Дж. Пуччини. «Богема». Михайловский театр.
Дирижер-постановщик Петер Феранец,
режиссер-постановщик, художник-постановщик,
художник по свету Арно Бернар
«…Балет шел твердо: от герцога до его конюшего все знали свое дело. Обстановка балета, музыка его, новые костюмы и декорации — все споспешествовало успеху Швейцарской молочницы, и все не помогло. Зрители расстались с ней так точно, как расстаются с человеком, который надоел продолжительною болтовнею», — так писали в позапрошлом веке о премьере балета «Швейцарская молочница». Удивительно, но премьерный спектакль Михайловского театра «Богема» вызывает похожее чувство. Кажется, что все присутствующие в зале, на сцене и в оркестровой яме хотят только одного: чтобы этот правильный и стилистически выдержанный опус поскорее закончился, как скучный школьный урок.
Декорация первого акта настраивает на лирический лад, будит воображение. Мансарда — квадрат черного пола в центре, небольшое количество простой, серых тонов мебели: пианино, напольные часы, кровать, «буржуйка», мольберт… На полу — море белых бумажных листов. Серо-голубой задник… Ждешь, что за этой визуально лаконичной картинкой — концепция, глубинные пласты режиссерской мысли, но нет — «красота» эта лишь иллюстрирует сюжет оперы. В эту романтическую атмосферу вплетены традиционные и, прямо скажем, банальные знаки грядущих печальных событий: по-питерски серая гамма, часы, отмеряющие недолгий срок счастья; болезненный кашель героини. Герои же дурачатся, встречаются и влюбляются, как положено.
Во втором акте Мюзетта (Светлана Москаленко) споет свой вальс, взбираясь на размножившиеся предметы мебели из мансарды: все те же огромные часы, «буржуйки», кровати-стулья, расставленные по одному или «горками», все тот же ковер из белых листов. Иллюстративно решает режиссер сложную сцену чередования музыкальных «кадров», когда уличный гомон (реплики хора) вторгается в разговор центральных персонажей. Во время вальса артисты хора будут замирать в композициях, выхваченных из темноты по принципу «стоп-кадров» ,— тиражированный во многих спектакля прием.
Третий акт, как должно, самый «мрачный». Черная коробка сцены, вагон поезда, в котором временно живут герои; солдаты с ружьями; проститутки и пьяные… Холод… Кашель… Подавляющая серость… Здесь состоится объяснение Мими и Рудольфа. Основное музыкальное настроение действия — безжизненность и отчужденность, ощущение надвигающейся развязки. Но, в отсутствие сверхзадач, «безжизненность» как художественный образ неминуемо переходит в безжизненность самого сценического действия.
Четвертый акт вернет нас в мансарду, где на матрасе, брошенном на пол, будет умирать Мими. Трагичность происходящего Бернар изображает буквально: вместо белых листов черный пол, устланный кроваво-красными (!) цветами, которые к тому же еще и падают сверху. Финальная сцена (смерть Мими), над которой, как известно, плакал сам Пуччини, решена на редкость предсказуемо. Четверо друзей расходятся по краям квадрата-мансарды, останавливаются спиной к умершей Мими, а затем медленно удаляются по диагонали в стороны кулис, впервые выйдя за пределы квадрата. «Красивая картинка» — и только.
Кажется, постановка проникнута лирическим, теплым сочувствием к этим милым, несчастным героям, которое не может не рождать музыка Пуччини. И вместе с тем не оставляет ощущение, что видел не «живое тело» спектакля, а его каркас. Певцам, к сожалению (трудно винить их в этом), не удалось «оживить» это построение. Не слишком вдохновенно звучал и оркестр. Лишь в финальной сцене музыка начинает «пробиваться» к зрителю, но — трагический пафос растворяется в море красных цветов, превращая трагедию в мелодраму…
Спектакль получился правильный, как школьный учебник советских времен. Он столь же прямолинеен и незамысловат, как иллюстрации в букваре. Премьера? Верится с трудом.
Комментарии (0)