«Обрыв» (пьеса А. Шапиро по роману И. Гончарова). МХТ им. А. Чехова.
Режиссер Адольф Шапиро, художник Сергей Бархин

Чем больше времени проходит после спектакля (мне удалось попасть на предпремьерный показ, задолго до официального представления), тем сильнее желание посмотреть его снова. Не только для того, чтобы проверить себя (хотя, скорее всего, восторг при повторном просмотре несколько бы поутих, уступив место исследовательскому интересу), — а чтобы вглядеться в него внимательнее, смакуя детали, еще раз полюбоваться игрой света и тени на деревянных ступенях строгого «амфитеатра» декорации, припомнить простоту и стройность гончаровской фразы; вслушаться в знакомые с детства интонации «серебристого» голоса Ольги Яковлевой, восхититься достоинством осанки актеров старшего поколения… да просто позволить себе быть зрителем… Уверена, на «Обрыве» — получится. Апрельский набросок будущего полотна, будто написанный широкими, свободными мазками, уже впечатлял, и хотелось воскликнуть вслед за одним из персонажей: «Господи, до чего хорошо!..»

О. Яковлева (Бабушка), Н. Кудряшова (Вера). Фото Е. Цветковой

Вызывающая монументальность (большая сцена, многоярусная дощатая декорация (перила, лестницы, переходы), множество действующих лиц и «тяжелая артиллерия» труппы; продолжительность почти 4 часа!), продиктованная отчасти масштабом первоисточника, отчасти — стремлением к эпической неспешности повествования, удивительным образом сочетается с обилием воздуха и света, акварельностью. Но это никак не «застывшая» театральная форма. Ткань спектакля живая, подвижная; в какие-то моменты ее будто насильственно «разрывают» внезапным выстрелом, неожиданно ярким, вульгарным цветным пятном, рискованным пластическим рисунком, однако это лишь работает на смысл. Смыкаются два времени — тогда и сейчас. Контуры «сейчас» неумолимо проступают сквозь нежные краски «тогда» — эффект поразительный. Вообще, «Обрыв» — прежде всего очень красивый спектакль. Сценограф С. Бархин и художник по свету Г. Фильштинский сочинили пространство, где все — гармония; режиссеру, кажется, невозможно не выстроить филигранной мизансцены, а артисту — не выпрямить аристократически спину (чего стоят одни костюмы— серое, белое, черное, малахитово-зеленое; изысканное и элегантное…). На фоне черного задника — деревянная конструкция, абрис которой отдаленно напоминает не то палубу огромного лайнера, не то фрагмент недостроенного храма «в лесах», — и надо видеть, как чудно светятся поверхности досок, вспыхивая то голубым, то золотистым, то мертвенно-серым огнем… Но во втором акте земля внезапно буквально уплывает из-под ног героев, и стремительный рывок поворотного круга являет нам «изнанку» привычной уже глазу картины. Ступени вниз (в преисподнюю?..), металлические перекрытия, жутковато поблескивающие во мраке — тот самый обрыв, о котором столько говорилось, логово зверя, холод и тьма… Контраст визуальный поддержан контрастом музыкальным. Оглушительный рев бас-гитары (композитор П. Климов), ошарашивающий зрителя за несколько мгновений до начала, сменяется мягким, печальным хором «Утро тума-а-нное… утро седое…» — вот и правила игры. «Металл» сегодняшний — и «романс» классический, теперь — и тогда… «Мы растерялись, — размышляют вслух герои, споря о современном человеке. — Все умерло. Зелено — а пусто, как в пустыне…».

Этот «Обрыв», конечно же, в большей степени «Обрыв» Шапиро, чем Гончарова, и потому несколько странно читать в программке: «В 2012 году в России предполагается широкое празднование 200-летия со дня рождения Ивана Александровича…». Хотя обе смысловые линии, принципиальные для романа («Художник» и «Страсть»), автор спектакля постарался сохранить. Правда, за счет того, что вторая доминирует и на первый план выводится проблематика взаимоотношений ВЕРЫ (игра слов: речь не только о героине, но и вере как религиозно-нравственной категории) и страсти — прямо-таки в античном ее понимании! — все акценты смещаются и Борис Райский (в блестящем, к слову, исполнении Анатолия Белого) оттеснен на периферию сюжета. Здесь он просто интеллигент-книжник в черном, по-детски заигравшийся в «несчастнейшего из смертных», невольный провокатор, пафосными речами и вычитанными где-то фразами подтолкнувший Веру (Наталья Кудряшова) к ее «обрыву». Не его картины и сочинения, а история Веры, зарифмованная с историей Бабушки (Ольга Яковлева), — вот что волнует автора.

Сцена из спектакля. Фото Е. Цветковой

Логика инсценировки, таким образом, строится на бесконечном отзеркаливании и повторяемости трагической ситуации «обрыва», неспособности преодолеть роковую одержимость. Чем же?..

«Вся соль романа г. Гончарова заключается в его герое Марке, — писал Н. Шелгунов. — Вычеркните Марка — и романа нет, нет жизни, нет страстей, нет интереса, „Обрыв“ невозможен». А. Шапиро Волохова не вычеркнул, но образ коренным образом переосмыслен. Марк (Артем Быстров) — стопроцентный подонок, ничтожество, циничная и злобная крыса. Им движет уязвленное самолюбие неудачника, и все его декларации (а их немало) — примитивное кривляние. Тем более иррациональна страсть, овладевшая неглупой, казалось бы, девушкой, тем страшнее ее грех. Невозможно, оставаясь в рамках здравого смысла, объяснить — чем может привлечь длинноволосый хам, паясничающий по любому поводу? Точно так же непонятно — почему добрый и разумный Леонтий в буквальном смысле сходит с ума по своей испорченной, пустой, «гламурной» супруге?! Слепое безумие растерявшихся, утративших опору, балансирующих на краю пропасти…

Молодая актриса «Школы драматического искусства» Н. Кудряшова отважно ведет свою героиню от сдержанности, мрачноватой монашеской замкнутости (в начальных эпизодах) к патологической аффектации кульминационных сцен. Веру словно разъедает изнутри какая-то болезнь, и подробность психологической проработки от сцены к сцене, почти натуралистичная «обнаженность нерва» тут прямо-таки пугающая. Ольга Яковлева играет совсем иначе. Оно и понятно — известные перипетии ее личной и творческой биографии не могли не найти отражения в образе, удивительно цельном. Если верно предположение, что А. Шапиро ставил себе задачу прочесть русский роман через античную трагедию, — выбор артистки сверхточен.

Тем, кто давно не перечитывал Гончарова, может показаться, что Бабушка — категорически не ее роль и назначение было парадоксальным. Но вспомним: «…и в самом деле, она была красавица… даже не старушка, а… женщина, с такой доброй и грациозной улыбкой, что когда и рассердится и засверкает гроза в глазах, так за этой грозой опять видно чистое небо…». В спектакле как раз нет бабки — есть именно Женщина, очаровательная, темпераментная, то наивная и капризная, то исполненная великосветской гордости и способная показать пример истинно дворянского достоинства. О. Яковлева тоже играет легко, прозрачно, в ее скупой жестикуляции и живописных позах — безупречный, царственный вкус. Однако при этом легкость исполнения и убедительность мотивировок не отменяют монолитности, обобщенности — это ясно в финальном монологе, где актриса, на мой взгляд, поднимается до подлинно трагических высот…

…Господи, до чего хорошо!

Апрель 2010 г.