У. Шекспир. «Гамлет». Таллиннский Городской театр.
Режиссер Эльмо Нюганен, художник Айме Унт

Во дворе Таллиннского Городского театра, на летней открытой сцене, идет урок фехтования. Фигурки студентов кажутся совсем маленькими на фоне глухих башенных стен Старого города. Серые каменные глыбы, темно-красная черепица крыш, блестящие в лучах заходящего солнца острия шпаг. Выпад, защита, укол, промах. Идет урок у студентов Эльмо Нюганена. Юноши и девушки разучивают фехтовальные комбинации, «умирая», тут же «воскресают» и все начинают сначала. С высоты в огромное окно за ними наблюдают зрители, пришедшие в этот вечер в театр на «Гамлета».

Это совпадение — в духе Linna театра. Здесь само пространство, кажется, создает художественные образы и сюжеты. Они множатся, перекликаются, накладываются друг на друга, образуя фантастическую театральную реальность. Ни один сюжет, раз возникнув, не исчезает, обретая жизнь единственную и вечную.

М. Матвере (Гамлет).
Фото из архива театра

Несколько лет назад в спектакле Linna театра «Одна единственная жизнь» (о нем см. «ПТЖ» № 13) персонажи, актеры начала века, создавая национальный эстонский театр, ставили «Гамлета». Хрупкий юный Тео (Индрек Саммуль) гениально играл Гамлета и умирал от чахотки после премьеры. Энергичный, «одержимый страстью создания национального театра Актер Актерович»* Пауль (Эльмо Нюганен) играл в этом спектакле Клавдия и, оплакивая смерть Тео, продолжал воздвигать Театр своей мечты. Несколько лет спустя проект, превращающий Таллиннский Городской театр в уникальный театральный комплекс, полностью воплощен. Нюганен ставит «Гамлета». Индрек Саммуль играет в этом спектакле Лаэрта. Почему — станет ясно позже. В этот вечер из-за травмы он не может принять участие в спектакле, но ведет урок фехтования под окнами зрительского фойе…

*  Дмитревская М. Вторая реальность // Петербургский театральный журнал. № 13. С. 5.

Приглушенный свет. Вдоль зала по центру — длинный, богато накрытый стол с красно-зеленой скатертью. Живое пламя свечей на столе и на тяжелых деревянных крестообразных люстрах, нависающих над столом. Зрители сидят по обе стороны от стола, напротив друг друга, как на средневековых рыцарских турнирах, отделенные от игрового пространства массивными деревянными брусьями. В торце стола, на некотором расстоянии — два массивных трона на фоне большого гобелена. Потолок, низко нависающий над зрителями, взмывает вверх над игровой площадкой, образуя свод в форме трапеции. Наверху, на «втором этаже», — еще две небольшие площадки. Одна из них, находящаяся над королевскими тронами, — кладбище. Оттуда, сверху, на длинных веревках спустят вниз белый гроб Офелии, и тронный зал превратится в могилу.

В этом пространстве играет все — движущиеся металлические конструкции на потолке создают ощущение крушения мироздания, поднимающаяся и опускающаяся лестница соединяет реальный и потусторонний миры и одновременно это место, где молятся, исповедуются и умирают. Странное и очень впечатляющее соединение средневековых мотивов (к ним отсылают гобелены, стилизованные костюмы и женский грим — безбровые лица с высокими лбами, прихотливые прически) и современного технического оснащения сцены, которое создатели спектакля не скрывают, а, наоборот, всячески подчеркивают. Статика тяжелых парчовых королевских одежд, массивной мебели — и динамика мощных световых лучей, активное движение металлических конструкций.

А. Реэманн (Гертруда).
Фото из архива театра

«Гамлет» Эльмо Нюганена — прежде всего зрелище. Увлекательное, захватывающее, где действие превалирует над мыслью и развивается так стремительно, что нет привычного ощущения, будто Гамлет медлит, оттягивая развязку. Здесь бушуют страсти и полностью отсутствует рефлексия — режиссерская и собственно гамлетовская. Нюганен будто не чувствует ни малейшей зависимости от многочисленных концепций, которыми изобилует сценическая история пьесы. Он ставит пьесу-миф просто, без благоговейной робости и «наворотов», и затасканный сюжет обретает свежесть и вкус. И этому динамичному, сильному, мужественному спектаклю нужен свой, особенный Гамлет.

Принц Датский в исполнении Марко Матвере ничем не напоминает хрупкого Гамлета — неврастеника из «Одной единственной жизни». Он духовно и физически здоров. В его жилах течет горячая кровь королей Эльсинора, кровь предков-варваров, чьи разбойничьи физиономии украшают тронный зал дворца. Но бездумно следовать инстинктам, как это делают родственники, ему мешают хорошее образование и совесть. В этом вкусно едящем, сладко пьющем, жадно совокупляющемся Эльсиноре инстинкт и желание составляют норму. Клавдий (Пеэтер Таммеару) совершает преступление, кажется, именно от переизбытка жизненных сил и от животной страсти к королеве, которую он постоянно и недвусмысленно проявляет. Он силен, здоров и нагл, как племенной жеребец. С Гертрудой (Анне Реэманн) они составляют идеальную пару. От их долгих поцелуев и жарких объятий кровь бросается в голову, и в воздухе словно разливается острый запах мускуса.

П. Таммеару (Клавдий).
Фото из архива театра

Гамлет ненавидит этот запах, эту бурлящую темную кровь, которую чувствует и в себе и которая в результате побеждает. В финале Гамлет — рычащий, снова и снова остервенело вонзающий нож в уже мертвого Клавдия, погребенного под тяжестью гобелена, — плоть от плоти чувственного, не знающего угрызений совести мира, который он так презирал. Низкий, чуть сиплый напряженный голос Матвере часто срывается на крик. Ему не свойственны трепет и уважение к покойникам — на кровь Полония, своей первой жертвы, он в буквальном смысле слова плюет, ерничая, он водружает череп Йорика на могильный крест, конструируя этакое кладбищенское пугало. Неожиданно, после невесомых нежных касаний (Гамлет и Офелия медленно идут по брусьям, отделяющим зал от сцены, вытянув руки навстречу друг другу) какой-то животный инстинкт заставляет Гамлета швырнуть возлюбленную на стол, недвусмысленно наклониться над ней.

«Быть или не быть» для Гамлета — вопрос о том, быть ли животным, пусть даже красивым, здоровым и сильным, как Клавдий и Гертруда, или быть Человеком. Человеческие отношения, то есть такие, где есть духовное родство, где другой — цель, а не средство для удовлетворения своих желаний, связывают Гамлета с юной, спокойной, мудрой девочкой Офелией (Кюлли Теэтамм) и ее братом. Назначение Индрека Саммуля на роль Лаэрта кажется символичным. Диалог двух Гамлетов — Матвере и Саммуля—Тео из «Одной единственной жизни» — возникает сам собой в сознании зрителей, хорошо знающих Linna театр и его спектакли. В спектакле Нюганена Лаэрта и Гамлета связывает глубокая искренняя молчаливая дружба. Лаэрт—Саммюль будто соединяет Гамлета—Матвере из современного Эльсинора, активно потребляющего жизнь, с Эльсинором из «Одной единственной жизни». (Когда Лаэрта играет студент II курса театральной школы Приит Войгемаст, возникает другая история. Гибель мальчика Лаэрта, которого Гамлет почти по-отечески любил, — это страшная и бессмысленная жертва.)

М. Матвере (Гамлет).
Фото из архива театра

Тема театра обретает в спектакле особое пронзительное звучание. Эти актеры (Аарне Укскюла, Ану Ламп и Андеро Эрмел) словно пришли из «Одной единственной жизни», они — эхо далекого романтического, может быть, чуть наивного прошлого, и они — носители той вертикали, которой так недостает Гамлету в мире, где безраздельно властвует инстинкт. Их одухотворенность — мощная альтернатива, «перпендикуляр» по отношению к «горизонтальной» жизни, в которую Гамлет погружен. Вот почему ему так важно и нужно это трио, вот почему он с таким неподдельным волнением слушает их чтение.

Вдохновенные лица актеров, стоящих спина к спине, выхвачены холодным лучом. На просьбу Гамлета прочесть монолог о Гекубе Первый актер тихо дотрагивается до горла — он потерял голос. Но монолог все же прозвучит, его прочитает молодой актер, и губы старшего будут тихо шевелиться, а на глазах выступят слезы. Искусство здесь потеряло право голоса, но сохранило способность плакать и смеяться, заражаться чужими болями и радостями. Оно сохранило способность отражать время, в которое живет. Актеры, играющие «Мышеловку», сидят напротив Клавдия и Гертруды. На них так же поблескивают золотом одежды, но вместо лиц — размалеванные маски, а на головах — карикатурные подобия корон, смахивающие на терновые венцы. В их исполнении король и королева — марионетки, чьими движениями управляет чужая рука. На лицах королевской четы проступает беспокойное раздражение. А дальше — взрыв эмоций, грохот тяжелых стульев, актеры исчезают, и за дверьми тронного зала их наверняка ждет смерть.

К. Теэтамм (Офелия).
Фото из архива театра

Тот мир, из которого пришли в Эльсинор актеры, любовь к Офелии и дружба с Лаэртом, где человек — нечто большее, чем живая машина по переработке чувственных наслаждений, обречен. Но мир Клавдия обречен тоже. И вот Гамлет целится кинжалом в задний проход короля, распластанного на ступенях лестницы (сцена молитвы). Лаэрт, напившись, идет на подлость — отравляет шпагу. В финале, встретившись лицом к лицу, они вспомнят о том, что связывало их, но будет уже поздно. Бой Лаэрта и Гамлета в постановке Индрека Саммуля — одна их самых сильных и красивых сцен спектакля. Перехватив оружие противника, Гамлет, уже догадавшийся о предательстве, замахивается, чтобы нанести последний удар. Лаэрт перехватывает шпагу руками за острие. Секундная пауза, последний взгляд — и Гамлет с силой вытаскивает клинок из крепко сжатых ладоней. Лаэрт в потрясении смотрит на выступившую отравленную кровь. Темная варварская кровь, текущая в жилах Гамлета, тоже отравлена. Два тела, Гамлета—Матвере и Лаэрта (Гамлета?)—Саммуля, накрывает легкое белое полотнище. Чистый лист. Сюжет с Гамлетом, принцем датским, сыгран до конца. Дальше — тишина?

Но пространство Linna театра так просто не отпускает свои сюжеты. На открытой летней сцене звенят шпаги. Ровесники «младшего» Лаэрта мелькают на бесконечных лесенках и переходах, «умирая», тут же «воскресают» и все начинают сначала.

Июль 2000 г.