ГДЕ ЭТА УЛИЦА, ГДЕ ЭТОТ ДОМ…

После того, как Театр Поколений был изгнан из Петропавловской крепости (о «петропавловском» периоде истории театра см. № 47), мы с Данилой Зиновьевичем Корогодским делали интервью для «Вечернего Петербурга», и я удивлялась тому, с каким спокойствием и юмором говорит он о бедственном положении, в котором оказался театр. Никаких отчаянных слов и жестов, никакого упования на «бога из машины» и горьких претензий к вышестоящим, только трезвое понимание ситуации. Он тогда сказал мне: «Я же не могу позволить, чтобы какие-то чиновники уничтожили мой театр». И было понятно, что он — не позволит.

Прошлой осенью у Театра Поколений появился новый адрес — Лахтинская, 25А.

Впервые я побывала на Лахтинской на премьере «Питер-Burg». Спектакль родился уже на новой площадке и, как мне показалось, был тесно связан именно с этим пространством. Хотя Корогодский рассказывал, что репетиции начались еще в Петропавловке, но, наверное, там, в центре города, в месте, у которого есть своя собственная — да еще какая! — история, спектакль получился бы другим. Здесь он начинался на улице — ноябрьской, снежной, темной, обледенелой Лахтинской. Возле ворот замерзших зрителей встречали замерзшие актеры, провожали к неказистому и жутковатому подъезду (в такие мы заходим, чтобы попасть домой или в гости, но не в театр), по узкой темной лестнице мы поднимались в полутемное пустое помещение: чердак, стройплощадка, что угодно — только не театральный зал. Но это был именно он. Никто не предлагал нам ни программок, ни сувениров, никто не просил занять свои места в мягких креслах. Зрителями вообще не занимались специально, они вошли в зал, встали по стенкам со своими сумками, кто-то разделся, а кто-то прямо в пальто, они привычно пассивны, толпятся у входа, и потому актерам приходится каждого взять за руку и вывести в центр, это своеобразное приглашение: ну, давайте, подключайтесь, живее. Публике нужен третий звонок и занавес, а здесь для каждого все начинается тогда, когда ему удается подключиться к происходящему. В Театр Поколений и на другие спектакли тоже, но в особенности на «Питер-Burg» нельзя прийти расслабленным, сесть, сложить руки и смотреть. Здесь нужно понять правила игры, принять их, и тогда только для тебя начнется спектакль. Тогда ты начинаешь ощущать себя активным сотворцом, ты тоже действуешь в этом спектакле, создаешь его здесь и сейчас вместе с актерами, режиссером и остальными зрителями. И у каждого рождается свой «Питер-Burg».

Местом действия «моего» спектакля был не парадный, открыточный Петербург, не оккупированная туристами Петропавловка, отягощенная своей трагической историей, а тесная, обледенелая Лахтинская и вот эта стройплощадка с бетонными серыми стенами, на которых видны следы от арматуры и еще кое-где свисают крысиные хвосты перерезанных проводов. Повседневный, неуютный, нечищеный и опасный зимний Петербург. И когда в пластических этюдах город стал «очеловечиваться», то и Ангелы, и Нева, и сам Петербург оказались совсем не величественными и прекрасными, а похожими на нас, зрителей, и страсти и отношения их были знакомыми, нашими, немного стыдными человеческими драмами, а не античными трагедиями. В спектакле нет сюжета, или же его непросто считать, и не каждый этюд поддается интерпретации, но все воспринимается как единое целое благодаря общей атмосфере и ритму, организующему действие.

В том спектакле, который родился внутри меня, кульминацией стала сцена укрощения городом Невы: город (он) наступает и ограничивает реку (ее), он, актер, мелком рисует черту, а она, безудержная и страстная, эту черту переступает. Их поединок становится все более жестким, растет напряжение, враждебное и любовное одновременно. Эта схватка, как и каждая любовная битва, заканчивается поражением обоих: он смог ее оградить, а она в отместку вечно будет держать его в страхе перед наводнением, вот-вот она выйдет из его власти и обернется смертельной угрозой.

Во второй части спектакля зрителей усаживают в «партер», как бы приглашая посмотреть на себя со стороны, и перед ними будут действовать уже не странные призраки города и очеловеченные стихии, а петербуржцы, иронично и лирично увиденные актерами Театра Поколений. В финале Ангел покидает город, вместо него вырастает небоскреб…

Новое помещение театра — это прекрасное игровое пространство, возможности которого художник-сценограф Данила Корогодский еще раскроет в полной мере. Сюда, на Лахтинскую, перекочевали предметы и реквизит с Петропавловки, здесь же продолжают нести свою службу некоторые личные вещи Зиновия Яковлевича Корогодского, создателя театра. Улыбчивый американец Джеффри сделал деревянную лестницу, по которой актеры спускаются в «трюм» — помещение под сценой похоже не на комнату, а, скорее, на шкаф, но главное, что оно есть, оттуда могут появляться и туда исчезать актеры во время действия. Наверх, так сказать под «колосники», ведет и вовсе уж страшное сооружение: едва заметная железная лестница без перил (Ангел в спектакле поднимается по ней легко, можно сказать, вспархивает, я же брала ее как Эверест, рискуя жизнью). Над зрительным залом расположился склад реквизита и тут же — административный угол: стол с компьютером. А дальше можно пройти на настоящий питерский чердак со скошенным потолком, пыльными балками, скрипящими половицами (мы с Данилой Зиновьевичем в один голос воскликнули: «Здесь надо играть спектакли!»). Вообще, спектакли на Лахтинской можно играть везде: на улице, во дворе, на тесной и колоритной лестнице, на прекрасном холодном чердаке. Не побоюсь сказать: Театру Поколений это индустриальное помещение и сам адрес идут. Потому что это почти нейтральный фон, на котором художник Корогодский сможет нарисовать любую картину.

Сейчас в пространство на Лахтинской «вписываются» «Дачники» Горького, летом, несмотря на дачный сезон, я смогла посмотреть первый показ второго акта, а кто-то уже видел и третий. Второй акт вполне мог бы претендовать на самостоятельную жизнь: то, что ни одна из сюжетных линей не начиналась в спектакле и не завершалась, — вполне в духе Театра Поколений. Здесь в последнюю очередь стремятся рассказать нам историю, но приглашают к диалогу. Театр Поколений нуждается в активном собеседнике, и режиссеры (в данном случае и Данила Корогодский, и Эберхард Кёлер) снова создают для зрителей максимально неудобные условия, в которых невозможно откинуться на спинку кресла и задремать. Только расслабишься и начнешь получать удовольствие, наконец поняв, кто кому кем приходится (мало кто помнит всех персонажей этой густонаселенной пьесы), — как тут же улыбчивая актриса поднимает тебя со стула, тащит его, а заодно и тебя куда-то в другое место. И пока ты снова усаживаешься и пытаешься сосредоточиться на происходящем, оказывается, что там уже совсем другие люди и по другому поводу кричат друг на друга. Таким образом, в нашем восприятии все истории рассыпаются, линейные связи нарушаются, но возникает нечто иное: сам мир «Дачников». Его воздух — знойный, его запахи — речные, его атмосфера — скуки, тоски и разлада всех со всеми и каждого с самим собой. Кто с кем и почему выясняет отношения — непонятно, но понятно, что этих людей держит вместе: им тягостно и маетно наедине с собой, и влюбленные здесь мало чем отличаются от ненавидящих друг друга.

У актеров Театра Поколений немодные лица, не из тех, которые тиражируют телевидение и глянцевые издания. И у них такой же немодный способ существования: без спешки и суеты, подробный и сосредоточенный. «Дачники» состоят из «крупных планов», во время которых актеры позволяют себе не хлопотать и даже не заботиться о том, чтобы быть услышанными и увиденными. Зритель сам должен захотеть услышать и сосредоточиться не меньше актеров.

Лахтинская, 25А. Фото М. Скорлупкиной

А еще эти актеры — немыслимая вещь! — не хотят нравиться публике. Они вообще с публикой серьезно разговаривают, не спешат быть понятыми. В «Дачниках» возникает свой мир, но это не столько мир дачников — персонажей, сколько мир Театра Поколений. Они играют «Дачников», обрушивая друг на друга страстные и нервные обвинительные реплики и любовные признания, но никогда не забывая, что главное дело для них не любить или страдать, а делать театр. И нам они тоже не дают забыть, что все происходит в театре и что этот театр мы сейчас делаем вместе. Впереди у «Дачников» еще несколько месяцев репетиций и три акта, так что сейчас трудно даже представить, какой это будет спектакль. Но уже понятно, какой это театр, — микрокосмос, в котором люди без современной суеты и показухи ищут, работают, разговаривают, мастерят лестницы и полы. В общем, живут они там.

Мы встретились с Д. З. Корогодским у него дома, в квартире его отца, за круглым столом, чтобы поговорить о том, как и чем сейчас живет Театр Поколений.

Э. Кёлер, Д. Корогодский. Фото М. Скорлупкиной

— Как случилось, что полтора года назад Театр Поколений был вынужден покинуть помещение в Петропавловской крепости?

— Прежний директор Музея истории города Борис Серафимович Аракчеев был человек с фантазией, и ему понравилась моя идея устроить театр в Петропавловской крепости. Это большая редкость, когда чиновник достаточно включен в культурный процесс и не спутан бюрократическими системными соображениями, так что может решиться на такой абсолютно безумный с точки зрения системы поступок. Понятно, что Петропавловка уникальная территория и нахождение там — это выход не столько к культурологическому (это мало кого сегодня интересует), сколько к финансовому успеху: одна лавочка у дверей бастиона может приносить серьезный доход энному количеству людей. Можно поставить кустарно сделанную восковую фигуру княжны Таракановой и стричь купоны. А для того чтобы понять, что в этом месте должен работать какой-то живой культурный организм, не созданный по разнарядке сверху, а рожденный жизненной необходимостью, нужно, чтобы в умах у людей, от которых это зависит, произошел ментальный прорыв. Должен появиться какой-то государственный или деловой человек, который поймет, что это имеет глубокий культурный смысл и даже может приносить прибыль. У Театра Поколений в одиночку не было и нет на это системно-административных сил.

— Так что же все-таки произошло?

— Произошла трагедия в «Хромой лошади» в Перми, и это дало возможность руководству крепости сказать нам: «Мы хотим, чтобы вы были, но мы не можем рисковать, тут у вас все неправильно устроено, тут люди могут сгореть». Ну, а дальше уже начинается узко математический спор: можно или нет решить проблему с пожарной безопасностью, не вкладывая два миллиона долларов.

— Я помню, у вас был план, как можно, не вкладывая больших денег, решить эту проблему, ваш план кто-нибудь выслушал?

— Нет, до этого не дошло, потому что для того, чтобы этот план стали рассматривать, нужно было вложить десятки тысяч долларов в составление проекта или чтобы какая-то серьезная воля захотела проект рассмотреть.

— И вот вы остались без помещения. А город принял какое-то участие в судьбе Театра Поколений?

— Каждый раз, когда я бываю в Комитете по культуре, Антон Николаевич Губанков продолжает говорить, что у них есть интерес к нашему театру и к этой идее с Петропавловкой. Но дальше пока дело не идет.

— В бастионе оставалось имущество театра, вам удалось его забрать?

— Между Музеем истории города и Театром Поколений никогда не было заключено документального соглашения. Там осталось наше имущество, все знают, что это мы на свои деньги, своим горбом, усилиями, своими руками высушили четыре помещения, настлали полы и сделали их приемлемыми. Но раз бумаги нет, то никто ведь не играет по чести. Нас выселяли в течение двух дней, сказали: «Вас там больше нет, в понедельник извольте освободить помещение». Понятно, что все хозяйство театра, костюмы, обувь, реквизит, доски в два дня забрать невозможно. Для того чтобы сделать там полы, нам понадобилось много месяцев, а разобрать и вынести этот стройматериал, который для нас на вес золота, мы, конечно, не смогли. Хотя каждая тысяча, на которую куплены эти доски, для нас большая сумма. Но у нас в команде только у двух человек машины. И на этих машинах мы увозили все, что могли: звуковую аппаратуру, осветительную, тысячи метров кабеля. Но многое осталось, и теперь каждый раз для того, чтобы нам открыли эту дверь, приходится прикладывать какие-то усилия.

Д. Корогодский. Фото М. Скорлупкиной

— А что сейчас в тех помещениях, где был театр?

— Сейчас там склад, на наших полах хранят холодильные установки и газированную воду.

— Вы не стали ждать помощи от города или Комитета по культуре и сами нашли помещение на Лахтинской…

— Из Петропавловки нас попросили 11 декабря 2009 года, и у нас начался период бездомья, мытарств. Непонятно, каким образом, но нам удалось театр сохранить, что очень сложно. Ведь мы не просто компания, время от времени делающая спектакли (что само по себе сегодня уже вещь чрезвычайно сложная), мы еще к тому же репертуарный театр — та самая модель, которая принесла славу русскому театру и которую теперь мы успешно хороним. У нас есть репертуар, в котором энное количество названий, и много лет в ситуации безденежья мы играли все свои спектакли (даже трудно объяснить, как это происходило, но мы это делали). Только когда у нас не стало дома, не стало двери, в которую можно войти, мы поняли, что в такой ситуации модель репертуарного театра неосуществима. И вот в октябре прошлого года мы нашли помещение на Лахтинской, 25А. Самое главное то, что нам удалось сохранить театр, но это только сказать легко, мало кто понимает, что за этим стоит. Ведь театр — это не только несколько чемоданов костюмов, осветительная аппаратура и билеты, это в первую очередь — люди. Театр — коллективный творец, и у него очень тонкая и странная психическая организация, она требует постоянного внимания и чуть что — расстраивается. Огромные усилия уходят на поддержание в рабочем состоянии этого инструмента. К сожалению, увлечение капиталистическими моделями ведения дел в некоторых областях человеческой деятельности имеет колоссальные недостатки. Мы живем во времени, когда эта идея стала доминантной и все гребется под одну гребенку: как чупа-чупсы продаем, так же и театр будем продавать. Культурное сообщество занято размещением себя в этой новой социально-экономической среде. Процесс займет много времени, и потери будут необратимые. Я 22 года живу в Америке и на своей шкуре испытал ту модель, которую здесь пытаются с таким рвением симулировать, там же она доведена до логического завершения: государство вообще не поддерживает искусство, дотаций практически нет. Но там их никогда и не было, так что у них психология по-другому устроена, чем у нас, мы же еще дети советского времени.

— Данила Зиновьевич, скажите, а есть ли у вас собственный способ сохранить театр живым?

— Я не волшебник, у меня папа был волшебник… Вика, я пытаюсь сделать так, чтобы мне самому было интересно, чтобы получать удовольствие и чтобы не приходилось врать.

— Ну, расскажите же, как вы там все вместе получаете удовольствие?

— Цемент, который нас объединяет, — это рабочий процесс, репетиция. Главное, наверное, в реальном совпадении интересов всех, кто делает театр. Внутри нашей большой компании есть сердцевина — люди, которые могут или хотят себе позволить заниматься театром более напряженно. Мы в своем кругу все время шутим, что о жизни нашего театра можно снять фильм-экшен про то, как мы жили все эти годы. Мы постоянно пытаемся избежать столкновений: у нас то скарлатина, то корь, то ураган, то татары набегают, а то внутри болезни.

— Но, может быть, именно этот драйв и поддерживает ваш театр в живом состоянии?

— Наверное, но для нас это постоянный кризис, постоянные попытки избежать гибели. А вообще, в нашей компании нет дерьма, оно как-то само собой отваливается. Потому что, видимо, у нас такие условия…

— Ни славы, ни денег… Почему к вам люди приходят работать?

— В любом ларьке можно обеспечить себя гораздо лучше. А участие в нашей работе требует постоянных жертв, таких, каких вообще нельзя от людей требовать: дети, семья, любовь, жизнь. Театр ведь вещь эфемерная, временная, а жизнь идет, и людям жить хочется. Во многом эта атмосфера возникает потому, что с самого начала у нас был интернациональный симбиоз, я этот театр строил вместе с Эберхардом Кёлером. Эбби я знал еще с Америки, потом мы с ним в Германии делали спектакли, и вот он оказался здесь, увидел, что у нас что-то происходит, и остался с нами. Уже много людей оттуда засосало в наш круговорот. Мой бывший ученик-сценограф Джеффри Айзенман пятый год приезжает, живет здесь по три месяца в году и строит наш театр. Почти весь Театр Поколений в Петропавловке был построен руками одного американского парня, а сейчас он строит театр на Лахтинской. И то, как он говорит, как ведет себя, как работает, влияет на наших ребят.

Репетиции спектакля «Дачники». Фото М. Скорлупкиной

Нам вообще свойственна многоприродность, мы играем свою версию «Короля Лира», западную современную пьесу «Моя любимая 2soffka», которую у нас никогда не ставили, играем «Болезни молодости» Брукнера, играем Софокла, придумываем «Лампочку» или сами сочиняем пьесу про стол. В какой-то момент нам показалось, что у нас есть некий крен, и захотелось найти современную русскую пьесу, но у меня это пока не получилось. И тогда мы решили сделать что-то «непотребное», например взять хрестоматийную пьесу, при упоминании названия которой у всех начинается легкая изжога, где действует огромное количество персонажей, больше, чем артистов в труппе (чтобы с первой минуты было ясно, что это будет организационный ад). Так возникли «Дачники» Горького. Ну, конечно, помимо всяких «серьезных» причин. В августе мы сыграли второй и третий акты, а в первую пятницу декабря, надеюсь, выпустим весь спектакль.

Сентябрь 2011 г.