«ТЫ МОЖЕШЬ ПРАВИТЬ ЧЕРНОВИКИ, ПРАВИТЬ СВОЮ ЖИЗНЬ»

Фоменко с нами мало занимался, и мои педагоги, в первую очередь, — Сергей Васильевич Женовач и Евгений Борисович Каменькович, а Петр Наумович был мастер курса. И он, как я вижу, категорически (по крайней мере, внешне) не любит тех людей, которые несут себя в искусстве, выпячивают свое «я». Главное — коллектив, те актеры, которые собрались и что-то хотят сделать вместе ради общей идеи. Если начинаешь что-то мнить из себя — вычеркиваешься как человек. Главное — спектакль. И поэтому я всегда стесняюсь того, что я актриса.

Ирина Пегова

Марина Дмитревская. Ира, многих артистов я не раз спрашивала: что такое актер, что это за природа? Когда-то мне запомнились слова Юрского: «Актер — дудка, пустота, гениальное подчинение. Счастье от того, что в меня дудят и звук издается». А как вы ощущаете артистическую природу?

Ирина Пегова. Это очень сложно, все актеры разные. И хоть я давно актриса и лет мне немало, я природу этого занятия до конца не понимаю. Есть малообразованные актеры, безумно интересные на сцене, есть образованные, но на сцене совершенно неинтересные. Миллион вариантов. А сама я часто думаю: зачем мне это нужно, что я даю людям? Ведь, выходя на сцену, ты что-то делаешь сама для себя, это «для себя» я как раз могу понять: просто ничего другого я пока не могу делать, а в этом расцветаю, печалюсь — живу. При этом в жизни я антиактриса, не умею играть, в компаниях стесняюсь, а, не дай бог, попросят спеть — это вообще катастрофа. И сцена странным образом становится местом свободы, где я могу открыться. В сущности, вся наша профессия — это самолюбование, в чистом виде эксгибиционизм: люди выходят и хотят нравиться другим людям. Чтобы на них смотрели. Фигня, в общем, какая-то…

М. Д. Какая из сыгранных ролей вам ближе, дороже, понятнее, «тождественнее»? Где больше вас? Ведь Соня в «Дяде Ване» и Москва Честнова в «Рассказе о счастливой Москве» — противоположности, а вы убедительно присваиваете себе и ту и другую судьбу.

И. П. Ну, Москва — это анти я, это в чистом виде эгоизм, и это ходячее «эго» я играю. Она сметает все, как танк! Мы и хотели сделать спектакль о природе гипертрофированного «я», сметающего всех. А о каких ролях вообще говорить? Что дает наш «Фигаро»? Да ничего кроме удовольствия большому количеству простых зрителей и заработка театру. Мы люди подневольные, от таких ролей не отказываются (хотя у Кирилла Серебренникова я отказалась, но только потому, что ребенку было полгода), но по большому счету вообще-то мне лично и как актрисе это зачем? Но вот был спектакль «Одна абсолютно счастливая деревня» в Мастерской Фоменко, один из лучших спектаклей в мире, не побоюсь этого громкого слова. Это произведение такого искусства, что, хотя я играла там козу, у меня было абсолютное наслаждение оттого, что я принимаю участие в чем-то грандиозном и — сама по себе не значительная фигура — я часть чего-то многогранного и значительного. И я понимала, зачем это мне: зритель испытывал счастье, так же, как на спектакле «Счастливая Москва», который идет лучше — хуже, так, сяк, но все равно прекрасен. И когда ты понимаешь, зачем нужен спектакль, — ты понимаешь, зачем ты нужен как актер.

А люблю я Соню в «Дяде Ване». Мне нравится наш спектакль, который вырос, стал лучше, но, главное, мы играем три, четыре, пять спектаклей ровно, и вдруг — бац! — на шестой случается что- то такое прекрасное! Непонятно, с чем это связано.

М. Д. Это связано только с тем, что театр — живая жизнь. Вот вы живете пять дней, а шестой — бац! — вдруг оказывается счастливым. С чем это связано?

И. П. Иногда хочется на сцене сквозь землю провалиться, а иногда петь и сыграть еще раз сразу. И вот что это для меня? Да ничего кроме удовольствия! Ради этого я сама и как зритель много хожу в театр. У меня появилось два месяца свободного времени, и вот я хожу!

М. Д. И что интересного?

И. П. Меня по-настоящему порадовали два спектакля. Один — который ругают все критики, с него уходят зрители. Это «Киже» Серебренникова. Я видела все его работы, и это единственная, которая меня удовлетворила. Я была потрясена формой, костюмами, который он сам создал, их общим сочинением. Видно, что он очень хотел это сделать! И тут я опять понимаю, для чего нужен театр. А второй спектакль — премьера в Моссовете «Царство отца и сына» Юрия Еремина по А. К. Толстому. Это просто прекрасно! Первый акт — Иоанн Грозный, его играет Александр Яцко, это стопроцентное попадание, и, если бы я не боялась слова «гениально», я бы его произнесла. А второй акт весь держится на Федоре — Викторе Сухорукове, я сидела в огромном зале Моссовета и понимала каждое слово, зрители соскучились по такому театру, зал слушал в мол- чании. По серьезности и простоте я давно подобного не видела. Это так красиво и так правильно… И опять понимаешь, для чего театр.

М. Д. А театр в целом, в потоке?

И. П. Ничего плохого нет. Конечно, я хожу избирательно. Но театр Моссовета как раз был тот театр, про который я знала: туда не пойду. Но пошла на «Дядю Ваню» А. Кончаловского. Без комментариев. А затем попала на это…

М. Д. Ира, а какие были ваши любимые артисты в детстве, когда вы жили в Нижегородском крае?..

И. П. Стандартный набор: Леонов, Евстигнеев, Янковский. Учитывая, что ни в театр, ни в кино я не ходила.

М. Д. А с чего начался театр?

И. П. Поступила в училище — и начала ходить в театр. До этого не была вообще! Ничего об этом не знала. А в Нижнем у меня был прекрасный педагог Василий Федорович Богомазов. И его спектакли для меня, человека, который никогда не видел театра, — это было что-то!

М. Д. Он был очень хороший педагог.

И. П. Прекрасный! А Захаров по речи?!

М. Д. Богомазову не дали сделать в Нижнем то, что он мог…

И. П. Они там всех съедают. А Василий Федорович тогда не был женат, все у него уходило на студентов, актеров. И тут мне повезло.

М. Д. А сейчас кто из актеров удивляет?

И. П. Я не видела в своей жизни Леонова. Могла — и не сходила! И теперь я хожу на всех стариков. Чтобы не пропустить. Уже раз пять ходила на Ию Саввину и удивляюсь тому, какое в ней содержание, какая жизнь. Они по-другому играют. Хочу ухватить. Репетировала «Обрыв» (сейчас уже не репетирую), а там Ольга Яковлева, Любшин. Они по-другому разговаривают, по-другому общаются.

М. Д. Есть актеры, которые любят играть, а есть те, которые с наслаждением репетируют. Вы из каких?

И. П. Я люблю играть. Моему организму репетиционный процесс долог, я начинаю искать и находить только в целом, почти на прогонах. А начальные первые шаги — ад, насилие над организмом. Хотя все зависит, естественно, от режиссера. Вот Костя Богомолов — он замечательный, он может на репетиции очаровать всех, он каждый раз приносит что-то новое, и тебе так интересно! Карбаускис — человек, которому я беспрекословно верю и доверяю, знаю, что у него безупречный вкус, что он всегда сделает так, чтобы мы оба были в выигрыше. Когда мы с ним учились в институте, он меня постоянно занимал, я была одна из его актрис. А потом дошло до таких скандалов на «Дяде Ване» и такого неприятия друг друга (может быть, потому, что он работал с мэтрами, а я была единственная, на кого он мог поорать, и на меня все выливалось). А я не люблю, когда на меня кричат, зажимаюсь, скукоживаюсь, и в тот момент мы разошлись на всю жизнь. Он взялся за «Москву», и, хотя Москва — изначально абсолютно моя роль, он меня не позвал, а целый год репетировал с другой актрисой. Меня пригласили за месяц до премьеры. Но маленький срок — это для меня счастье! Я не люблю вводы, но люблю плотные репетиции, экстрим, и тут уж мы работали, не обращая внимания на то, кто на кого кричит. В общем, подводя итог: я репетирую на спектаклях. Это плохо, но так.

М. Д. И к какому спектаклю приходит чувство: вот оно, получилось?

И. П. Соню я сыграла только в этом году, а спектаклю шесть лет. Вдруг чувствую — да! Зритель, думаю, особой разницы не видит, но сама-то я чувствую, на каком спектакле происходит волшебство.

М. Д. Значит, ваше дело кино! С колес в кадр, без изнурительных репетиций.

И. П. Кино тоже разное. Я сейчас снималась в восьмисерийной картине «Зоя» про Зою Федорову — и просто летала. Я жила этим счастьем: и оператор Немоляев гениальный, и режиссер видел только меня в этой роли, а тут актер расцветает! Недавно посмотрела — это не имеет никакого отношения к Зое, не видно никакого моего счастья… Я не знаю, что это такое, и уже стала на это плевать: получила удовольствие от четырех месяцев жизни в профессии — и все! Раньше для меня был важен только результат, а сейчас важен процесс съемок, это и моя жизнь, профессия — она там.

М. Д. А что из сыгранного в кино любимое?

И. П. Ничего, поверьте. Кино великое искусство, но — ничего. Поэтому я больше люблю театр.

М. Д. Театр часто бывает эмиграцией от жизни. Вместо того чтобы жить, люди любят театр, и ничего кроме театра нет. Вы на такого человека не похожи. И что в жизни приносит самую большую радость?

И. П. Конечно, семья, ничего дороже и интереснее нет, это то, что удивляет тебя каждый день.

М. Д. Дочка с вами на гастролях всегда?

И. П. Да, везде и всегда. Мне говорят: зачем ты мучаешь ребенка? Какие же это мучения? Она же со мной, видит меня каждый день. Я люблю ходить с ней по музеям. Я вообще не разделяю себя и ее.

М. Д. Я тоже таскала сына за собой по театрам, а он потом мне сказал: «Зачем ты мне столько лет портила вкус?»

И. П. Сегодня я испугалась того же. Таня у меня славится тем, что может на весь зал закричать: «Актеры плохо играют!» — и приходится уходить. Вчера мы пошли с ней в Санкт-Петербургский ТЮЗ на «Волшебник Изумрудного города». Я сижу и думаю: зачем она это смотрит?! «Я ничего не понимаю, что она говорит», — говорит Таня. «Это потому, что она злодейка», — вру я, оправдывая актеров. «Мама, но я просто ничего не понимаю!» Ребенку это должно быть интересно, а она видит обман. Она не любит театр, боится его, это место, где почему-то выключают свет и люди надевают на себя чужие костюмы. И мне нечего ответить ей на вопрос, который задали и вы: что такое актриса? Ее спрашивают: «У тебя мама работает?» — «Нет, у нас только папа работает, а мама все играет и играет». Но ведь играть-то лучше на горке! Конечно, весь мой интерес — воспитать человека, который был бы лучше тебя, правильно относился к жизни. Мы с мужем очень серьезно занимаемся этим правильным воспитанием: чтобы не было комплексов, чтобы она, упав, не плакала…

М. Д. А что в детстве для вас было главным?

И. П. Моя память детства не очень глубока, я помню себя поздно, буквально с шести лет. Иногда что-то всплывает, но мне кажется, что всплывает по рассказам и фотографиям.

М. Д. Не только все наше мироощущение из детства, но и комплексы оттуда же. Я знаю многих благополучных, талантливых людей, у которых внутри сохранилось ощущение голодных послевоенных мальчиков. Я и сама знаю, что зафиксировалась в подростковом состоянии старших классов. Человек фиксируется в каком-то возрасте, все по-разному. Вот вы удивительная артистка, живете в Москве, играете в Художественном театре, снимаетесь в кино… а на самом деле?

И. П. Я никогда об этом не думала. Но точно не актриса Художественного театра, и точно это все не со мной: и две «Золотые маски», и «Золотой орел», и «Кумир», и еще что-то… Мне иногда даже стыдно. Едешь в поезде, тебя спрашивают: чем занимаетесь? По большей части я вру. Потому что если человек сидит с тобой, не узнает и спрашивает: «Кто вы?» — не будешь же говорить: я — актриса! Мне хочется быть безответственным балбесом, наверное, я какой-то подросток…

А на самом деле ведь не существует ни прошлого, ни будущего, а есть только настоящий момент. Тем и нравится мне моя профессия, что в отсутствие прошлого и будущего я играю спектакль в настоящем. Каждый раз все можно заново родить, исправить ситуацию, взять ее в свои руки. Это и есть настоящая жизнь: ты можешь править черновики, править свою жизнь.

Февраль 2010 г.