В 2009 году в Архангельске была переиздана известная книга Сергея Юрского «Кто держит паузу». На обратной стороне обложки — фотография автора и человека c лучезарной улыбкой в рясе священника. Под фотографией Сергей Юрьевич, в частности, пишет: «…в новом тысячелетии, в новой стране НЕ государственное издательство и НЕ акционерное общество, а священник Архангельской епархии становится инициатором переиздания этой книги. Не правда ли, некоторая странность есть в этом?..»
Отец Иоанн Привалов вот уже 18 лет, c первых дней своего рукоположения в 22 года, служит в архангельском селе Заостровье. Чудный небольшой Храм Сретенья Господня стоит среди болот, тощих березок, нескольких обшарпанных хрущевок и несуразно разбросанного по пустынному полю частного сектора. В этом аскетизме есть, наверное, свой смысл — ни гламурные прелести (даже реклама не обнаруживает себя здесь), ни красота природы не отвлекают внимания от главного.
Если бы я впервые увидела отца Иоанна в высшем столичном свете, то, наверное, подумала бы, что для священника, пожалуй, too much — слишком блестящ. Тонкое лицо, ослепительная улыбка, аристократическая артикуляция и изысканность речи, точное мягкое остроумие… Но я увидела его там, где увидела, — в сельском храме.
В конце апреля множество людей из разных городов приехали сюда отмечать светлую пасхальную седмицу. Об этом движении малых православных братств, ставящих себе задачу обновления смысла церковной жизни России (духовный лидер — ректор Свято-Филаретовского института в Москве отец Георгий Кочетков), писать здесь, к сожалению, не место. Скажу только, что всю неделю я провела в атмосфере удивительной подлинности, красоты и приобщения к традиции в самом высоком смысле.
Проповеди отца Иоанна я стала записывать на диктофон почти сразу. Было очевидно, что здесь и сейчас творится что-то для нашего времени невероятное. Не шоумен c микрофоном на стадионе, а негромко говорящий священник в храме, в атмосфере абсолютной сосредоточенности и внимания ведет людей разных возрастов, профессий, субкультур по страницам Священного Писания, сопрягая вечные сюжеты c современными (иногда, как мы поражались, буквально сиюминутными) вопросами нашей жизни. Высокая поэзия (отец сразу покаялся нам в «немощи» — чрезмерной любви к Пастернаку), мысли философов и богословов разных эпох, медийные новости, анекдоты — все это самым естественным образом варилось в этих рождающихся на наших глазах размышлениях. Когда так же естественно в качестве «собеседника» стал время от времени возникать и Станиславский, я решилась…
Мне показалось важным, во-первых, понять, почувствовать и, если получится, рассказать, как в современном религиозном сознании сосуществуют церковь и театр, церковь и культура вообще. В гуманитарном знании отчетливо стали раздаваться голоса о «новой волне традиционализма» в современном мире. И в самом деле, сегодня мы чувствуем уже не столько «усталость культуры», сколько усталость от постмодернистского ее снижения, размывания, отрыва от корней. Христианская религия, православная вера в новой формации — какой взгляд на культуру, искусство, театр исповедует она сейчас?
Храм Сретенья Господня села Заостровье. Фото Г. Брандт
Отец Иоанн и С. Юрский. Фото из архива автора
Однако есть и другая причина, побудившая меня к этому разговору, — болезненная ситуация чрезвычайной духовной раздробленности, разобщенности современного общества. Заезженное понятие «духовный распад» обрело в наше время первозданный смысл — как буквальное распадение культуры. Мы, представители духовного производства, сегодня удивительно атомарны, отделены друг от друга малопроницаемыми границами наших профессиональных конвенций. И это при том, что задача обретения национальной идентичности России, ее духовного стержня вот уже третье десятилетие стоит как, может быть, никогда остро. Что уж говорить о церкви! Для подавляющего большинства людей творческих профессий очевидно, что верить в Бога, может быть, и правильно, и хорошо, но церковь к этому никакого отношения не имеет. Это пространство не просто чужое и непонятное, а принципиально чуждое. Нельзя сказать, что сегодня институт церкви не дает оснований для такого рода представлений. Но верно и то, что в церкви сейчас происходят удивительные процессы: например, как ни парадоксально, «гражданское общество», по которому мы так тоскуем, начинает давать свои ростки именно в новых формах христианской жизни*. Так вот, сельский священник отец Иоанн мне показался не просто замечательным образцом отправителя культа нового типа. Радость встречи c ним — это во многом радость открытия в нем человека абсолютно нашей группы крови. Он — не чужой, он — свой. А значит, пропасть на этом «трудном участке» культуры — в принципе преодолима.
* См. об этом, например: Филатов C. Б. Христианские религиозные сообщества России как субъект гражданского общества //Отечественные записки. 2005. № 6.
…Мы разговаривали уже в день отъезда. Было раннее утро. Встретившись в пустом Храме, мы прошли в небольшую ветхую сторожку при нем, в библиотеку, где на разных полках смотрели друг на друга корешки толстых книг отца А. Меня, Ф. Кафки, С. Аверинцева…
Галина Брандт т Отец Иоанн, сначала больной вопрос о современном бытии, точнее бытовании веры. В среде интеллигенции существует устойчивое представление о воцерковлении как о какой-то совершенно кастомизированной жизни, невозможной для творческих людей. Представление о том, что сама по себе вера в Бога — хорошо, замечательно, но воцерковление — это какой-то эзотерический образ жизни, совершенно не совпадающий c ритмами жизни современного человека.
Отец Иоанн Привалов Знаете, я всегда сочувственно относился к теме интеллигенции. Сочувственно, потому что одной из книг, которые повлияли на мое обращение, были «Вехи», где как раз говорилось о русской интеллигенции, о ее трудной судьбе, о ее поисках. Для меня, например, огромное счастье общаться c внучкой Корнея Ивановича Чуковского Еленой Цезаревной Чуковской. Это высокая культура, ясная мысль, огромное трудолюбие, отсутствие какой-либо фразы, болтовни, ясная гражданская и нравственная позиции. При этом для меня наше общение очень дорого еще и потому, что при первой встрече она сказала: «Я хоть и не воинствующий, но атеист». Я никогда не ставил задачи ее обратить, а она никогда не ставила задачи меня разубедить. И наше общение сложилось. Я уж не говорю о том, что, прикасаясь к ее руке, я понимаю, что, как Маршак говорил, буквально — через одно рукопожатие я прикасаюсь к руке Ахматовой, или Пастернака, или ее деда, или Лидии Чуковской, Александра Исаевича Солженицына, Марины Цветаевой, огромного количества людей. Поэтому, когда речь шла об интеллигенции, я действительно думал всегда о той интеллигенции, которая верна своему творчеству, своей заботе об обществе и которая, между прочим, в начале XX века поворачивалась к христианству, потому что видела: отрыв от христианства приводит к внутреннему истощению и оскудению.
А то, что сегодня называется интеллигенцией… Если бы кто-то захотел у меня спросить про современную интеллигенцию, то уж от этого меня избавьте. Среди них я не вижу никаких людей, вижу только пародию. Здесь, думаю, мы в большой степени имеем дело c тем, что Солженицын называл «образованщиной».
Что касается церкви, то здесь происходят сложные
процессы. С одной стороны, приходится признать, что
церковь пережила демографический взрыв. То, что
произошло в конце
Но я вижу, что постепенное происходит преображение,
и думаю, что церковь справится c этим. Ведь церковь
— живой организм. Я современную церковь ощущаю
как реку — она замусорена, как это бывает у нас
здесь на севере (в
Брандт Вы дружите c Сергеем Юрским, Еленой Камбуровой, Анной Каменковой, в ваших проповедях естественно всплывает имя Станиславского. Что вообще театр для вас?
Отец Иоанн Да, это долгий разговор. Надо начать c того, что в детстве и юности я не был связан c театром никак. Я родился и вырос в очень маленьком городе, в Вельске Архангельской области. То есть родился я даже не там, но Вельск считаю родным. Замечательный город, но театра там никогда не было. В Архангельске мне тоже было не до того, и какой-то мощи театральной здесь тоже не наблюдалось.
Брандт Вообще какие-то яркие театральные впечатления были в жизни?
Отец Иоанн У меня не было их никогда. И даже когда я бывал в Москве c классом и мы ходили в ТЮЗ, какого-то сильного впечатления на меня это не произвело. Я считал театр достаточно далеким от себя явлением. Все началось неожиданно.
Я благодарен Господу за общение c поэтом и мыслителем
Ольгой Александровной Седаковой. Она говорила
о том, что ее очень поразило в нашем братстве*.
Давно было известно — есть путь через культуру
в церковь. То, что многие люди через культуру
пришли в церковь, было очевидно в
* Речь о Свято-Архангельском братстве, возникшем 13 лет назад при храме о. Иоанна.
У меня всегда был интерес к культуре как таковой, к русской литературе, к философии, к мысли. Я любил поэзию. А театр появился совершенно неожиданно. Тут было два источника. Во-первых, это священник отец Иоанн Конюхов, который жил и служил в Туле, ему было девяносто лет в 1998 году. Меня поразила его судьба. И если вы когда-нибудь сочтете нужным, я расскажу, потому что мне бы хотелось рассказать об этом удивительном человеке. У него была любовь c детства одновременно и к церкви, и к театру. Он родился на Украине в 1908 году, в городе Старобельске, в семье, как он говорил, странствующих музыкантов. И меня поразили слова о том, что в пятнадцать лет он взял благословение у своей мамы, чтобы идти в мир и искать правду. У меня мурашки пошли по телу. Какой-нибудь благочестивый ребенок, вероятно, и может взять у мамы благословение в пятнадцать лет. Но чтобы идти по миру, правду искать! Я понял, что имею дело c каким-то тайным учеником Григория Сковороды. Так оно и оказалось. Отец Иоанн дошел до Москвы, поступил в богословский институт и одновременно в театральную студию при втором МХАТе…
Брандт Ничего себе! Понимаю вашу увлеченность этим человеком, но это действительно отдельная тема.
Отец Иоанн Да, но для меня было важно, как театр вел его. И в конце жизни он написал в дневнике, что сейчас ему хотелось бы поехать на Украину, служить в простом селе и поставить там спектакль по Гоголю. Вот такое переплетение. Очень яркая судьба.
В частности, он еще вспоминал, что, когда был молод, его друг ему советовал: «Иван, сходи в храм на Неждановой, посмотри, как артисты Богу молятся». И он сказал, что когда пришел, то увидел актеров «с Большого театра, c Малого, c Художественного». Они стояли на коленях и крестились. А старая артистка продавала свечки. И каждый, кто покупал свечку, целовал ей ручку.
Брандт С ума сойти!
Отец Иоанн Это было моим первым интересом. Я вдруг ощутил связь между театром и церковью, которые никогда в моем сознании не соединялись. То, что я слышал про околотеатральный мир, всегда скорее отталкивало. А здесь я увидел совершенно другой театр, который понимался как служение. Потом на одной из конференций у отца Георгия Кочеткова в Москве я познакомился c Сергеем Юрьевичем Юрским. Меня подкупило то, как он искренне говорил о своих проблемах в сочетании веры и театрального служения. Он рассказывал, как крестился, какой это был переход для него и как непросто ему сочетать свою веру и свою профессию. Мне как раз тогда стали непонятны актеры, которые проклинали театр и говорили, что это исчадие ада.
Брандт Актеры?
Отец Иоанн н Да, актеры. Например, одна известная актриса говорила, что, став церковным человеком, она стала чувствовать себя на сцене как на панели. Не выходи, не надо, если ты пережила вдруг такой переворот. Займись тем, что ты для себя открыла, что тебе нравится, что тебя вдохновляет. Хочешь мыть пол в храме — мой. Зачем эти все разговоры? Зачем такая раздвоенность?
Брандт Станиславский говорил: «Театр — храм, актер — жрец; священнодействуй или убирайся вон!»
Отец Иоанн Вот-вот. И мне как раз понравилось, что Юрский был очень искренен, обозначал реальные болевые точки. Я решил пригласить его в Архангельск, потому что я всегда старался приглашать людей, которые специалисты в своем деле, мастера экстра-класса и одновременно люди живой веры. И первый, кто сюда приехал, был Никита Струве из Парижа. Потом Ольга Седакова. И я захотел, чтобы приехал и Сергей Юрский. Мне не верилось до самого последнего момента, что это произойдет.
Брандт Он должен был приехал, чтобы делать — что?
Отец Иоанн Приехать к нам сюда, в братство, чтобы говорить на тему «церковь и культура», «церковь и театр». Он меня интересовал даже не столько как актер, поскольку я не театральный человек, я и в театре его не видел никогда. Кто такой Сергей Юрский, я знал лишь потому, что видел некоторые фильмы. Но я не мог сказать, что это мой любимый актер. Я приглашал абсолютно неизвестного для себя человека, c которым мы будем говорить о взаимоотношениях церкви и театра. И только потом постепенно благодаря нашему общению стало складываться понимание его творчества. Теперь, конечно, я просто нуждаюсь в том, чтобы время от времени слушать его записи. И книжка его «Кто держит паузу» очень мне дорога, потому что через нее я заглядываю в творческую мастерскую. Да и паузу надо уметь держать не только в театре.
Он четырежды сюда приезжал. Это были концерты-беседы. Например, такой случай. В 2005 году он приезжал к нам третий раз. Это был август. Самолет должен был прилететь в половине десятого вечера. Мы приехали в аэропорт встретить его. Оказалось, что самолет даже еще не вылетел из Москвы. Там авиакомпания и аэропорт что-то мухлевали между собой. И самолет вылетел только в одиннадцать вечера, в Архангельске был в половине первого. Наконец-то мы встретились c измотанным Сергеем Юрьевичем и пошли получать вещи. Сквозь стекло было видно, как человек выгружает вещи и расставляет их. Юрский сказал: «Аттракцион! Один человек разгружает самолет!» Мы стояли и терпеливо ждали. Дождались, взяли вещи и в начале второго выехали. Подъезжаем к мосту, а он разведен. И у меня псих. А Юрский говорит: «Поехали в ресторан!» Я не согласился, мы приехали к другому мосту, но тот тоже был разведен. И тут Сергей Юрьевич говорит: «Может быть, не все в жизни надо преодолевать? Может быть, надо что-то принимать?» И мы ждали два часа, домой добрались только в пять утра. Эта фраза его о том, что не все в жизни надо преодолевать, меня тогда поразила. Поразило и то, что самым спокойным из всех, кто был в машине, оказался наш гость. Потом уже, читая Станиславского, я узнал это в «предлагаемых обстоятельствах».
Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, актер более всего готов принять какие-то неожиданно меняющиеся условия жизни, обстоятельства, преображая их изнутри. И я здесь увидел какой-то опыт творческий, который был перенесен в жизнь. И я после этого просто на мир стал иначе смотреть. Не все в жизни надо преодолевать…
Брандт Да, об этом я только что читала в вашем интервью «Российской газете», которое вы дали накануне Пасхи, находясь после сложной операции в институте Вишневского в Москве.
Отец Иоанн Я Сергею Юрьевичу позвонил после операции, потому что он был у меня накануне в институте Вишневского. Его не было дома, и я ему наговорил на автоответчик кучу разных теплых слов. Он мне звонит в начале десятого и говорит: «Отец Иоанн, я только что прослушал ваше слово, и я поражен светлости вашего голоса и тому, как вы перенесли операцию. И я, в общем, объявляю вас самым юным старцем нашей церкви. Раз вы проводите беседы — значит, старец. Во-вторых, вы перенесли операцию — значит, старец. Я до вас сегодня не могу дозвониться: понятно, вы проповедуете — значит, старец. Но я был поражен тем, каким юным я вас нашел в палате. Оставайтесь старцем, но не старейте».
Брандт Замечательно! Ну и последнее. Какие у вас отношения со Станиславским?
Отец Иоанн Я просто прочитал «Мою жизнь в искусстве». Но как-то я сразу подумал, что она написана c учетом известной в то время книги отца Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе». Это — отчасти возражение, отчасти спор, отчасти противопоставление. Это другая сторона жизни. Но отчасти и реакция. Я бы сказал, это диалог.
Брандт А суть этого диалога могли бы выразить?
Отец Иоанн Пока не могу. Не продумал еще. Ну, вот, смотрите, «Моя жизнь в искусстве». Станиславский говорит: «Люби не себя в искусстве, а люби искусство в себе». Это очень важно и для понимания христианства — люби не себя во Христе, а Христа в себе, открой Бога в себе, узнай, что внутри тебя есть Некто, Которого ты еще не знаешь. И опять же методы, которые он предлагает. Здесь явные параллели c аскетикой. Наверное, нельзя сказать, что это христианская аскетика в чистом виде, но без нее, безусловно, понять его методы невозможно. Я вообще думаю, что театральная реформа Станиславского, а потому и базирующийся на ней русский драматический театр XX века — это плод христианской культуры, без христианских корней они немыслимы и обречены на вырождение.
Апрель 2011 г.
Комментарии (0)