Об Алексее Сергеевиче Суворине чаще всего вспоминают «попутно» — в связи с А. П. Чеховым или П. А. Стрепетовой, спектаклями Александринского театра или русской журналистикой. О нем самом мы знаем немного. А был он фигурой примечательной, крупной, неординарной. Он писал романы и пьесы, более тридцати лет издавал популярную в России газету «Новое время», выступал как критик и публицист, организовал и содержал собственный театр. Его кипучей энергии хватило бы на десять человек. Но стремление к успеху любой ценой захлестывало его, подчиняло себе его разумные и честные идеи, заставляло угождать массовому потребителю, подлаживаться к нему. В значительной мере именно конкуренция в предпринимательстве повернула его к национализму и шовинизму.

Может быть, ближе всего подошли к феномену Суворина И. Соловьева и В. Шитова в своей статье «А. С. Суворин: портрет на фоне газеты», но она затерялась на страницах журнала «Вопросы литературы» (1977, № 2), да и ограничились авторы, как видно из названия, в основном его газетой. Но и из этой статьи ясно, что Суворин был далеко не так однозначен и одномерен, как то было принято считать в советское время. Дополнительный свет на фигуру Суворина, безусловно, пролил его «Дневник». Это было замечено еще в 1923 г., когда он впервые был опубликован в неполном виде, со множеством пропусков и ошибок.

Известный текстолог Н. А. Роскина прочла «Дневник», вернее, его расшифровала, потому что Суворин вел его для себя, писал неразборчиво, небрежно. Это был огромный труд. Но до конца свою работу Роскина не довела. Это сделали профессор Лондонского университета Дональд Рейфилд, крупнейший зарубежный славист, автор увлекательной биографии Чехова, и его коллега из Воронежского университета — О. Е. Макарова.

Суворин вел «Дневник» не постоянно, в 1870— 1880-е годы от случая к случаю, в 1911–1912 — фрагментарно, с 1893 по 1907 более регулярно, но и здесь встречаются пропуски в год или даже несколько лет: то ли тетради затерялись, то ли Суворину, как он сам выражался, «не хватало выдержки» для такой работы. И все-таки здесь отразились многие события русской жизни.

В словесном портрете зачастую именно фон определяет общий абрис и детали, поэтому так отлично восприятие героя «Дневника» от героя газеты, напомним, статья Соловьевой и Шитовой помещала Суворина в привычный пейзаж «Нового времени». Читатели газеты и «Дневника» видят почти разных людей. На фоне газеты он выглядит бодрым, уверенным в себе — в «Дневнике» он весь сомнение, погружен в тяжелую депрессию. «Надо было вести дневник своим ошибкам и грехам. Тогда можно было бы подвести итог и своим добродетелям. А то прошла жизнь и не знаешь, что ты такое» (15 февр. 1900) — это о себе. «Мне жизнь неясна» (17 мая 1899) — это о мироощущении.

Суворин был человеком каждодневно деятельным, или, если воспользоваться словами Соловьевой и Шитовой, «был создан для суеты» и чувствовал это в себе. В «Дневнике» он от этого отрешался: много раздумывал о жизни и смерти, о своем предназначении, страдал и мучился. «Вот и живешь так, с утра до вечера хватаясь за дело, которое берет всего меня и которое составляет всю мою жизнь. И в этом деле бездна фальшивого, пригнетающего и самого себя и других…» (8 февр. 1884).

Интонация «Дневника» тоже совершенно неожиданна. Все, что в публицистике Суворина высказывалось прямолинейно, здесь подвергается сомнению; часто констатация тех же явлений, которые в газете приветствовались, здесь грустна и насмешлива: «У нас не как у всех, у нас самодержавие» (7 марта 1901). И совсем незаметно в «Дневнике» «лакейство», в котором упрекал Суворина В. И. Ленин. Суворин судит о сильных мира сего трезво и жестко: о министрах, придворных, великих князьях и даже о наследнике, будущем Николае II: «Очень неразговорчив, вообще сер, пьет коньяк и сидит у Кшесинской по пять-шесть часов…» (8 февр. 1893).

Видна на страницах «Дневника» и самоирония. Помещая здесь остроумную пародийную сцену из «Гамлета», которую после знаменитого эрмитажного спектакля посвятил великому князю Константину Константиновичу, Суворин замечает: «Сценку эту… однако, напечатать в газете поопасался» (27 февр. 1900).

Суворин не просто любил театр — театр был его единственной бескорыстной привязанностью, его манией: «Эта суета мне любезна и приятна. В театральной атмосфере что-то ядовитое, как в алкоголе или никотине» (7 февр. 1897). Хотя он лично знал многих русских актеров (М. С. Щепкина, П. М. Садовского, В. В. Самойлова и др.), в «Дневнике» нет о них сведений. Но есть заданная их творчеством высота требований к искусству. Есть впечатления от современного европейского театра, московского Малого, Александринского и собственного театра.

Патриотически-великодержавные настроения Суворина в театральной области были абсолютно искренни. «Мне лично успехи Александринского дороже успехов нашего литературно-артистического театра, потому что тот — наш русский театр, народный, всем принадлежащий» (21 апр. 1896). Это не просто красивая фраза. Только что сетовавший на недостаток талантов в своей труппе, Суворин отверг предложение В. Н. Давыдова о переходе к нему.

На страницах «Дневника» Суворин оценивает свою театрально-критическую деятельность достаточно высоко. Ему повезло: актеры прислушивались к его суждениям, благодарили за их нелицеприятность. С явным удовольствием приводятся слова М. Г. Савиной на юбилейном обеде: «Если б Вы не ругали меня так, я бы не стала такой артисткой» (21 февр. 1900).

Многие его высказывания о современном ему театре неожиданны, даже дерзки. Например, об «аляповато-наивной» «Орлеанской деве» в Малом театре, о спектаклях МХТ. А восприятие «Чайки» и «Трех сестер» колеблет привычную схему родства Суворина и Чехова. Отношение Суворина к драматургии вообще не входит в театральную сферу. Он рассуждает о героях драмы как о живых людях, их осуждая или восхваляя, принимая или отвергая их поступки, и лишь актерская игра поднимает для него пьесу на уровень искусства.

Из оценок актеров интересна разносторонняя характеристика Л. Б. Яворской. Чрезвычайная неприязнь к ней Суворина не сказывается на беспристрастности. И скандал с представлением антисемитской пьесы «Контрабандисты» В. А. Крылова и С. К. Эфрона на страницах «Дневника» получил дополнительную окраску. В описании студенческой демонстрации, подготовленной Яворской с участием ее мужа, ясно: кроме законного негодования либерально настроенной молодежи, сработало желание и умение организовать сенсацию (28 и 29 нояб., 1 дек. 1900).

Предисловие к изданию написано легко, читается с интересом, дает представление о биографии Суворина, содержит изящные филологические наблюдения, например о близости Суворина с Ф. М. Достоевским. Однако авторы не всегда внимательно читают сам текст «Дневника». Например, только этим можно объяснить, что, говоря о пьесе «Вопрос», они пишут, что ее успех «был ограничен сценой суворинского театра» (с. XVI-XVII), а в «Дневнике» Суворин говорит лишь о посещении им спектакля Александринского театра в 1903 г. и о постановке «Вопроса» в собственном театре вообще не упоминает. Содержится в предисловии и такое странное утверждение: «Репертуар суворинского театра в отличие от МХАТа был более новаторским» (с. XVII). С этим даже как-то неловко полемизировать. Кстати, уместно было бы по отношению к Московскому Художественному театру употребить аббревиатуру МХТ, а не МХАТ, которая была введена уже в советское время. И столь же странно прочесть в комментариях о том, что Н. Ф. Сазонов не премьер, не ведущий, а почему-то «главный» актер Александринского театра (с. 558).

Издание снабжено примечаниями и аннотированным именным указателем, показывающим еще раз, с каким огромным кругом лиц имел дело Суворин. Но и в него вкрадываются досадные ошибки. Первой исполнительницей роли Маши в «Чайке» в Александринском театре названа Алексадра Михайловна Читау (кстати, не Михайловна, а Матвеевна, в замужестве Огарева, а не Кармина), на самом деле Машу играла ее дочь — более подходившая по возрасту — Мария Михайловна (урожд. Огарева, по сцене Читау 2-я, по мужу Панчина, 1859–1935), оставившая воспоминания об этом спектакле (Новый мир, 1980, № 1). Неверно указана и дата рождения дочери Сазонова — актрисы Л. Н. Шуваловой, известной под этим сценическим псевдонимом, —1879, правильно —1878.

Однако ошибки лишь незначительно уменьшили ценность издания. Выход в свет «Дневника» Суворина, «подлинного и единственного памятника ему», — бесспорное событие!

Февраль 2000 г.