А. Н. Островский. «Доходное место». «Первый театр» (Новосибирск).
Режиссер Павел Южаков, художник Николай Чернышов

«Первый театр» был создан в 2008 году в Новосибирске по инициативе режиссера Сергея Афанасьева из молодых артистов первого выпуска Новосибирского театрального института и первый год существовал, как теперь принято говорить, «в пилотном режиме», то есть на пахнущие нефтью деньги мецената (спасибо ему и поклон). Теперь театр получил статус автономного учреждения культуры, и ему доверили выполнять государственный заказ за казенные деньги. Название «Первый театр» — это незамысловатая словесная игра местного значения: «первый» не в рейтинге, а в том смысле, что это первое место службы для выпускников, театр-мастерская, площадка для пробы таланта. Название звучит тем не менее дерзко, многих раздражает, а значит, льет воду на свою же PR-мельницу. Премьеру «Доходного места» зрители ждали: во-первых, в театрах Новосибирска Островского давно не ставят, а во-вторых, Павлу Южакову давно пора было взяться за классику.

Ключевая метафора спектакля — железная дорога, причем можно не сомневаться, что это российская железная дорога. Перед зрителями две загогулины пересекающихся рельсов, совсем как в сказке: налево пойдешь — попадешь в историю, направо пойдешь — нарвешься на неприятности, да иди уже куда-нибудь, а то получишь прямо здесь. Конечно, дорога архетип универсальный, но для России, с ее малозаселенными просторами, железная дорога — символ покорения так и не покорившихся цивилизации территорий. Кроме того, для русского сознания (куда, как сказал один прозаик, «вмещается целая Анна Каренина вместе с паровозом») с железной дорогой связаны также элегические переживания. Здесь и поезд мчится в чистом поле, и тоска чеховских героев по иной жизни, которую сулит дымок поезда, бегущего вдоль горизонта, и байкало-амурская магистраль, которая, как выясняется, для экономики не нужна, а следовательно, ее строительство было чисто художественным проектом. Вот это я понимаю, современное искусство, подлинный акционизм — рвануть всем комсомолом туда, куда Макар телят не гонял, и построить рельсовый путь в никуда. Куратор проекта — КПСС — заслуживает премии за самый дорогостоящий флэш моб в новейшей истории России. Но чур меня! Тема заводит, надо выруливать на главную дорогу.

В современной России РЖД — процветающая государственная корпорация, монополия, престижное место работы, куда устраивают детей, племянников, детей племянников, а по возможности и знакомых соседей. К слову сказать, в НИИЖТе, Новосибирском институте инженеров железнодорожного транспорта, конкурс был, есть и будет, несмотря ни на какие демографические ямы и ухабы. Почему, спросите вы? Доходное место! Здесь вам не Америка, где граждане перемещаются внутри страны на самолетах или по автомагистралям — так дешевле. Это Россия, где большая часть населения живет в бедности, а стало быть, может накопить на плацкартный билет и раз в год поехать к родственникам или к морю. Страна перемещается на поездах, пассажирских, курьерских, литерных, грузы едут тихой скоростью от океана к океану. Запах креозота и печного дыма, чай в подстаканнике с дребезжащей ложечкой, пирожки с картошкой на станциях — таков русский сценарий свободы или хотя бы отпуска как иллюзии свободы. К тому же территория РЖД — оазис военизированного порядка среди непроходимой российской неустроенности, модель государства — сетки железных дорог, наложенной на контурные карты бездорожья. Все эти сведения, образы и впечатления задают виртуальные координаты спектакля.

Сцена из спектакля. Фото Р. Брыгина

Что касается реальной организации пространства на сцене, то оно конкретно и узнаваемо. Слева — купе в разрезе, где происходят все сцены из частной жизни, справа — вокзальный буфет, где протекает жизнь общественная: от присутствия до кабака. На высоком круглом одноногом столике вокзального образца подписываются важнейшие бумаги, на нем же разливается водка по граненым стаканам, дизайн которых придумала, кстати, советский архитектор-монументалист Вера Мухина. Те же стаканы теперь утвердились и в вагонных подстаканниках, не в пример тонкостенным дореволюционным. Кроме мухинских стаканов, много еще в спектакле примет современности: одежда, денежные купюры, караоке, форма водочной бутылки, бумажная сумка из бутика «Султана Французова» (это имя такое женское, если кто не знает). Музыкальное оформление строится на двух темах из популярной музыки: удалая песня «Любэ» с распевом «Рассея!» на разрыв рубахи в припеве, зловещим контрапунктом к ней вступает инструментальная версия хита от «Агаты Кристи» про каменное сердце. Все эти предметы и явления смешивают карты времени и помещают историю идеалиста Жадова на буранный полустаночек, где часы давно остановились.

Режиссерское решение попадает в самый нерв пьесы Островского, автор спектакля и все его актеры с обезоруживающей юношеской тоской говорят нам и о разъедающей общество ржавчине коррупции, и о любви, обреченной стать продажной. Это молодая режиссура, страстная, смелая и в то же время точная. Если на сцене гигантская паровозная топка, то она не декоративна: в самом начале спектакля ее разжигает рабочий в оранжевом жилете — бросает туда для растопки бумажку и лишь потом засыпает уголь из гремучего ведра. Это и смешно, и небессмысленно, потому что из паровозной топки эта конструкция превращается как бы в баснословную печку, ту самую, от которой положено танцевать. Печка-топка проглотит многое, например бумажных голубей, которых «выпускают» на свадьбе молодожены, да голуби так и не взлетают, падают к ногам пьяной свадебной компании. Когда Белогубов (Артем Находкин) в буквальном смысле сорит деньгами, бросая их на рельсы, то думаешь — а ведь этот деньги жечь в печи не будет, не те времена, не достоевские. В финале обе заслонки печи откроют, так что круглые, горящие пламенем отверстия превратят печь в хтоническое чудовище, которое вот-вот ударит Жадова в спину в разгар его горячечного финального монолога, раздавит и пожрет.

В. Гудков (Жадов). Фото Р. Брыгина

Вот Жадов (Виталий Гудков) бросает в топку книги и приговаривает: «Это легко сделать». Но по тому, как он это говорит и сколько раз мучительно повторяет одно и то же, видно, что ему тяжело. Виталий Гудков — высокий, красивый лирический герой, все у него выходит убедительно: и любовь к жене, и растерянность, и принятие разрушительного для его личности решения — идти, просить, унижаться. Он идет к дяде, как на муку, сжав зубы, крепко держа под руку жену Полину (Ольга Епанчинцева). Его решимость и скорбное отупение рождаются на наших глазах, когда Полина соскальзывает вниз, обнимает его ноги и, как ненормальная, повторяет несколько раз подряд одно и то же: «Пожалуйста, пойди к дяде и попроси такого же места, как у Белогубова». Это механическое заклинание вызывает сочувствие к Полине, раздавленной жизнью и начисто лишенной воли. Ведь бедность не порок, а печальный путь к социальной изоляции. Беда Полины и Жадова не в том, что им нечего есть, а в том, что ей некуда пойти, и отнестись к этому приходится серьезно.

От одинокого сидения в тесном купе разыгрывает барышня для себя спектакль с куколками, сделанными из вареной картошки и морковки, под песенку из безмятежной рекламы овощной компании «Бондюэль». Куколки живут в кастрюле, под закрытой крышкой, так же, как сама Полина живет взаперти. Сцена объяснения между Полиной и Жадовым — одна из самых пронзительных. Вот Полина в фартуке и косынке играет в свой настольный кукольно-овощной театр; вот приходит гламурница-жеманница Юлинька (Ирина Носова) и учит уму-разуму; вот сестрица уходит, проведя с несчастной сеанс актерского мастерства для управления мужем, и оставляет в залог родственных чувств модные штаны «с мотней» (это когда мотня болтается невысоко над землей и ткань, натянутая между девичьих ног, выглядит как перепонка). Женщины в спектакле — все ведьмы, подстрекательницы, оборотни, подельницы взяточников. Вот и Полинька превращается в неведомое природе перепончато-двуногое существо, не зря Жадов брезгливо выбросит эти штаны в печку, совсем как Иван-царевич кожу царевны-лягушки. Возвращается со службы Василий Николаевич, уставший, голодный, еще и работу на дом принес. И тут начинается спектакль уже «в живом плане», как маменька с сестрицей научили: давай денег да давай. Правда, после объяснения Полинька уйти так и не смогла, села под дверью с той стороны, обняв себя за колени, там ее и нашел любящий муж, когда за ней бежать хотел. Поднял на руки, внес в комнату и в этот самый миг сломался, оставил принципы, решился на все.

В спектакле неприкаянность Жадова вырастает в большую тему лишнего человека в России, и этот человек — человек образованный. Идеалы, принципы, устремления — все это лишнее, факультет ненужных вещей. Оно и объяснимо: если страна, как богатая вдова, проживает свои природные богатства, то не все ли равно, какой народ живет в этой стране, самый читающий в мире или полуграмотный. Дело не в том, что какие-то конкретные профессии не нужны обществу: ученый, художник или журналист. Дело в том, что никакое образование и никакой выбор профессии не гарантируют человеку достойной жизни. Во дни тягостных раздумий лишь оно одно дает материальную поддержку, надежду и опору — Доходное Место. Не важно, где: в медицине, в юриспруденции или в преподавании. И бороться с этим порядком вещей в России — все равно что стоять на пути у поезда: раздавит, уничтожит, оставит мокрое место.

То, что железная дорога — зона повышенной опасности, нам показывают в первые минуты спектакля: Анна Павловна (Олеся Иванова), в чулках и без туфель, убегает по рельсам от своего мужа, падает на шпалы, он — на нее. Сцена так и не исполненного супружеского долга переходит в начальный диалог пьесы. Аристарх Владимирыч Вышневский (Петр Владимиров, артист НГДТ п/р С. Афанасьева) никакой не старик, и подагры у него нет, потому его неутоленная страсть к собственной жене превращается из водевильного конфликта в домашнюю злую драму. Анна Павловна — красавица с грудным голосом, он — высокий, худощавый, бледный и нервный, умный, с сильным характером. Аристарх Владимирыч — достойный оппонент для Жадова. И в этом образе, и в целом спектакль поднимается до трагического памфлета, который иногда прикрывается хохмами. Пожалуй, есть вопросы к особенно лихим сценам: злая пародия на обряд современной свадьбы или прямая иллюстрация всеобщего разврата, окружающего Жадова (по-видимому, на корпоративе РЖД), когда все персонажи по парам имитируют соитие. Эти сцены решены изобретательно, но здесь спектакль попадает в ловушку: для театральной сцены — слишком в лоб, для камеди клаб — скучновато. Это закономерно, ведь обличительный пафос уживается с сарказмом, с трагической иронией, но никак не с юмором. В этом спектакле, уверенно набирающем риторическую высоту от начала к концу, попытки развеселить зрителя выглядят неуместным компромиссом. Это не значит, что в спектакле все комические сцены не удались. У Фелисаты Герасимовны (Дарья Зырянова) есть очень смешные диалоги с дочерьми и с Юсовым. Аким Акимыч Юсов (Павел Поляков, артист театра «Красный факел») на радость зрителям сладострастно штампует бумаги, с размаху ударяя о стол печатью в металлическом корпусе.

А. Находкин (Белогубов), П. Поляков (Юсов). Фото Р. Брыгина

Образ Фелисаты Герасимовны — начальницы поезда — получился узнаваемым: рыжеватые волосы с крепким начесом, собранные на затылке, светлые ресницы, слегка отставленный назад таз с прогибом в пояснице и целеустремленность в речах и в птичьем взоре. Аким Акимыч Юсов сделан Павлом Поляковым совершенно поперек его мужской и актерской природы. Красавец атлетического телосложения, Поляков превратился в сутулое бесполое существо в растянутом турецком кардигане, застегнутом не на ту пуговицу, украшенном значком партии ЕдРо. А еще Аким Акимыч деликатно, с наслаждением, шумно прихлебывая, маленькими глотками пьет обжигающий чай из термоса. В сцене знакомства с невестой Белогубова этим же крутым вагонным кипятком и ошпарит его неловкая Полинька. Танец Аким Акимыча под нажимом обнаглевшего Белогубова — узнаваемый кабацкий образец общедоступной хореографии.

И снова вещный мир двоится: как в сказке, семафор превращается то в музыкальный центр с караоке, то в телевизор с новостями о борьбе с коррупцией, то в табурет, на который можно сесть. Возникает ощущение обжитости этого неуютного мира с тупиком, с купе и с окошком буфетчицы Стеши. Стеша — проводница (Елена Вахромеева) в спектакле — прислуга одна на всех: в ней режиссер соединил и горничную в доме Кукушкиных, и человека в доме Вышневского, и половых в трактире. Стеша моет, протирает, собирает на стол, уносит посуду, разливает водку, подбирает с пола чаевые, и все это она делает, сохраняя человеческое и женское достоинство. Ее поклонник Мыкин (Егор Овечкин) превратился в спектакле из приятеля Жадова в работягу в оранжевом жилете. Он ведет себя согласно здоровью и полученному образованию: пьет горькую, и в долг, и от щедрот господских, обещает ВСЁ починить, когда найдутся две канистры украденного неизвестными злоумышленниками масла. Горький пьяница Мыкин и хмурая Стеша сыграли нам русский народный сюжет о бабьей доле: вышла бы Стеша за Мыкина, кабы не пил, так ведь пьет. И причину он объяснил, глядя с тоской на Стешу: «Эх, брат, и я любил, да не женился вот. Нет, нашему брату жениться нельзя. Мы работники». Что бы эти двое подсобных персонажей ни делали, они продолжают гнуть шукшинскую линию своей нескладной любви.

Можно сказать, что у Южакова получился разночинский спектакль: о сопротивлении воровству и рутине, которое и в XXI веке обречено на провал. Как воровали, так и воруют — железнодорожными вагонами, платформами, цистернами и целыми составами. Выход Жадова к рампе, обозначенной знаком железнодорожного тупика, его прямое обращение к залу разрешают спектакль трагическим аккордом.

В последние десятилетия не очень принято делиться со сцены былым и думами о родине. Большая удача, что Павел Южаков, вступая в диалог с традицией национальной социально ангажированной драматургии, делает это в предельно театральной форме. Только вообразите, сцена уставлена железнодорожными знаками двойного назначения: «Закрой сифон», «Закрой поддувало», «Остановка локомотива», «Начало толкания», «Конец толкания». Из этого зловещего многоголосия вырастает вполне эпическое звучание Островского: «Доходное место» превращается в национальное предание об устройстве российской жизни: и жить невыносимо, и изменить ничего нельзя.

Апрель 2010 г.