Это детектив.

Звонят из Одессы, приглашают на конференцию про 200 лет театра и театральной жизни в славном городе.

Последний раз была в Одессе лет 20 назад (если не больше) — звал режиссер Артур Почиковский, он тогда работал в Одесской опере. Вспоминаю тот приезд по спектаклям, которые, казалось, вышли из XIX века: рисованные декорации кулисно-арочной системы в «Борисе Годунове», например. Помню гостиницу в Аркадии и вид из окна на трамвайную остановку, помню драку подвыпившей компании и девушку, застывшую в некрасивой позе у фонарного столба после этой драки. Потом пришла скорая, и девушку накрыли простыней. Было жутко. Получается, на моих глазах ее кто-то толкнул и она налетела на этот бетонный столб. Миг… и человека не стало, компания была в онемении и я… Сколько уж лет прошло, а как вчера.

Человека по фамилии Проскурня, звонившего из Одессы, я слышала впервые, но разговаривал он как-то бодро и будто давно знакомы. Потом узнала, что мои коллеги из Питера просто стаей поднялись на эту конференцию. Соскучились. Не верилось, что все получится, состоится. Состоялось по полной программе, торжественно. Началось — в актовом зале консерватории (ныне Музыкальной академии), с речами о значении двухсотлетней театральной жизни в Одессе, с телевидением и бесконечными интервью. Обнаружилось, что вроде соскучились обе стороны: по общению, обмену информацией и опытом, по человеческим отношениям, а уж культурным — само собой…

Конференция получилась интересной — не только непосредственно о городском театре и ситуации, методах анализа, критике и т. д., но и об искусстве в целом, о современном театральном процессе. Программа, рассчитанная на два дня, была насыщенной — с 10 до 18 часов столько докладов и сообщений, что людям, которые там работали, и город толком не посмотреть, не почувствовать. И тем не менее мы что-то все же успели узнать про этот самый театр, которому 200 лет. Что сменилось руководство — 80 дней в качестве директора на счету у Сергея Проскурни (того самого, что организовал конференцию), потом переход власти к Анатолию Дуде — солисту оперы, человеку со званиями, сценическим опытом и признанием (отчасти это переход власти к его пасынку, пианисту Алексею Ботвинову, в качестве заместителя). Словом, интрига, в которой обе стороны строят или строили (Проскурня) свои планы и возлагали надежды. Цель общая — вывести театр из затяжного кризиса. Методы разные — по степени радикализма. Кто прав, кто виноват и что получится — время покажет. Встать на чью-либо сторону невозможно: за плечами Проскурни определенные шаги революционного характера (по орг. перестройке всей деятельности) и постановка спектаклей, о которых пресса судит по-разному, а воочию в качестве сделанного убедиться не дано — «Кармен» и «Дон Жаун», поставленные за те 80 дней, что потрясли Одессу, увидеть не представилось возможным. На счету у нынешнего руководства — наследие прошлого (о балетных опытах — см. отдельный материал А. Гордеевой).

Сцена из спектакля «Тоска». Одесский театр оперы и балета. Фото из архива театра

Оперное наследие не порадовало. Коллективными усилиями мы посмотрели три спектакля. Моя коллега Гюляра Садых-заде, которая приехала чуть раньше, внимала «Лючии ди Ламмермур». Вот ее отзыв: «Не верилось, что зрелище, подобное тому, что мне довелось посмотреть и услышать, вообще возможно в наши дни. Кажется, никто уже не сомневается в том, что оперный спектакль — это не только исполнение, но и полноценный, полнокровный театр. А в „Лючии“ мы увидели неуклюжие, вразвалку, проходки хора; костюмы неопределимой национальной и временной принадлежности, явно собранные „с миру по нитке“. Застывшие лица, не выражающие ничего, кроме напряжения и растерянности. Ходульные, неестественные позы, которые принимали солисты. Замшелые, морально устаревшие декорации — с видом на озеро и средневековый замок вдали. С равным успехом эти же декорации могли фигурировать как в „Лебедином озере“, в сцене бала, так и в „Риголетто“ и еще в десятке опер.

Более всего удручал натужный, на пределе возможностей вокал. Когда запевал тенор Николай Суббота (сэр Эдгар), мои связки непроизвольно сжимались, чтобы помочь певцу в его непосильной страде.

Исполнительница партии Лючии, местная примадонна г-жа Шевченко, двигалась подозрительно заторможенно, скованна была до ступора, а темпы выбирала самые умеренные: раза в два медленнее, чем полагается по оперному канону. Оно и понятно: тут не до блеска и драйва bel canto. Вокальная школа такова, что выпевать в быстром темпе головокружительные фиоритуры арий Доницетти вокальная техника просто не позволяет. Мадам Шевченко пела ровно, безучастно, размеренно: ничего не ворохнулось в ее спокойном лице даже в моменты экстремальных конфликтов и эмоциональных потрясений. Даже когда брат гневно уличает ее в любовной связи и бросает оземь. Тут певица слегка попятилась и расчетливо присела, а затем аккуратно, не спеша распростерлась на полу». Конец цитаты.

Л. Зуенко (Мюзета). «Богема». Одесский театр оперы и балета. Фото из архива театра

На мою долю выпали «Тоска» и «Богема». По программкам никак не узнать дат премьер — не пишут. «Богема», поставленная Почиковским, которого уже много лет нет в живых, видимо, давний спектакль. Впрочем, «Тоска», может, еще более давний. Поставлены оба спектакля в традициях, о которых современный театр припоминает с трудом, — в духе театра дорежиссерского. Это когда сцена следует за музыкой и сюжетом, выполняя функцию старательной иллюстрации. В каждом акте — чистая перемена. Декорации не имеют отношения к тому, что принято называть сценографией, и играют роль функциональную — обозначить место действия. Ни образности, ни атмосферы, ни сверхсюжета. На отвыкший от живописных сценических полотен взгляд, наверное, будь это в рамках художественности, может, повеяло бы чем-то ностальгически прекрасным, забытым, вернувшимся в обиход… Увы, не повеяло ничем, кроме нафталина. Будто годы над Одесским театром не властны и жизнь не властна — несется где-то там, за прекрасными стенами — мимо, мимо… А на сцене какие-то картонные персонажи, ряженые, ископаемые, которые чего-то там чувствуют или изображают, что чувствуют, за что-то переживают или изображают… но так далеко, так далеко…

Наверное, можно было бы закрыть глаза в буквальном смысле и насладиться музыкой — голосами, звучанием оркестра. Подобное делают в опере… Насладиться не удалось: ставшая уже атавизмом аффектированная манера пения, все на форте, чем громче, тем лучше, тоже из разряда далекого прошлого. Так монотонно, прямолинейно и форсированно не поют, если певец обладает тем, что называется школа и культура… В сегодняшнем понимании, разумеется.

Это снобизм — чувствовать себя столичной штучкой, для которой виденное и слышанное — глубокая провинция (не в географическом, а в эстетическом смысле слова). А что делать, если театр провоцирует…

Тупик, в котором пребывает опера, осознается, и стремление изменить ситуацию ощутимо… Кто, когда, как — вот вопросы. Ответ даст только практика…

Март 2010 г.