«Беда от нежного сердца» (по мотивам русских водевилей). Новосибирский молодежный театр «Глобус».
Режиссер Григорий Дитятковский

После неожиданного успеха философских «Счастливых нищих» Гоцци в постановке Григория Дитятковского в театре заговорили о водевиле: захотелось чего-то легкого, безответственного и искрометного. Режиссер, надо думать, улыбнулся (про себя) и пообещал искрометное (вслух). Он даже сделал первый шаг на пути к нему, заплетя для пущей искрометности три водевиля в один (три в одном!!! — бурная радость для нашей рекламы), не особенно заботясь о внятности стыковок. Зато потом элегантно уклонился от объятий водевиля громкого, пестрого, буйного. Отвязался от поставленной задачи и пошел в свободный полет.

Есть что-то трогательное в отношении Дитятковского к театру. Так его любили, наверное, в стародавние времена, любили со всей пылью кулис, наивным очарованием, странными для непосвященных обычаями, таинственной атмосферой, способной рождать фантомы… Они и оживают сейчас в синем сумраке сцены: легкие Балерины в жизелевых юбочках и коренастые Пожарники в грубом брезенте, в сверкающих касках. Балерины и Пожарники — как просто, а сколько счастья! Пожарники, понятно, рады поваляться где попало. Но не дремлют «жизельки», прелестным жестом «слушают» оживающее пространство, неведомые толчки, подземные гулы… Там, за стенами, зло посвистывают сибирские метели и гонит нас за что-то злая судьба. Здесь под балетного Чайковского загораются нам навстречу белоснежные шары-люстры и крохотная суфлерская раковинка в руках балерин обозначит край рампы… Еще минута — под сильными руками Пожарников двинутся на перестановку тяжелые арки художника Владимира Фирера, в пролеты их успеют скользнуть крылатые существа, замереть в белых арабесках. И твердь театра, его тяжелая земная ипостась и его «небо», его полеты сцепятся для нас в едином и точном смысле…

Мелкий и шустрый водевильный народец Дитятковский за весь его «фламандской школы пестрый сор», похоже, слегка презирает, за исконную принадлежность Сцене — любит. Вот и строит спектакль на четком противостоянии двух стихий — житейской и театральной. Вот и отдает водевильных героев на выучку театру: авось в объятиях балагана косная материя жизни переродится, помолодеет, пестрого сору в ней поубавится, на стертом от будничных хлопот лице проглянут зеленые глаза… В северной столице такое ведь было однажды? Так пусть и у наших жалких прагматиков тоже прорежутся живость и грация, причуды фантазии, кокетство таланта. Глядишь, и появится желанная «искрометность», о которой все так мечтают…

Так у Балерин и Пожарников образуется своя миссия. Пожарники дружным подчеркнутым жестом — р-раз! — приветствуют появление героев водевилей. Но одушевить их, одухотворить, убедить в красоте полета должны они, «жизельки». Для начала жестом разгневанных виллис изгонят они со сцены Лисичкина, и поделом: и «русский актер» пьян и плох, и плох его монолог об отставке. А потом, отряхнув ладошки, начнут раскачивать действие вокруг упорствующих в быте водевильных фигур. «Фантомы» театра шалят и хулиганят, своевольничают, театрализуя мизансцены и позы героев, выбивая у них из рук скучные деловые бумаги. Оттесненные с авансцены, балерины репетируют в кулисах, отдыхают в позах танцовщиц Дега, превращают стулья в балетный станок, Пожарников — в балетных кавалеров. Те тоже открывают в себе артистические таланты, распевают лихие куплеты, учатся играть на духовых, маршируют по сцене со своим оркестром. Подхватив друг друга за ногу, выделывают какой-то уж совсем немыслимый крендель — и они могут! Дух иронии и пародии завладевает сценическим пространством, всех приглашая к творчеству, к игре! Но в ответ — только молодая вдовушка из «Вицмундира» напомнит нам «вспугнутую лебедицу». Только Вера, дочь русского актера, уплывет вдаль в верхней поддержке на руках Пожарников.

С Верой у Театра Дитятковского связаны большие надежды. В тоненькой велосипедистке, откровенно посмеивающейся над женихами, уже сейчас натура и искусство готовы слиться в гармонии прекрасной. Балерины ее сразу «вычисляют», подхватывают и охорашивают, заботливо баюкают в суфлерской колыбельке. Она-то легко включается в игру: скользит Авророй из «Спящей красавицы», спрятав под пышной юбкой цирковое колесо, перехватывая руки Пожарников. Но три грации неумолимым жестом враз обозначат перед ней неподкупное стекло, заставят «править тело» в строгих формах классического танца, не дав даже снять глухой беретик, скинуть велосипедные ботиночки. «Беда от нежного сердца» Григория Дитятковского вдруг зазвучит неким парафразом к «Лесу» Григория Козлова: Театр, продираясь через лес жизни, похитит свою лучшую актрису, у которой музыка в движениях, которая взойдет на сцену королевой и сойдет с нее королевой — так и останется. Актрису на все времена, «на вырост», недаром ей дадут петь куплеты о Гостином дворе на музыку Курта Вайля из «Трехгрошовой»…

Ну а что же остальные персонажи — в трех-то водевилях их многовато набирается?.. Их хоть как тормоши, подзадоривай, провоцируй, они натиску Театра сопротивляются стойко! Все попытки приблизить их существование к какому ни на есть художественному смыслу кончаются ничем. Увы! В стрекозином спектакле Дитятковского открывается вдруг много грусти: между искусством и жизнью граница на замке. Искусство как оберег никого ни от чего сегодня уберечь не способно: герои навсегда погрязли в тьме низких истин, все бормочут про деньги да про банки, о вдовушках и прошениях в Сенат, каждый напоминает белку в колесе дурной бесконечности. И Дитятковский завершает свой спектакль превращением живых персонажей в кукол. На наших глазах былую пластичность сменяет жесткий автоматизм. Неуемная энергия жизни, питавшая водевильные сюжеты почти два века, уходит в песок.

Справедливости ради следует сказать, что в этом соревновании двух стихий Дитятковский все же арбитр лукавый: его Театру есть что сказать о своем бытии, а вот жизни — нечего. Партитура взаимодействия его фантомов и персонажей придумана на редкость изобретательно, она жива и динамична, вся пронизана юмором. А для собственно водевильных героев у него ничего подобного не находится. Он не мешает актерам вести их защиту, но и никак не помогает. Не выявляет разность художественных темпераментов, не придумывает свежих задач, ярких приспособлений. Кроме молоденькой выпускницы Новосибирского театрального училища Женечки Званцевой — Кати из Тамбова, кроме Елены Соколовой — Веры глаз остановить не на ком. Все прочие быстро утомляют внутренним однообразием, использованием готового, давно наработанного. Порой кажется, Дитятковский работает, едва скосив глаза на текст, щеголяет уменьем выстроить свой сюжет, не оглядываясь на авторский Великий Сюжет Театра, который не может поколебать ни состав исполнителей, ни уровень исполнения. Говорят, это называется бриколаж, спасибо, конечно. В результате жизнь у нас скупа и суха, а древо жизни вечно зеленеет…

И мы все больше знаем о театре и все меньше — о жизни.

P. S. Тут только одна загадка. Когда честно спросишь себя, хотелось бы тебе вместо предложенного зрелища увидеть «что-то такое искрометное», ответно следует незамедлительно: нет, нет и нет!