В марте—апреле в петербургском Доме Актера прошла выставка известной художницы Ирины Бируля. Сценограф по образованию, она оформила более 100 спектаклей в России и за рубежом, в Ленинграде была главным художником Театра им. Ленинского комсомола — там сложился ее славный дуэт с Геннадием Опорковым, Молодежного театра, но в последние годы Бируля оставила сценографию и занимается живописью. На выставке не было театральных эскизов, сценической тематики представленные картины не касаются, но знаменательно, что арт-критики неизменно намекают на театральность работ Бируля. Дело не в пиршестве красок (напротив, художница предпочитает монохромность, ее произведения часто пронизаны печалью) и не в том, что ее интересует природа ролевого. Дело, вероятно, в обостренном драматизме, в строгом отборе обстоятельств. Во многих картинах ощущается скрытая пьеса.
Вот «Собачья жизнь»: лучи солнца падают на стену, освещая железный намордник, ошейник с шипами, поводок (настоящий); художница приколола к полотну пожелтевшее фото, на котором она обнимает пса. Была собака — и нет ее?.. Или «Рыбный день»: серая стена, подвешенный полиэтиленовый пакет, в котором плавает рыбешка; видимо, случайно попала в сачок: такую мелочь сам ловить не станешь. Свет падает так, что кажется, будто кто-то приоткрыл дверь и вот-вот появится. От жалкого существа исходят такие страдание и боль, что охватывают весь мирок небольшой картины. И даже выходят за пределы рамы: с полотна свисает веревка — словно с пакета стекает кровавая слеза. Страдание ощущается почти физически: кажется, протяни руку — и сможешь осязать его.
Вообще, удивляет точность деталей, образов, передающих ощущение боли. «Сквозной» мотив произведений — треснутое зеркало или стекло. И чаще всего трещина оказывается слева по отношению к нам — то есть там, где сердце.
Важная роль света в живописи Бируля также в какой-то степени связана с театральностью. Лучи солнца создают не только элегичное настроение или драматичный контраст, как в «Собачьей жизни», где есть ранящее несоответствие между мягким природным светом и знаками «цивилизации» — шипами на ошейнике, проволокой намордника. Лучи могут высвечивать ситуацию — словно прожектора на сцене, — сигнализировать о ее важности.
Художница предпочитает наблюдать за объектом, скрывшись, не обнаруживая себя. Она «держит» дистанцию между собой и изображаемой реальностью — чтобы уловить ее естественный ход, ничего не нарушить своим вторжением. Поэтому для Бируля характерен тип композиции вид из…: из окна, подворотни, арочного прохода. За Петербургом, частым «героем» картин, она тоже словно подсматривает, отчего город возникает в каком-то волшебном ореоле, лишенный человеческого присутствия. В «Ожидании» мы созерцаем городской пейзаж — монферрановского ангела, контуры Главного штаба — с крыши Зимнего дворца, из-за спин скульптур; безмолвные изваяния, кажется, живут невидимой жизнью, и мы приобщаемся к их таинственному ожиданию чего-то (или кого-то?).
Примечательно, что в названиях многих работ объединяются натюрморт и портрет: «Портрет старого фонаря», «Портрет утюга»… Предметы написаны не просто выпукло, объемно — такое чувство, что они наделены пластикой, мимикой, характером. Их форма порой взрывает двухмерную реальность: Бируля предпочитает технику коллажа, и у нее ручка фонаря приклеена к полотну и выдается за раму, шнурки с «папиных ботинок» свисают с холста, а к написанной красками швейной машинке Зингера прикреплена настоящая деталь. Предметы словно утверждают полноценность своего бытия. В зале, где висели эти «портрето-натюрморты», была представлена инсталляция: старые шкафчики, а в них за стеклом «ютились» сами эти предметы — и папины ботинки, и машинка Зингера, а еще — бинокль, какие-то кружева, давние письма, картонный детский театр… «Бюро забытых вещей».
«Папины ботинки спасли его во время войны, и я решила написать их…» — говорила маленькая женщина с фигурой подростка собеседнице. Поняв, что это художница, я не удержался и спросил, почему она сейчас не занимается сценографией. «Наверное, потому, что мои художники покинули этот мир». — «А с кем бы вы хотели поработать?». — «Не знаю… Может быть, с Петром Фоменко, но это так… мечта. Просто в его спектаклях есть печаль».
Комментарии (0)