ОПАСНЫЕ ОСКОЛКИ. ЧЕРНЫЕ И КРАСНЫЕ

Т. Бухштайнер. «Осколки памяти». Омский драматический «Пятый театр».
Режиссер Евгений Фоминцев, художник Лариса Бараускене

Десять лет назад в Театральном центре на Дубровке произошла трагедия. По официальным данным, погибли 130 человек, по неофициальным — 173, причем застрелены террористами лишь пятеро, остальные умирали уже после штурма Центра доблестным ФСБ.

В свидетельствах о смерти, выданных родственникам погибших, в графе «причина смерти» был поставлен прочерк.

Этот «прочерк» заполняет своей версией Омский «Пятый театр». Почему, как, по чьей вине погибли эти люди? За десять лет власть не дала ответа, утаив не только состав усыпляющего газа, пущенного группой Альфа в здание захваченного террористами ТЦ, но и причину смерти десятков людей, в том числе детей.

Письмо оставшихся в живых жертв теракта Путину с требованием полной правды о случившемся осталось без ответа.

Вместо власти пытается ответить театр.

Спектакль Натальи Пелевиной «В Твоих Руках» был впервые показан в Лондонском театре New End Theater в октябре 2006 года. В 2008 году версия его на русском была запрещена в Махачкале после одного показа.

Странным образом не стоят в репертуаре «Пятого театра» и «Осколки памяти». Официальная версия — не утрясен вопрос авторских прав. Но есть более достоверный слух: спектакль (опять же после показа) запретил местный министр культуры. Почему более достоверный? Потому что не проведено честное расследование, не названы причины гибели людей и запрещен спектакль в Махачкале. Всегда есть логическая цепочка.

М. Долганева (Зира). Фото из архива фестиваля

Сцена из спектакля. Фото из архива фестиваля

Есть она и в трагедии «Норд-Оста». Ее-то и выстраивают в трех параллельных, перебивающих один другой женских монологах омичи.

Чеченка-террористка, шахидка, «черная вдова» (Мария Долганева). Врач, работавшая на спецоперации у ТЦ, где к тому же, по случайности, находилась ее дочь (Лариса Антипова). Зрительница, пришедшая на спектакль с мужем и дочкой (Александра Урдуханова). Они, каждая по-своему (костюм, платье…), в черном, траурно контрастирующем с красными стульями, треснувшие высокие спинки которых — абрисы человеческих фигур. На полу нарисована мишень.

Это не хроника, хотя спектакль имеет хроникальное напряжение, с четкостью метронома отмеряя те часы и секунды, которые мы уже почти не держим в памяти. Так, осколки. Это и не doc, хотя повествование практически документально. Но и немецкий автор, и русский режиссер, делая политический театр, достигают художественности, обобщения. Их героини (намеренно — женщины) — три главных действующих лица трагедии: шахидка, заложница, врач. Для полноты не хватает героя ФСБ, мужчины. Но тут документальные свидетельства засекречены, состав этого «тяжелого газа» не обнародован.

Черная вдова Зира — протагонистка. Она начинает действие быстрым, ясным, энергичным, потрясающим душу монологом о том, как были убиты ее… да все ее близкие убиты. Она не террористка по природе, она просто не хочет жить и становится смертницей. Зира и закончит спектакль. Испытавшая весь ужас участия в трагедии, она оказывается единственным не заснувшим от усыпляющего газа человеком в зале и, переодевшись в чье-то платье, спасается, убегает из здания, поняв, что ценнее жизни нет ничего. Витальная сила побеждает идеологию, войну, смерть. Когда-то Мария Долганева, тоже в чем-то черном, играла крестьянку Груше в «Кавказском меловом круге». Там абстрактную кавказскую войну и раздор побеждала вымышленная женщина гор. Тут действует реальная, прошедшая невыдуманную войну. И вместо театрального мелового круга — мишень, прицел, тысячи убитых. Долганева играет понастоящему сильно (техника резкого, энергичного, очень скорого произнесения текста и умение донести главное, опорное пришли, кажется, из опыта работы над текстами Клима с А. Янковским). Она еще и внешне похожа на чеченку, и когда Зира с застывшим лицом, в черном платке вдруг появляется в проходе зала, когда стоит у стены, в двух шагах от нас, — мурашки бегут по коже: а вдруг и тут? Сейчас? Они войдут? И это не спектакль?

Каждая из героинь рассказывает свою жизнь (почти verbatim), переживает свою трагедию. Белокурая зрительница, долго копившая деньги на дорогие билеты. Мужа убивают, она ранена, кажется, остается дочка. Она — бессильная заложница. Судьба… Строгая сухая женщина-врач, безрезультатно взывающая к санитарам, выносящим после штурма спящих: не кладите на спину, они задохнутся, захлебнутся, подавятся собственными языками! Она тоже бессильна. Судьба. Люди умирают на ее глазах не от пуль, а от преступных действий «спасителей».

Если спектакль «Пятого театра» не показывают в Омске по цензурным соображениям — это еще одно преступление власти. Вот на него я водила бы культпоходы подростков-отморозков, «нашистов», водила бы и кавказские землячества. Он не может вызвать межнациональной розни, но может вызвать настоящие эмоции живых людей, которые все, как один, — заложники режима. Театр, в отличие от власти, не хочет, чтобы люди проглатывали собственный язык и умирали. Он говорит. Вместо тех, кто действительно «проглотил язык» и 10 лет не дает ответа семьям погибших.