Н. Стрельников. «Холопка». Театр Музыкальной комедии.
Режиссер Александр Петров, художник Владимир Фирер
В театр Музкомедии меня, дилетанта, занесло исключительно из-за любви к оперетте «Холопка». Знаю ее наизусть с детства, по «Крепостной актрисе».
Ходила младшеклассницей раз десять, после чего записала по памяти весь сценарий. В тетради в косую линейку. Фиолетовыми чернилами. Макая перо в чернильницу-непроливайку…
Такое присваивается навек — и Кутайсов, и Никита Батурин, и Е. Леонов, и С. Юрский, и музыка Стрельникова, и Т. Семина, которую звали в кино Анастасия Батманова…
Пошла в театр порадоваться, понимая при этом (чай, не во втором классе…), что «Холопка» — сколь оперетта, столь и классическая мелодрама, в которой накручено куда больше, чем в фильме (сценарий сильно усовершенствовал либретто), — требует точного стиля. А уж где стиль, если не в русском XVIII веке!
Программка, с одной стороны, обнадеживала.
Режиссер Александр Петров сообщал, что для него в «Холопке» есть историческая правда и принципиальна близость Михайловского замка, где «в один из дней нашего повествования происходит убийство Павла I».
С другой — программка удивляла сведениями, что персонажи «Холопки» «реальные люди» (?) и что его, режиссера, привлекла в оперетте «русскость», любовь к снегу, к масленице…
То есть я совсем не против любви к снегу, даже мокрому, но еще до поднятия занавеса возникло первое противоречие: ведь радость простонародной масленицы (о которой в «Холопке» говорят только один раз в связи с необходимостью гусарам нагрешить перед Великим Постом с актерками) и Петербург накануне убийства Павла — «две большие разницы», как говорят не в Северной, а в Южной Пальмире…
Сцена Музкомедии открылась. И сразу вывалила на меня все штампы, обозначающие
Сцена из спектакля. Фото В. Постнова
Собственно, на каждую эпоху в закромах театра имеется пара-тройка рабочих штампов… Скажем, если у левой кулисы белый столик на гнутой ножке, на нем чернильница с гусиным пером, сбоку барочный стул, а сзади трепещет легкая белая занавеска — жди Пушкина или, того пуще, целую пушкинскую эпоху. А если красный половик, на котором громоздится трон, — «Бориса Годунова». И так далее.
Так вот, павловская эпоха в ощущении художника В. Фирера — это, естественно, полосатые столбы, уличные фонари и двуглавые орлы, в искаженных пропорциях лепящиеся на четырехскатной катальной горке, будто осевшей по сравнению со старинными гравюрами, на которых у стен Адмиралтейства высятся воздвигнутые на масленицу огромные катальные горы.
Сценическая гора для катальной низковата, а для актеров, взбирающихся по ней, как по лестнице (два ската ступенчаты), — крутовата…
На этой «горке» и вокруг нее идет раз люли-малиновая опереточная жизнь с гусарами, цыганами, тряпьем-мишурой и большим количеством любимых Фирером блестящих люрексовой нитью «золотых», а также атласных тканей, мало напоминающих старинную парчу.
Да и А. Петров не потрудился создать оригинальный художественный мир, прислонить историю хоть к чему-то: ну не к нашему времени — так к мирискусникам, не к ним — так хоть к реальному 1801 году (если уж чувствовал близость Михайловского замка), когда в мрачном Петербурге в 8 вечера гасили огни в домах, а по улицам ездили конные патрули, хватая всех, кого хотели. «Никто не был уверен, что будет с ним на следующий день. Тайная канцелярия при генерал-прокуроре подвергала допросам и истязаниям. Всеобщее уныние и беспокойство было всеми ощущаемо и предвещало то, что такое положение продлиться не может», — писал один из современников.
На этом фоне и разворачивается интрига: приезд парижской этуали Мадлен Леблан, ее любовь к Андрею Туманскому и коварные козни бывшего брадобрея, а ныне всемогущего павловского вельможи, крепостника графа Кутайсова.
Нет, можно не играть с петербургским мраком, вот действие «Крепостной актрисы» происходило в усадьбе (снимали в Павловске), Петербург был далеко, а тут — солнце, снег, аллеи, березы… Никто близость Михайловского замка не чувствовал.
Нынешней «Холопке» бесполезно задавать вопросы по части стиля. Я давно не была в оперетте и нынче увидела все, что считается кондовой опереттой. Спектакль представляет собой чреду костюмированных дефиле, которым безразлично, где происходит действие, — лишь бы сверкнуть новым комплектом костюмов.
Костюмов в спектакле не просто много, а ОЧЕНЬ много. Их художественные достоинства не успеваешь даже осознать, осознаешь только затратность.
Между тем в «Холопке» ведь есть что играть. Это мелодрама с характерами, судьбами, культурными реминисценциями.
Но Карина Чепурнова (Мадлен), совершенно не озабоченная характером русской актрисы Арины Вишняковой, завоевавшей своим талантом Париж, проехавшей Европу, героини настоящей, сильной, любящей, — ходит по сцене нарядной куколкой, хлопает глазами, хорошо поет, но не играет вовсе.
Сцена из спектакля. Фото В. Постнова
Скажем, вот трагическая сцена их с Андреем свадьбы, на которую Кутайсов сзывает кучеров и скотниц, чтобы наглядно показать героям, какой среде они принадлежат. Кучеры и скотницы являются в дом страшной толпой в одинаковых чистеньких рубищах калик перехожих и зловеще тянут руки к влюбленным, образуя копошащуюся враждебную массу. Так может выглядеть хор прокаженных у стен Нотр-Дам или ансамбль ряженых калек и нищих во «Владимирской площади». Но хоть бы одно движение лица Чепурновой—Мадлен выдало подобие какого-то чувства (возможны варианты: страх, отчаяние, сострадание…). Нет, вместе с Туманским (Сергей Гранквист) они держатся совершенно невозмутимо, озабоченные сложной мизансценой на лестнице, по которой ползут зловещие крепостные люди (и как не боится их Кутайсов?).
Живее других лихая, ходящая колесом Поленька (Тамара Котова). Хорошо поет, легко двигается, задорно реагирует на происходящее!
На спектакле 1 апреля, который видела я, оркестр то и дело перекрывал певцов (или они не перекрывали оркестр?), а финальное «Не выходит песня из ума — хороша ты, матушка зима!» — вообще не было спето, поскольку катальная горка крутилась и голоса героев, удирающих «в санях», то и дело тонули в районе задника.
«Холопка» в нынешнем ее воплощении напоминает омузыкаленный сундук с бесконечным театральным тряпьем, которое перетряхивают на наших глазах.
Логика отменена. Стоит зазвучать тексту о том, что Павел запретил балеринам юбки выше колен, как пробегают актрисульки в коротких туниках.
На масленичном гулянии (оно же маскарад у Кутайсова) все почему-то в «итальянских» карнавальных масках, причем все маски, как одна, напоминают нашу «Золотую»…
Все очень иллюстративно. Иногда до абсурда. Вот Никита Батурин (Игорь Еремин) незажигательно запевает знаменитый чардаш «Темная ночка да серый конь лихой…». На словах про «табор цыганский»… вываливают цыгане, буквально материализуются «из текста». И вот тут становится по-настоящему обидно за серого лихого коня, которого нам почему-то не показали…
А, за неимением другого, хотелось бы, между прочим.
Апрель 2010 г.
Комментарии (0)