Драматургия Володина не равноценна. Ее можно разделить на «естественные» и «искусственные» пьесы. Все «естественные» — «Пять вечеров», «Моя старшая сестра», «С любимыми не расставайтесь», «Назначение», киносценарии — о нас, о них, о конкретном времени. «Искусственные» — «Две стрелы», «Мать Иисуса», «Дульсинея Тобосская» — тоже вроде бы о нас, о них — но вообще и о времени вообще. Они сохраняют черты письма Володина и все же морально и поэтически выпрямлены. Они притчи, не всегда ясные, не всегда органичные, они — заповеди на основе какого-нибудь вполне абстрактного сюжета. Для Володина такое «отчуждение» было тактикой, попыткой сказать все до конца о стране, ее порядках и нравах. Но сила его была не в публицистике, а в наблюдательности, слиянии с жизнью, юморе, одиноком блуждании по морю реальности, и тактика «правды» действовала сама собой, без специальных подходов. Володин привел на сцену знакомых незнакомцев, «угловых» людей. Попытки отнять у них место и время, как правило, не удаются. Потому что они вписаны драматургом в эпоху «от и до». Вечное в них — потом, а сначала — точно, до года, отмеренное. «Искусственные» пьесы с датами не считаются. В них сначала — вечное, точное — напоследок. В «естественных» пьесах — угадывается (но не провозглашается!) тихий пафос честного и частного. В «искусственных» этот пафос ближе и громче, человек в них коллективист по образу и подобию борца и героя. В них есть старательность и обдуманность, которой, по первому впечатлению, лишены «естественные» пьесы. В «естественных» внутреннюю работу, муки сочинительства перекрывает вдохновение. Когда предтечей Володина называют А. П. Чехова, то забывают об аллергии классика «новой драмы» на драматургию «темы», «злобы дня» и «моральных примеров». Непредставим Чехов — автор притчи в диалогах о каком-нибудь Кесаре-галилеянине. А. М. Володин, в отличие от Чехова, раздваивался. Он верил в учительство литературы, в том числе и драматургии. И забывал об этом, когда сочинял простые истории. Во времена раннего Володина «эзопов язык» — гражданственная речь. Не случайно «Лиса и виноград», одна из первых постановок Товстоногова в БДТ, потрясла публику образом великолепного иносказателя и борца за индивидуальную свободу Эзопа. На тропу Эзопа иногда хотелось встать и Александру Володину.
Е. Тихонова (Дворник). «Пять вечеров». «Пятый театр» (Омск). Фото А. Телеша
Л. Антипова (Тамара), Н. Пушкарев (Тимофеев). «Пять вечеров». «Пятый театр» (Омск). Фото А. Телеша
С. Зубенко (Ильин). «Пять вечеров». «Пятый театр» (Омск). Фото А. Телеша
«Искусственные» его произведения не обойдены вниманием, их тоже ставили и ставят в театре, снимали и снимают в кино, разбавляли и разбавляют музыкой, переделывали и переделывают в мюзиклы, и лучше они от этого не становятся. Осадок предумышленности сохраняется. Они существует доныне в виде неизменного приложения к настоящему и естественному Володину. Он же собственной персоной, независимо от того, кто и как его делит, на каждый фестиваль своего имени и имени его лучшей пьесы является разным. По афише, качеству, интересу. Такие размышления сопровождали меня в феврале 2010-го по дороге на спектакли шестого володинского съезда, а три вечера как раз были соединением «естественного» и «искусственного».
Более всего ставятся «Пять вечеров». Пьеса, давно имеющая статус «Чайки», советского сценического открытия ХХ века. Открыл пьесу и Володина Г. Товстоногов в БДТ в 1959 году. Напомню (с особенным удовольствием напоминаю историю володинского взрыва), что до «Пяти вечеров» в ленинградском Театре им. Ленинского комсомола шла «Фабричная девчонка», но должного впечатления не произвела (кстати, жаль — очень хорошая пьеса, недооцененная). Другое дело «Пять вечеров» — как будто на зал обрушилась жизнь, пробив до самой улицы бархатно-золоченные изнутри стены театра. Спектакль БДТ стал и классикой, и каноном. Кто не хотел бы войти в историю театра так, как вошли в нее Зинаида Шарко (Тамара), Ефим Копелян (Ильин), Кирилл Лавров (Слава) и Людмила Макарова (Катя)? По сей день все новые постановки «Пяти вечеров» соотносятся со спектаклем Товстоногова — лирическим, тихим, своевременным, по-настоящему человечным, правдоподобным и поэтичным. По сей день крепость товстоноговских «Пяти вечеров» никем не взята.
На шестом фестивале памяти и присутствия (во что верилось даже закоренелым материалистам!) А. М. Володина под названием «Пять вечеров» было два варианта «Пяти вечеров» — из Омска и из Димитровграда. Омский Пятый театр (какоето стихийное столкновение пятерок!) попробовал пересмотреть сюжет пьесы со всем в нем недосказанным — и наружно, и по новопрорытому в содержании каналу. Так появилась Дворничиха — персонаж откуда-то из Володина, из недр его прозы и поэзии. Эта Дворничиха сочиняет стихи — из запасов Александра Моисеевича. Она вспоминает о войне и блокаде, она «подсмотрела» сюжет в пять вечеров о бывшей любви и новой встрече. И возможно, намекают нам, что Дворничиха не рассказчица, а участница — та самая Тамара с «Красного треугольника» и что весь володинский хороший конец — не что иное, как душевный иллюзионизм. На самом деле Тамара никакого Ильина после войны не встретила. На самом деле она так и не вышла замуж, племянника у нее не было, и каждый Новый год она всего лишь подбирает на дворе елочные блестки чужих праздников. На первый взгляд — интереснейшее продолжение. Или углубление — как будто в «Пяти вечерах» недоставало трагизма или хотя бы драматизма. Наверное, хороший финал Константину Рехтину, режиссеру-постановщику Пятого театра, показался слишком гладким. И его исправили на плохой, так чтобы за душу брал. Глядя на этот «мужественный» финал, я вдруг подумала, что хэппи-энд «Пяти вечеров» никем и никогда однозначно гладким и не воспринимался. Даже публика БДТ в 1959 году, искренне радуясь тому, что Ильин нашелся, что остался он с Тамарой, что впереди у них долгая счастливая жизнь, «только бы войны не было», публика, которой и клеенка на столе, и байковое одеяло на раскладушке представлялись верхом театральной правды, — эта публика в душе понимала, что есть правда жизни и есть правда театра и что театр — иллюзион. В нем сбываются надежды, как сбылись они у сценических героев Александра Володина. А что касается жизни… «Кубанские казаки» — ведь тоже иллюзион, хотя были в стране колхозы-миллионеры, и мой четвероюродный дядя в Оренбуржье был председателем такого колхоза.
И. Коноплянова (Катя). «Пять вечеров». Театр-студия «Подиум» (Димитровград). Фото А. Телеша
С. Борисов (Ильин), С. Купкина (Зоя). «Пять вечеров». Театр-студия «Подиум» (Димитровград). Фото А. Телеша
А. Алещенко (Слава). «Пять вечеров». Театр-студия «Подиум» (Димитровград). Фото А. Телеша
О. Троицкая (Тамара), С. Борисов (Ильин). «Пять вечеров». Театр-студия «Подиум» (Димитровград). Фото А. Телеша
Константин Рехтин, пожалуй, перестарался в желании быть правдивее и глубже ленинградской сказки. Он переделал ее в рождественскую сказку. В комнате Тамары стоит зеленая елочка, и, когда Ильин исчезает неизвестно куда и Тамара смиряется с этим, она выносит елочку из дома. Все, праздник кончился, блестки сняли, сложили в коробку, а елку — символ иллюзиона — без признаков сожаления убрали подальше. Конечно, Володин сочинял добрые сказки, но не голливудские. Наши сказки неяркие, негромкие, без Санта Клауса, пирамид из подарков и зажаренного гуся. Всего этого нет и в «Пяти вечерах» из Омска. Простите за преувеличение. С другой стороны, нет и настоящей — хоть новой, хоть старой — правды. Свою версию Рехтин строил на специальных, тоже как будто углубляющих, контрастах. Вот Ильин — простачок, нелепо смеется-блеет, биография его мелкая, и эта человеческая мелочность должна была открыть другого, негероического Ильина. Может, и отбывал он в Сибири по «уголовке». Открылся такой Ильин — и что? Ильина играет хороший омский актер Сергей Зубенко. Его сильная сторона — роли второго плана, характеры прямиком из жизни. Свой актерский запас он использовал в Ильине. Сходство с володинским человеком в том, что это не герой широких плеч, громких речей и ярких поступков. Различие перевешивает, и различие в том, что володинский человек, как бы скудно и скупо он ни жил, обладает гипертрофированным чувством собственного достоинства, гордостью не по положению, а по самоуважению. Омский Ильин обходится без этих качеств. Он не только прост, он — простофиля.
Или Тамара: элегантная, стройная, стильно одетая дама. С ней могла произойти горькая любовная история, как с володинской Тамарой или с Тамарой Зинаиды Шарко. Только у тех — тихо, про себя, а у этой — как-то принципиально напоказ. Лариса Антипова, тоже хорошая и опытная актриса, со знанием дела изображает нетерпимость, волю, энергию — кого бы вы думали? Скорей всего, тогдашнего секретаря райкома. Тоже открытие. И точно эти двое — не пара. Открытие не стыкуется с открытием. А раз так, то связного театрального пересказа классической пьесы не выходит. Ведь в театре как бывает? Если спектакль состоялся, то все режиссерские жесты для тебя оправданны, а если не состоялся, то всякое лыко режиссеру в строку.
Должны ли герои пьесы, давно классической, быть такими, какими они явились на свет или какими их видели первые зрители? Не знаю. «Уж сколько раз твердили миру», что Гамлет, например, благороден и справедлив. От этих повторений число Гамлетов дурных и больных не уменьшается. Но число благородных и справедливых Гамлетов так велико и они так интересны без искажений в их природе и характере, что сопротивление автору, Шекспиру, кажется отбитыми атаками. В конце концов ленинградская атмосфера растает, потеряется, забудется, что тогда режиссеры, актеры, зрители прочтут в «Пяти вечерах»? Мелодраму. Это и есть мелодрама — в ранге шедевра, в сплетении исторических и психологических мотивов, которые давали современникам «другую» правду, надежную и близкую. Ее сила заключалась не в отрицании, а в утверждении. Володин никого не критиковал, он не был сатириком. Он был защитником, адвокатом. Боюсь, что время упрощенной мелодрамы наступило быстрее, чем хотелось бы, и спектакль Константина Рехтина пытается спасти Володина от того, черед чего еще не наступил. Для него эта пьеса слишком очевидна и слишком чувствительна. Из лучших побуждений ее усложнили. Вышло не слишком удачно.
«Хорошую мелодраму, — говаривал Бернард Шоу (скрывавший в себе страсть к этому жанру), — написать труднее, чем все эти умные-преумные комедии: для этого надо проникать в самую сущность человеческой природы, и если только она оказывается достойной, тут тебе тогда и Лир и Макбет». В омских «Пяти вечерах» Лир и Макбет не ночевали. Зато в нем есть будущее — Слава и Катя, вторая история любви. Евгений Фоминцев и Елена Заиграева одеяло, как говорят в театре, перетянули на себя. За что их следует поощрить, а не укорять, потому что отношения Кати и Славы, пусть фарсовые, правдивы, непосредственны и современны. Слава богу, этих персонажей не старались «прочитать заново». «Приколы» и кривляния Славика, его вкусы, музыка, которую он слушает, обещают в скором времени крутого «шестидесятника». Молодые актеры, бывает, переигрывают — видно, что комические повороты сюжета увлекают их какой-то импровизационной непредсказуемостью. Но есть и трогательные, задушевные минуты в этой фарсовой скачке. Одна из них — с гитарой, когда Катя сидит на стуле, держа ее в руках, а Славик сзади обнимает — не Катю, а гитару, и они в четыре руки тихонько наигрывают и напевают что-то романсное. Забываешь, что это театр и что это всего лишь профессионализм.
Забываешь о том, что перед тобой не профессиональные актеры, на спектакле димитровградского Театра-студии «Подиум». Володин сравнял любителей и асов, любителей поднял до мастеров? Пожалуй, нет. По почти незаметным деталям, по старательному почерку исполнения и даже по отсутствию тактики штампов, уверток и следов халтуры, наигрыша угадываются любители. Но это потом, когда оценишь точность характеров, отношений, мизансцен. Студийцы умеют жить внутренней жизнью — наука, освоенная с помощью режиссера Владимира Казанджана. У него педагогика сочетается с замыслом, достойным володинской драматургии. Например, Зоя — случайная подружка Ильина, роль второго плана. Как правило, это более или менее самобытный персонаж, колоритный — и дистанцированный от истории Ильина и Тамары. У Казанджана Зоя включена в главную историю, потому что она — двойник Тамары, ухудшенная копия, Тамара и Зоя — один женский тип. А сколько из этого хода можно извлечь оттенков и сопоставлений, сколько противопоставлений — видно по спектаклю. От дамских сумочек до мимики и прически. Каждого из немногих участников этих «Пяти вечеров » есть за что похвалить и одобрить. Тимофеева — Владимира Лифшица — за портрет позитивного современника, добродушного и жизнелюбивого. Зою — Светлану Купкину — за разнообразие красок, за сочувствие героине. Катю — Ирину Коноплянову и Славу — Алексея Алещенко — за слаженный дуэт, за юмор этаких новоявленных Мальвины с Буратино. Ильина — Сергея Борисова — за добротный мужской характер. И все же героями димитровоградских «Пяти вечеров» стали Тамара в исполнении Ольги Троицкой и… сценография. Что касается Троицкой, то ей удалось найти уязвимое место в характере Тамары, которая всегда более или менее или просто однозначно положительная, «не виноватая». Здесь Тамара и горда, и предубеждена. Это «Гордость и предубеждение» по-русски. Она требовательна — на меньшее, чем исключительный Ильин, неординарный, состоявшийся во всех смыслах, она не согласна. Когда Ильин ждет от нее решения — бросит ли все, уедет с ним в неизвестность, на север, чтобы начать все с начала, — Тамара недолго колеблется и отказывается. Что ж, ей придется передумать и довериться чувствам более, чем разуму. Отринуть гордость и превратиться в Пенелопу, которая ждет и верит без расспросов. Признав себя неправой — и неправедной, — этой Тамаре легче простить Ильина. «Саша, я тебя уважаю» сказанное Ильину, когда он готов уйти во второй раз, насовсем, — это типично володинское объяснение дороже всяческих «я тебя люблю». Троицкая для каждого душевного шага Тамары находит верные физические состояния — как не оценить три ее реакции на звонки в последней картине? Ожидание Ильина, разочарование оттого, что это не он, отчаяние, что так и не вернется, — актриса «расписывает» какую-то анкету встречи на жесты, позы, взгляды. А ведь не скажешь, что это идеальная по облику, по поведению володинская Тамара, да и за кулисами Ольга Троицкая больше похожа на обычную горожанку из провинции, чем на блокадницу и ленинградку.
Сцены из спектакля «Две стрелы». Театр «У моста» (Пермь). Фото А. Телеша
Ленинградскую атмосферу спектакля создает художник — он же режиссер Владимир Казанджан. Как подлинны все бытовые детали, как «правильны» стол, стулья, комод, коврики, салфеточки, клеенка на столе, чертежная студенческая доска, как достоверно, что все время бормочет радио (хотя и заглушает некстати актеров)! Музейная точность? Отнюдь нет — живое обаяние среды, которую декорация реконструирует со знанием таких подробностей, что, казалось бы, исчезли из памяти не то что потомков — даже современников А. Володина. «Комната» Тамары — одно из театральных чудес, они не часто удаются сценографам. Не важно — реализм, символизм, абсурдизм; реквизит из антикварной лавки или пратикабли из театральной столярки, — важно угадать, в каком окружении состоится настоящий контакт пространства и пьесы. Казанджан не мнит себя сценографом-поэтом. Он делает так, чтобы персонажи жили, а зрители верили этой жизни. Пьеса им никак формально не переосмыслена, но спрятанные смыслы обнаружены, они доказательны. Что же касается сценографии, то она на первом месте, и ловишь себя на мысли, что такая вдохновенная визуальная интерпретация — верный ключ к «Пяти вечерам».
В третий вечер меня ждала «искусственная» пьеса «Две стрелы». Сколько ни ставилась она, назвать удачные спектакли не могу (бывали «громкие», «смелые», но художественно весомых — не знаю). Традицию не сломал и Сергей Федотов, режиссер-постановщик и глава театра «У моста» из Перми. Федотова по МакДонаху и Гоголю хорошо знаем, у него серьезная режиссерская репутация. И такой режиссер поверил в первобытные, доисторические обстоятельства, предложенные драматургом? Поверил настолько, что гримам, костюмам, дубинам, стрелам и прочим «доподлинным» деталям уделил главное внимание. Пестро разукрашенная разудалая масса чесалась, скакала, испускала множество шумов разных высот и тембров. Хор-ансамбль полулюдей старался сымитировать какое-то древнее сообщество, мораль которого в становлении, но одновременно (как предлагал драматург) это мораль общества разлагающегося, цивилизации, не оправдавшей надежд гуманизма. Увы, страсти по морали общества и индивида утонули в реализме — той самой «правде», что заставляла персонажей из каменного века пускаться во все тяжкие — например, волна недовольства прокатывалась по ляжкам, бедрам, плечам, реакции тела вытесняли какие-либо иные. Женщины каменного века мурлыкали и льнули к мужчинам, мужчины — выставляли грудь и крепкие плечи. Сильные показывали силу, слабые — слабость. Спектакль демонстрировал все преимущества этюдного метода, ибо из этюдов (лирических, шумных, коллективных, индивидуальных) в основном и состоял.
Режиссерскую фантазию раскрепостили, во-первых, внешний историзм (весьма сомнительный), во-вторых, пластический язык, функции которого выполняли активные телесные вибрации. В-третьих, он занялся речью, коммуникативными способностями моральных недоумков, становлением языка дикого народа. И тут актеры ответили такими импровизациями на темы «моя твоя не понимай», что добираться до коренных вопросов бытия и нравственности было необязательно. Причем первобытное племя стало подозрительно похоже на обитателей клиники с серьезными отклонениями в мышлении и коммуникации, что вряд ли входило в замысел. В подобной яркой по палитре композиции есть где разгуляться — некоторые роли запоминаются (впрочем, не тем, что они хороши, а тем, что они вульгарны, физиологичны, поверхностны). Как известно, хорошие актеры везде таковы — Иван Маленьких в роли Главы племени сыграл-таки нечто ясное и необычное, своего рода Поводыря из метерлинковских «Слепых», отчаявшегося перевоспитать коллектив предателей и трусов. Отчаявшегося вернуть его к морально светлой заре человечества. Он печален и хитер, мудр и добродушен, он — отец, воспитатель, судия. Всему этому нашлось место в каменно-первобытном маскараде. Судя по этой роли для «Двух стрел» когда-нибудь и у когонибудь найдутся другие, более простые или менее театральные (как ни странно!) краски.
P. S. Каждый год на фестивале «Пять вечеров» идут одни и те же пьесы. Впечатление, будто ничего не меняется, — обманчиво. Ничто так сильно не проявляет перемены, как постоянство. Поэтому володинские посиделки и поединки не устаревают.
Февраль 2010 г.
Комментарии (0)