«Тень города». Театр на Литейном.
Сценарий Романа Смирнова,
Екатерины Строгановой, Александра Безрукова,
постановка Романа Смирнова
Блок писал: «Наступает весна, как и вечно, — с бодрящими струями в воздухе, с неизреченными вечерними зорями, с бесконечными воспоминаниями». Вот и у меня, по формуле известного анекдота, та же х… — тут подразумевается слово, сколь неуместное в солидном журнале, столь же стилистически близкое описываемому предмету. (Не поймите, пожалуйста, что этим милым моему сердцу словом хочу охарактеризовать спектакль. Совсем наоборот.)
Значит, воспоминания… Конец 80-х, так называемая Перестройка, а я, простите за прямоту, мою пол в квартире. Телевизор фонит каким-то местным рок-фестивалем, которые тогдашнее городское телевидение припустилось показывать согласно веяниям времени. Какие-то нечесаные и ничему не обученные молодые люди надсадно голосят, в очередной раз подтверждая, что рок-графомания точно такая же, как все прочие. Вдруг голос — высокий, странный. Сидит парень, играет на баяне, поет — тут я уже почему-то и не мою никакой пол, а прилипаю к экрану. И так и не отлипаю, пока парень не допел. Это был Федор Чистяков, группа «Ноль».
Настоящее узнается немедленно. Настоящее бьет во все органы чувств разом, попадает в резонанс, сотрясающий тебя сладостно и опасно, потому что уж очень сильно. Несколько раз в жизни со мной такое случалось: глядишь на кого-то неведомого на сцене или экране — и пронизывает чувство мгновенной с ним связи, ощущение, что он имеет острое, почти интимное, почти болезненное отношение к твоей именно жизни.
Потом уж узнал другие песни «Ноля», пластинкой обзавелся — с инфантильно-безысходным «Я один в пустой квартире. Мне не место в этом мире» и прочими душераздирающими от боли и смеха произведениями. Потом появился клип Бахыта Килибаева на песню «Иду, курю» — лучшее, что мне вообще довелось видеть на своем веку в этом жанре. Потом с Чистяковым в 92-м случилась беда. Потом… Шла жизнь.
И вот добрела до весны 2010-го. И я сижу на «Тени города» в Театре на Литейном. Где Денис Пьянов, 1978 г. р. — то есть во времена вышеописанных моих восторженных открытий ему было лет десять, — так вот, Пьянов сильно и страшно заводит чистяковский реквием: «Ты спросишь меня, почему иногда я молчу, почему не смеюсь и не улыбаюсь? Или же наоборот я мрачно шучу и так же мрачно и ужасно кривляюсь…». И следует окончательно непоправимый ответ: «Просто я живу на улице Ленина и меня зарубает время от времени!»
Д. Пьянов (Мармеладов). Фото Ю. Белинского
П. Воронова (Неточка), А. Безруков (Кобот), Л. Завадская (Катерина Ивановна). Фото Ю. Белинского
Я не знаком с Денисом Пьяновым, по возрасту ему почти что в отцы гожусь, хотя бы в силу этого обстоятельства наш социальный и эстетический опыт разнится (вовсе не полагаю, что мой лучше, просто другой), но тут случается то самое чудо, которое изредка происходит в искусстве: «Душа моя окажется с душой его в сношенье».
Сами создатели аттестуют спектакль как вторую часть диптиха, первая — «Квартирник». Действительно, «Тень города» — тоже коллаж из интермедий и песен. Но «Квартирник» составили сочинения Алексея Хвостенко, в списке авторов «Тени города» значится почти полсотни фамилий, от Пушкина до группы «Х… забей» (эвфемистически обозначенной в программке как ХЗ, что не слишком правильно, ибо этой аббревиатурой принято редуцировать совсем другую лексему — «х… знает»). От ХЗ здесь — «А подмога не пришла», маленький шедевр, досягающий, на мой взгляд, высот Юза Алешковского; его в спектакле напевают Гаенко и Рябов, персонажи рассказа Довлатова «Солдаты на Невском» (Сергей Колос и Савва Горлачев). А Катерина Ивановна из «Преступления и наказания» (Любовь Завадская) в знаменитой сцене безумного уличного представления вместо объявленных Достоевским французских «Мальбрука» и «Пяти грошей» поет еще более знаменитые куплеты Графини из четвертой картины «Пиковой дамы»: «Mon Coeur qui bat, qui bat… Je ne sais pas porqoui?»
Тут, наверно, следовало бы расписать всякие важничающие слова, которые у более меня образованных в таких случаях отскакивают от зубов: про «петербургский текст» им. акад. Топорова, про общность культурно-исторической памяти и все такое. Мне же попросту кажется, что заговор спектакля состоит в том, что самые разные авторы, каждый посвоему, описывают жизнь, в которой тем не менее есть нечто общее. И зритель, что-то про эту жизнь знающий, ею живущий, — тоже участник заговора.
Назову это общее категорически ненаучно — настоящесть. Которая, конечно, шире социальных границ, образа жизни, культурных пристрастий. Понятно, что знающий Блока опознает и Зинаиду Гиппиус, не говоря про Пушкина—Чайковского. А Умка, Настя Полева, Борзыкин, Науменко, наверно, живут в других головах и сердцах. Но нет! Я, к примеру, сроду никакого Владимира Шинкарева не читал, разве что знал о его существовании. Мог бы, конечно, спросить Катю Строганову, откуда взят, кем написан тот или иной материал, а потом сделать вид, что сам идентифицировал слагаемые коллажа. Но в том нет нужды: не знакомый (как я) с шинкаревскими «Максимом и Федором» не будет поражен в правах. И без книжки все внятно. Заглавных дзэнских алкоголиков смачно, с оттяжечкой изображают Игорь Милетский и Константин Мухин, еще в этой коммуналке проживает Илья Давыдович Кобот (Александр Безруков), а к ним подселяется милиционер Пужатый (Вадим Бочанов). Тщедушный, трясущийся со страху, робко крадущийся со своим стульчаком в сортир Кобот и Пужатый, наливающийся темной злобой, ищущей приложения, — настоящая хармсовская пара. Актеры точно передают то, что с ужасной пластичностью умел описывать Хармс: абсурд неотвратимого бессмысленного насилия.
Другой маленький человек — Мармеладов (Денис Пьянов) встречается в трактире с Петром Первым, простоватым и что-то слишком нервным парнем (Сергей Соболев), в котором никак не опознаешь строителя чудотворного, умыслившего гениальный проект СПб. А Татьяна Тузова предстает как бы Екатериной Великой (из текста Татьяны Москвиной «Екатерина II как идеал русского женского шовинизма»). Тузова же замечательно, с бронебойным драйвом поет «На станции Токсово обнаружились волки», «гимн 70-м» еще одной русской женской шовинистки Натальи Медведевой — здесь одна из столиц спектакля. И Тузовой с Пьяновым отдан «Монолог бойца» Москвиной — когда они выстреливают пулевыми москвинскими призывами «Не голосовать за „Единую Россию!“» и посулом испепелить башню «Охта-центра» взглядом, зал (зрители сидят на авансцене в несколько рядов, спектакль играют в оставшемся раздетом черном сценическом пространстве) принимает это радостным горячим согласием. Которое окончательно проявляет и так понятное к этому моменту спектакля: какими бы разными мы ни были, есть объединяющее нас чувство. Предмет этого чувства — город пышный, город бедный. Где еще живет какое-то количество людей, не понимающих себя без него, не знающих границы, где кончается он и начинаются они. Людей, которые во времена беспросветного торжества лжи, своекорыстия, самоупоенной хрюкающей пошлости продолжают иметь твердость полагать, что в этом городе есть вещи важнее жирных денег и ничтожного тщеславия. Например, печаль — печаль старых коммуналок: пыльные кисловатые потемки. Тоска. Нежность. Ирония. Красота — настоящая, которую в финале дают видеопроекцией: пусть открыточные, но не делающиеся оттого менее прекрасными виды города.
Сцена из спектакля. Фото Ю. Белинского
Спектакль — конечно, гражданский поступок. Он обладает очевидными художественными достоинствами: играют, как в капустнике, не характеры, но маски, типажи — они сделаны быстрыми, точными мазками, сочными красками. (Непременно надо назвать еще Анну Екатерининскую, представшую совершенно уморительной заезжей московской дуройблондинкой; Марию Иванову и Полину Воронову, которые голосят «Гуляли по Невскому бляди» того же Чистякова и рисуют ловкие шаржи на означенных особ; Асю Ширшину.) Поют отменно (музыкальный руководитель Дмитрий Федоров), удовольствие, испытываемое исполнителями, заразительно настолько, что хочется подтянуть. Композиция выстроена прихотливо, но логично, ассоциативные связи нигде не рвутся, притом логика — поэтическая, что уберегает от банальности (к примеру, сопоставление «Петр Великий/маленький человек»). Но кроме всего этого «Тень города» — редкое на нынешнем театре явление, когда театр находится в непосредственной вибрирующей полнокровной связи с жизнью.
Март 2010 г.
Комментарии (0)