Григорий Дитятковский, художник Анатолий Шубин

Всегда я думала, что Островский не близок Григорию Дитятковскому. Что вот кого-кого, а этого автора он не будет ставить. В Петербурге режиссер занимался писателями почти сплошь западными: Расином, Ибсеном, Стриндбергом, Гоцци, Гольдони, Шекспиром, Уайльдом, Фрилом, Левиным, Ивашкевичем… Достоевский, Бродский, Чехов — вот его русский репертуар. Островский вроде бы в этот ряд не вписывается.

Здорово, когда художник тебя по-хорошему удивляет: оказывается, Дитятковский всегда мечтал поставить этого автора! Возможность представилась в Екатеринбургском ТЮЗе, и там появились талантливые и неожиданные «Без вины виноватые».

Рассуждая уже постфактум, признаешь выбор пьесы логичным: сверхтеатральная история, присыпанная пудрой, пылью кулис и бумажным снегом, должна была увлечь режиссера. Дитятковский любит театр как таковой, улыбается наивным театральным чудесам и, что бы ни ставил, всегда исследует условную природу сценического искусства. Мир, который он создает на сцене, изысканно театрален — в нем нередко участвуют разнообразные слуги просцениума, подчеркивающие нежизнеподобность происходящего, часто прямо на площадке музицирует оркестр, своей игрой одушевляющий действие, отрывающий его от планшета, герои любят протанцовывать свои чувства, переводя их на пластический язык. В екатеринбургском спектакле находим почти все эти приметы стиля Дитятковского. И, похоже, пьеса Островского заинтересовала режиссера прежде всего тем, что ее герои — актеры. Это именно они — без вины виноваты в том, что они такие.

Когда Петр Фоменко в 1993 году поставил свою знаменитую версию пьесы (обожаемый публикой и критикой спектакль Вахтанговского театра), Анатолий Смелянский написал, что эта работа — «оправдание театра». Первое впечатление от спектакля Дитятковского: это «обвинение театра». Фальшь, заученные движения и интонации, грубые актерские штампы — все это невероятно точно «срисовано» с натуры (подсмотрено в зеркало гримуборной), остроумно спародировано и выставлено на всеобщее обозрение. Главный упрек, который брошен актерам, — они играют и в жизни, не могут отлепить от лиц приросшие к ним маски, продолжают притворяться и сами уже не понимают, где подлинные чувства, а где — придуманные. На фестивальном обсуждении спектакля прозвучало мнение: «Театр — очень вредное производство, человек в нем истирается полностью».

Пожалуй, все это так и не так.

Так, потому что актерская природа рассмотрена жестко, иронично. Но и не так, поскольку к насмешке тут явно примешиваются сочувствие, восхищение, нежность, любовь. Артисты — и комедианты, и «птицы небесные», они и нелепы, и смешны, и чисты, и прекрасны. Самое же главное, что в них есть, по Дитятковскому, — способность к творчеству, воображение невероятной силы, ведь они верят в созданные ими образы, горько плачут из-за сочиненных бед, с головой погружаются в фантазии. «Я ведь странная женщина, чувства совершенно владеют мною», «Мне приятна моя болезнь, мне приятно вызывать образ моего сына», — Светлана Замараева акцентирует эти признания Кручининой. Произнося их, ее героиня не притворяется, даже почти не рисуется. Она искренна как никогда. Бесконечно разыгрывая в воображении сцены из своего прошлого, Кручинина находит в оживших воспоминаниях пусть горькую, но отраду (и таким образом превращается в Отрадину): неслучайно Замараевой не нужна дублерша, чтобы сыграть героиню в юности, тогда как Муров раздваивается — молодого героя играет Валентин Смирнов, солидного — Илья Скворцов. Елене Ивановне Кручининой, чтобы стать Любой Отрадиной, необходимо совсем немногое: актриса взмахивает рукой, давая знак камерному оркестру (фортепьяно, виолончель и скрипка), музыка помогает ей настроиться. И вот уже за подсвеченным экраном (художник по свету Евгений Ганзбург) возникли темные силуэты: портниха работает за швейной машинкой, Григорий Львович в шубе идет по зимней улице (слышен скрип снега под ногами), завывает вьюга (девушка вращает большой барабан с полотном — старинную театральную машину, создающую звук ветра)… Прелестно придумано, что платье, которое шьется в том, вспоминаемом, мире, — реально лишь по ту сторону экрана, в театре теней. Служанка несет барышне наряд — но выбегает из-за ширмы с пустыми руками: как в актерском упражнении на память физических действий, героиня примеряет невидимое платье…

Вся эта сцена — увертюра в пьесе Островского — перенесена режиссером в середину первого акта. Кручинина, после того как рассказала Дудукину о потере сына, после того, как увидела визитную карточку Мурова, не может отказать себе в сладкой муке: еще раз сыграть самую страшную и эффектную сцену из своей жизни, когда она потеряла и любимого, и ребенка. Она понимает: при всей трагичности эта сцена красива. И в ней актриса (Кручинина, не Замараева!) сама себе очень нравится. Каким великолепным жестом она указывает Мурову на дверь, каким пафосным вскриком «Уходите!» она этот жест сопровождает…

Светлана Замараева играет великолепно и выстраивает очень сложный образ. В ее героине, блистающей на провинциальных подмостках, вроде бы все искусственно, фальшиво, деланно. Актриса увлеченно, с большим знанием дела раскладывает перед зрителем богатую коллекцию штампов на все случаи жизни. Кручинина принимает вычурные позы, мимоходом взглядывая в зеркало, говорит ненатуральным голосом, специально варьируя интонации — то слишком забираясь вверх, то нарочито снижая тон, «выдавая» грудные ноты. На протяжении спектакля мы напрасно ждем, что под этими слоями грима, под масками обнаружится в какой-то момент Кручинина — человек, не актриса. Нет, все «штучки», жесты, позы — это вовсе не оболочки, скрывающие ее сущность, это и есть она сама. Множество играемых для самой себя (и для других) персонажей, пышный букет ролей — такова Кручинина.

Переживания, выплескиваясь вовне, неизбежно оформляются, а у наблюдающих за собой актеров — застывают в штампы. Но обозначая интерес, волнение, горе — Кручинина в самом деле их испытывает! Вот ведь как… И, кроме того, актриса умная и талантливая, она может сама над своими ремесленными приемами усмехнуться. Когда героиня в конце первого акта узнает, что сын ее не умер 17 лет назад, она с горечью «исполняет» свой излюбленный жест — сцепив руки замком, поднимает их к плечу и прижимается к ним щекой, словно говоря: вот так я, бездарь, все эти годы выражала страдание. Как выразить новую степень боли — она еще не знает, еще не нашла для нее форму.

Думаю, даже для тех, кто не помнит пьесу, сразу становится очевидно, что Незнамов — потерянный сын Кручининой, так похоже они ведут себя. Но важно то, что в исполнении Сергея Тиморина этот герой не фальшив и не напыщен — он поистине одухотворен, пылок и романтичен: все это в нем естественно, даже стремящаяся вверх интонация. Он восклицает, встряхивает волосами, воздевает руки — таков уж темперамент!.. Работа молодого актера в столь трудной роли — большая удача спектакля.

«Без вины виноватые» Дитятковского — зрелище стильное, изящное. Сценограф Анатолий Шубин сочинил мир-театр: несколько больших прямоугольных ширм, вертикальных и горизонтальных, похожи на холсты в рамах и на кулисы, ритмически организующие пространство. Живописно расставленные корзины с цветами, обязательное мутноватое зеркало, театральная машинерия (лист жести для грома, машины дождя и ветра) — вот и вам закулисье. Художник по костюмам Наталья Ермолаева придумала элегантные наряды, стилизованные под эпоху рубежа веков (главная героиня одета как Вера Комиссаржевская на фотографиях из учебников по истории театра). Хореограф Анна Еременко поставила для Кручининой и Мурова страстные «жестокие» танго, которые во втором акте спародированы в шутовском парном танце Шмаги и Незнамова (как не вспомнить клоунское танго, придуманное Грицаем для Дрейдена и Захарова в «Потерянных в звездах»!).

Светлана Замараева в спектакле.
Фото — С. Сапронов

Дитятковский играет с театральной памятью, позволяя и себе, и Светлане Замараевой самоцитаты, любуется этим театром в театре, наслаждается свободой театральной игры и понимает всю ее иллюзорность. «Мне нравится моя болезнь» — это ведь не только про актрису, но и про режиссера. И про каждого из нас.

Спектакль Г. Дитятковского — отнюдь не мелодрама, где в конце Кручинина находит сына, Незнамова, и их объятия означают лучезарный happy end. То есть да, находит, но финал страшен и трагичен: Дитятковский поставил саркастическую историю об актерской природе и, назначив на главную роль уникальную актрису С. Замараеву, рассказал о прекрасном священном чудовище — Актрисе, которая играла, играет и будет играть везде и всегда. Потому что это актерская природа (кто не играет везде и всегда — не актер), и встреча с этой природой не сулит жизни ничего хорошего…

Этот ужас тотального моделирования себя в «предлагаемых обстоятельствах» и сыгран Замараевой. Всю жизнь ее красавица Кручинина, с невидящим взором, играет перед каждым встречным драму о потерянном сыне. Она заламывает руки, как в «немом фильме» (действие перенесено в эпоху модерна, и на Кручининой — светские костюмы Комиссаржевской), принимает «ермоловские» позы, а иногда протанцовывает трагические эпизоды своей эпопеи, как протанцовывала их Анна Каренина — Замараева в давнем спектакле А. Праудина «Дневник Анны К.». То есть примеряет разные типы театра и играет эту пьесу жизни привычно, с аффектированными истериками и слезами истинного переживания (поди разбери, где что…), превратив страдание в амплуа, а окружающих делая партнерами, персонажами. И когда встречает реального сына, ясного и искреннего юношу, для которого жизнь важнее театра, — теряется. Ведь встреча не предполагалась, она не знает, как играть этот эпизод, и надо сосредоточиться… Как? Сыграть обморок. А когда Кручинина «приходит в себя», то, не обращая внимания на прекрасного живого мальчика (Сергей Тиморин), — играет сцену с его медальоном, не видя растерянного юноши, нашедшего маму. И на естественный вопрос Незнамова о том, кто его отец, вопит: «Зачем тебе отец? Ты будешь актером!».

Лишними, «вторыми сюжетами» оказываются провинциальные интриганы-актеры во главе с Коринкиной, ведь чисто театральными средствами сыграна другая, беспощадная и восторженная, фарсовая и трагическая пьеса о природе актера, который одновременно и «всё», и «ничто».

«Актриса. Вот и всё», — говорит о себе Кручинина. Светлана Замараева своим сценическим бесстрашием демонстрирует это «вот и всё» — себя, играющую Кручинину, которая играет спектакль своей жизни, не способная открыться жизни живой. Без вины виноватая, заложница природы и профессии…