ГАМЛЕТ

Г-н Фокин сидел задумавшись.

— А был ли «Гамлет»? Шекспира, говорят, не было… Это как с театром: вот Каратыгин в роли Гамлета до меня был, а Александринки до меня вовсе не было…

— Натурально, не было, — откликнулся г-н Чепуров и записал что-то в блокнот, подготавливая 117-й том репетиционного наследия режиссера.

— Кто автор спектакля? Я! А кто автор пьесы? Эссекс? Граф Ретланд? Средний актеришка театра «Глобус», какой-то Шекспир, не знавший Мейерхольда?.. Да был ли он?

— Натурально, не было, — задохнулся г-н Чепуров. — Раз не было авторского театра, то и автора у «Гамлета» не было. Да и зачем бы ему было существовать!

— Пастернак, Лозинский, Морозов, Полевой… Их тоже не было. Что они переводили? Свои видения? Текст? Какой может быть текст кроме режиссерского? А режиссерский непереводим! — нервничал г-н Фокин, бросая в топку перевод за переводом.

— Может, Застырца оставим? — поинтересовался г-н Чепуров.

— Вздор. Застырец это кто? Город, кушанье, скаковая лошадь? Никого не существует! Существуют только те, чьи тексты не могут быть нужны режиссеру!

И позвал г-на Леванова стать автором «Гамлета».

Г-н Леванов перекрестился, сходил к св. Ксении и вообразил себя Шекспиром, которого не было. С третьей попытки это удалось.

Г-н Леванов вытащил из топки Пастернака, Лозинского, Морозова, Полевого. Которые еще недавно были, но сгорели в пламени новаторской режиссерской мысли. Потом он вырезал уцелевшие в огне отдельные реплики. Склеил канцелярским клеем, который дала литчасть, и приписал от себя лично несколько слов: «депрессия», затем «чистота эксперимента» и, главное, «сексапильная» (это было про Офелию, хотя в сознании все еще жила героиня его последней эротической драмы, помещица Салтычиха). Особенно удалась реплика: «Сорок тысяч братьев, спрессовав свою любовь, со мною не сравнятся».

— «Спрессовав любовь» — это сильно, — говорил г-н Фокин. — Это почти так же сильно, как «Вдруг, пользуясь тем, что я в депрессии, сатана соблазняет меня?» и «Не могу разоблачить убийство короля».

«Депрессия», «сатана» и «разоблачить убийство» — это прекрасно. Это истинная литература. Оставить только эти фразы — и все. Ничего больше. Остальное — вздор, сапоги всмятку.

— Я бы еще «хлопотуна» (про Полония) оставил. И вот это, красивое, — «век вывихнут». Ну, и еще понемногу от каждого. Что не сгорело, — попробовал настоять г-н Леванов.

— Поразительно! Сам я, батюшка, тонкий стилист! Но такой тонины не видывал! — говорил г-н Чепуров г-ну Лысенкову.

— Фразы-то есть, а интриги-то нет, — переживал г-н Леванов. — Придется придумать новую.

— Да ведь это одно название — «Гамлет»! Написано «Гамлет» — так Гамлета и играть? Черт с ней, со старой интригой! XXI век! Интрига только политическая! — г-н Фокин поглядел на крышу театра. —  Или квадрига?.. Трагедия родилась не на площади, она родилась на орхестре. Решено! Будет стадион!

— Обязательно стадион, — откликнулся г-н Боровский и построил трибуны — лицом к заднику.

— Все действие — в другую сторону. Видны только спины! Мы — под трибуной! Это новаторство, как у Мейерхольда! — бегал по залу г-н Фокин. — Ничего не видим, только догадываемся. О чем? Гертруда хочет власти. Убирает старшего Гамлета руками подкаблучника Клавдия. Нанимает силовиков Розенкранца и Гильденстерна, они спаивают хлюпика-интеллигента Гамлета. Они — режиссеры. Призрак отца — театр современных технологий. Режиссерский театр. Мой театр. Я — Гамлет. Холодеет кровь. Уже давно похолодела…

— Гениально! — сказал г-н Леванов и поежился от холода. — Король умирает. А королева начинает и выигрывает. Вместо Фортинбраса.

— Все умерли, осталась одна Гертруда. Но в последний момент у нее не выдерживают нервы и она выпивает яд. Яд как интерпретацию. Как режиссерский театр. Как… — горячился г-н Фокин. Г-н Лысенков стал выпивать, чтобы понять Розенкранца и Гильденстерна. Себя понять он уже не мог.

Г-жа Лакоба, играя Ксению, представляла себя безумной Офелией, беременной от Гамлета и Андрея Федоровича одновременно. У Андрея Федоровича было лицо г-на Леванова и г-на Фокина вместе… Она была беременна двойней.

Г-н Фокин бегал по режиссерской, хватался за голову, кричал:

— Станиславский хотел вывести на сцену датского дога. Бессмыслица, сапоги всмятку! Мейерхольд никогда не вывел бы датского дога, только немецкую овчарку! Нет, двух! Если на сцене появятся собаки и замахают хвостами, публика наконец перестанет думать, забудет и про Шекспира, и про Леванова и будет смотреть на собачий хвост. Перед собачьим хвостом никакой Шекспир не устоит. Овчарок, только овчарок! Тоталитарный мир! Дания тюрьма! Россия тоже! Службы не дремлют!

— Как это смело, ново, свежо… — поражался г-н Чепуров. — Кто такой Станиславский? Призрак! Подуй — и нет! Доги остались в позапрошлом веке, а с хорошо тренированной биомеханической овчаркой мы перейдем в XXII век!

— Корову они хотели пустить на кладбище! Мейерхольд никогда не пустил бы корову! Только кабана! Дикого! Мы положим на блюдо жареного поросенка, с которым Гамлет будет общаться, как с живым. Мир уже не кабан, мир лежит свиной тушей на подносе в его руке. Он играет с этим умершим жирным миром. Критики напишут об этом, особенно если вспомнят Акимова!

— Лишь бы объяснить прессе все заранее, — волновался г-н Чепуров.

— Надо играть сильно. Надо играть сочно. Надо играть в исторических костюмах. За триста лет ничего не изменилось, и не надо рядиться! То есть надо, но одновременно не надо! — кричал г-н Фокин. —  Дайте мне танцы. Пир! Народное гуляние! Буфы! Череп Йорика! Чтобы плюнуть в это заскорузлое «Быть или не быть». Дайте актера в маске осла, это метафора: все актеры ослы! Это будет мой сон в летнюю ночь! Кто написал? Леванов? Нет никакого Леванова!

— Да уж конечно нет, — радостно согласился г-н Чепуров и порвал договор с РАО.

— Марину Игнатову оденем Елизаветой из «Марии Стюарт» Т. Чхеидзе, дадим цитату из Акимова, Горацио заткнем уши плеером и не дадим ни одной реплики. Он будет глух и нем. Об этом тоже напишут театроведы. И — довольно. И все — за полтора часа.

— Мне кажется, и полутора много, — сказал г-н Чепуров. И он был прав. Влас Дорошевич, проспав все полтора часа, написал в утреннем репортаже только одно слово: «Скучно».

Апрель 2010 г.