Русский драматический театр Литвы (Вильнюс). «И немедленно выпил…» (по мотивам поэмы В. Ерофеева «Москва — Петушки»).
Режиссер Владимир Тарасов

«О, тщета! о, эфемерность! о, самое бессильное и позорное время в жизни» — время от закрытия театров и до рассвета. Сколько лишних седин оно вплело в косы всех нас, унылых и тоскующих брюнеток.

Нет, в том, что происходило на наших глазах, решительно не было никакого «по мотивам». Все читали Бориса М. Гаспарова, а потому даже ребенок знает, что такое «по мотивам». Гром победы раздавайся — вот что это такое! Нельзя же в самом деле серьезно считать, что в некоторых местах кастрированный и кое-где цензурованный текст — это «по мотивам». Нас грубо обманули в лучших ожиданиях.

Строго говоря, это нельзя назвать даже иллюстрацией. Нет, нельзя. Почему, спросите вы? Потому что Иллюстрация — это такая… местами… может быть… очень художественная штука. И чтобы художество в натуральном своем виде излилось наружу, необходимо, конечно, создать образ. «Или фюр зихь или ан зихь. термин Эммануила Канта. Лучше всего, конечно, и ан зихь и фюр зихь». Чего постановщику решительным образом удалось избежать. Уверяю вас. Чтение в лицах, представление в фигурах — вот что это было.

И зачем было собирать их всех — ангелов, официантку, швейцара, случайных попутчиков, контролера Семеныча, работяг, княгиню, камердинера, Сатану, царя Митридата, Сфинкса, тяжелую люстру из ресторана Курского вокзала, диаграммы выпивок и старого хрена Алексея Блиндяева, члена КПСС с 1936 года.

И к чему была вся эта трескучая смесь, если та, к которой взалкан был путь, та, «любимейшая из потаскух», та, «белобрысая дьяволица», та… с косой, что от попы до затылка… оказалась одетой в черную комбинацию, миленькой молоденькой девуленькой с рыжей косицей.

И кому были нужны сразу четверо Венечек, которые, отвечая на вопросы друг друга, бродили по широтам и просторам малой сцены. Здесь и одного — Первого и главного — было куда как много. Он мотался по сцене из стороны в сторону, смахивая с лица лезущие в артистическом беспорядке в рот длинные волосы. И, изображая невыразимую душевную муку, широко открывал глаза… «Какие глаза! Они постоянно навыкате, но никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла — но зато какая мощь! Какая духовная мощь… им все божья роса». Может быть, искомое «немного выпить» и могло бы кому-то в чем-то помочь, но только не здесь и не сейчас. Бесконечные прикладывания к бутылкам, натуралистические судороги и подергивания, детальная имитация дрожащих рук и заплетающихся голосов — все это изобилие художественных приемов и средств было призвано живописать моральное и нравственное разложение главного героя, который по дороге к любимой девушке, проживающей на станции Петушки, напился до чертиков со случайными попутчиками и в паранормальном бреду нечаянно вернулся обратно.

И Божественная комедия Веничкиной жизни чем дальше, тем больше, отсвечивала примитивной бытовухой и пафосом санитарного бюллетеня о вреде пьянства. «И финита ля комедиа. Не всякая простота — святая. И не всякая комедия — божественна… довольно в мутной воде рыбку ловить, — пора ловить человеков!.. Но как ловить?..

Черт знает, в каком жанре я доеду до Петушков…»

Не доеду…