Путеводители прошлого века и многочисленные записки путешественников кратко или обстоятельно, но почти обязательно затрагивали такую яркую сторону жизни Петербурга, как народные гуляния. В столице Российской империи гуляния проходили на центральных площадях, по берегам Невы, на окраинах города, в ближайших и отдаленных пригородах. Масштабы и продолжительность их, разумеется, были разными, на первом же месте стояли знаменитые Масленичные и Пасхальные гуляния, отличавшиеся огромным разнообразием увеселений, большим стечением всевозможного люда, особой приподнятостью настроения, броскостью красок и оглушающим звуковым фоном, создаваемым множеством оркестров и одиночных музыкантов, шарманками, выкриками продавцов и зазывал, громким смехом и разговорами гуляющей публики.

Качели, карусели, катальные горы, выступления цирковых артистов, кукольников, фокусников, дрессировщиков с учеными собачками, канарейками, обезьянками и пр., целая армия разносчиков, райки и всякого рода косморамы, диорамы — это и многое другое в течение нескольких дней оглушало и одурманивало толпы посетителей, добровольно бросавшихся в объятия разгульного площадного веселья.

Центром подобных гуляний были балаганы, именно они украшали площадь, создавая лицо и престиж народного городского праздника, определяя его ценность и весомость в глазах настоящих любителей площадной зрелищной культуры. Бесспорное главенство признавалось за крупными балаганами-театрами, где шли «обстановочные спектакли» — пантомимы, арлекинады, феерии, баталии, а позднее разыгрывались пьесы «для народа», основанные на адаптированных отечественных и зарубежных произведениях «большой» литературы.

Материалы конца XVIII — XIX вв. содержат интересные сведения о типах балаганов, о популярных актерах, зазывалах, постановках, о специфической балаганной публике. Кое-что можно узнать и о владельцах балаганов, которые зачастую одновременно были и антрепренерами, режиссерами, иногда и сами выступали на подмостках собственных балаганных «заведений».

Пожалуй, первым крупным балаганщиком был Христиан Леман — любимец петербуржцев, имя которого не сходило со страниц столичной прессы на протяжении десяти лет — с 1826 по 1836 гг.

Регулярные корреспонденции «Северной пчелы» (газеты, рассчитанной на самого широкого петербургского читателя) донесли до нас восторженные отклики на выступления лемановской труппы.

В отчете, посвященном масленичным балаганам 1834 года, читаем: «…балаганы наши отличаются числом, просторностью, наружным и внутренним изяществом, которое возвышается с каждым годом. Числом их восемь. Первое место принадлежит Леману. <…> У нас идея о масленице неразрывно соединена с идеею о Лемане. Спросить у кого-нибудь «скоро ли будет масленица?» значит то же, что сказать: „Скоро ли Леман начнет представления?“»*.

* Северная пчела. 1834. № 48.

Через два месяца газета вновь обращается к народным увеселениям. Прерванные Великим Постом, они с не меньшим блеском возрождались на время Пасхальной недели: «На Адмиралтейской площади возник фантастический городок, и шумные, пестрые толпы довольного, веселого народа потянулись туда изо всех концов столицы… Вокруг качелей построено одиннадцать балаганов; из них первое место, как и всегда, занимает Леман»*.

* Северная пчела. 1834. № 93.

Талантливый балаганный деятель воспринимался как своего рода достопримечательность Петербурга, среди поклонников его искусства были отнюдь не только простые люди. Известно, что в 1830 г. на масленицу балаган Лемана «изволил посетить» Николай I вместе с наследником-цесаревичем, будущим Александром II*. Видимо, это событие подвигло Фаддея Булгарина** на написание целой статьи, посвященной пантомиме Лемана, где поступок императора расценивался как проявление мудрости и истинного народолюбия, а самой пантомиме придавался статус древнего и подлинного искусства, ибо еще «в Римской империи не только простые граждане и сенаторы пристрастились к пантомимам, но и сам Август чрезвычайно любил сей род представлений»***.

* Северная пчела. 1830. № 46; Русские народные гуляния по рассказам А. Я. Алексеева-Яковлева в записи и обработке Евг. Кузнецова. Л.;М., 1948. С. 9.
**Ф. В. Булгарин — писатель, журналист; вместе с Н. И. Гречем издавал «Северную пчелу» (1825 — 1859); автор многих статей, заметок, корреспонденций в этой газете.
***Северная пчела. 1831. № 38.

Судя по дневнику, дважды побывал на постановках Лемана Александр Васильевич Никитенко — академик петербургской Академии наук, один из главных цензоров, видный литературный критик и историк литературы. 22 апреля 1831 г. он записал: «Сегодня же был под качелями и, между прочим, в балагане Лемана. <…> К Леману нелегко пробраться. У дверей его храма удовольствий так тесно, как в церкви в большой праздник до проповеди. Я с трудом достал билет, еще с большим трудом пробрался к дверям»*. О гулянии 28 апреля 1834 г. в дневнике всего несколько слов: «Праздники. Балаганы. Леман. Косморама. Бродил в толпе с Делем, Гергардтом и Чижовым»**. Торопливая, на память запись, содержащая лишь ключевые слова, и, понятно, имя Лемана здесь далеко не случайность.

* Записки и дневник (1826 — 1877) А. В. Никитенко. Т. 1. СПб., 1893. С. 288.
**Там же. С. 328.

С нескрываемым восхищением вспоминал о Лемане и художник Павел Петрович Соколов: «Центром целой массы построек и балаганов был пантомимный театр Лемана… Этот развеселый театр был битком набит и отборным обществом и народом — хохот в нем стоял неумолкаемый. Игралась постоянно итальянская комедия, и Леман играл Пьеро так, как после него никто не играл. Этот Леман был преоригинальная личность и при этом природный комик; по мне, он ужасно походил на Живокини, которого я поздней видел в Москве. Надо быть человеком чрезвычайно тонкого ума, чтобы уметь так рельефно изобразить совершенного дурака и выставить так сильно весь комизм его непроходимой глупости. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что этот Леман — человек, получивший очень большое образование и весьма начитанный»*.

* Соколов П. П. Воспоминания. Л., 1930. С. 66.

Огромная популярность Христиана Лемана, безусловный его талант, оригинальность и неподражаемость, высоко ценимые современниками, оказались, однако, недостаточным поводом для написания биографии балаганного увеселителя. Мы ничего не знаем о том, где и когда родился и скончался Леман, как, чему и у кого он обучался, где гастролировал до приезда в Россию, была ли у него семья, и пр. Все, что сохранилось, — это впечатления от выступлений на народных (преимущественно петербургских) гуляниях, скупые описания отдельных постановок и номеров, а также… пожар. Один из самых страшных театральных пожаров, потрясший петербуржцев и положивший конец русской карьере Лемана.

2 февраля 1836 г., в первый день масленицы, загорелся переполненный зрителями балаган Лемана, выстроенный в центре Адмиралтейской площади Петербурга. Из-за возникшей паники, неумелых действий администрации и пожарных, из-за просчета при строительстве балагана (двери его открывались вовнутрь, а не наружу; широкие выходы находились только справа, где и возник пожар, толпа же бросилась влево, по узким лестницам, отчего и возникла страшная давка) погибло 126 человек. Таковы официальные данные. По слухам, число жертв было вдвое больше. Сам балаган сгорел дотла*.

* Северная пчела. 1836. 4 февраля. 4, 5 и 6 марта; Записки и дневник А. В. Никитенко. Т. 1. С. 365–367; Письма Ольги Сергеевны Павлищевой к мужу и отцу // Мир Пушкина. Фамильные бумаги Пушкиных-Ганнибалов. Т. 2. СПб., 1994. С.153 (письмо из Петербурга от 18 февр. 1836 г.); Воспоминания старого учителя И. К. Зайцева. 1805 — 1887 // Русская старина. 1887. Т. 54. № 6. С. 677; Пыляев М. И. Старый Петербург. Л., 1990. С. 96 — 98 (репринтное изд. 1889 г.); Пожар балагана Лемана совпал с приездом в Петербург юного Д. В. Григоровича. В «Литературных воспоминаниях» писатель говорит о слухах, по которым число погибших определялось в несколько сот человек (Григорович Д. В. Полн. собр. соч.: В 12 т. СПб., 1896. Т. 12. С. 221).

Леман со своей труппой перебрался в цирк у Симеоновского моста, который он арендовал с 1835 г. Здесь состоялась премьера новой пантомимы — арлекинады, но оправиться после тяжелого удара Леман уже не смог и, «оказавшись несостоятельным к платежу аренды за цирк», в конце следующего года вынужден был тайно покинуть Петербург*. Дальнейшая судьба его неизвестна.

* Конечный А. М. Петербургские народные гуляния на масленой и пасхальной неделях // Петербург и губерния. Историко-этнографические исследования. Л., 1989. С. 29.

Несмотря на то, что Леман во многом остается загадочной личностью, его можно считать типичной фигурой своего времени. Как и большинство представителей балаганной культуры начала XIX столетия, он прибыл в Россию из Европы. Есть сведения о том, что Христиан Леман с братом приехали в Россию в 1818 г. и выступали поначалу в Москве. Через некоторое время Христиан перебрался в Петербург, а брат его остался в древней столице, где имел свой балаган (может быть, и другие строения).

В Москве Христиан Леман получил известность как площадной актер, владеющий несколькими цирковыми и комедийными жанрами, а также как хозяин небольшого зверинца. Во всяком случае, «Северная пчела» в апреле 1826 г., напоминая читателям о приближении Пасхальной недели с ее непременными старыми и новыми увеселениями и развлечениями, настоятельно советовала завсегдатаям столичных гуляний обратить внимание на «балансера-гротеска» Лемана и его зверинец. Это первое упоминание Лемана в прессе*.

* Северная пчела. 1826. 20 апреля.

Благодаря разысканиям А. И. Бройтман и Е. И. Красновой, стало известно, что в конце 1820-х годов зверинец Лемана располагался в манеже купца Козулина на большой Морской улице, в доме № 20. Козулин сдавал помещения конторе дилижансов и заезжим гастролерам*.

* Бройтман Л. И., Краснова Е. И. Большая Морская. СПб., 1996. С. 64.

Зверинец пользовался успехом у петербуржцев. Во-первых, это был один из самых больших зверинцев в Европе. Во-вторых, посетители могли видеть там довольно много необычных для России животных, к примеру, удава, льва, ягуара, гиену, шакала, страуса и других. «Особенно поражал публику <…> редкий зверь Вальрос, обитатель Северного Ледовитого океана. Он был необычайно громадной величины, имел большие здоровые зубы, кожа на нем была неимоверной толщины. Публика битком наполняла зверинец, когда это чудовище показывалось» (в переводе с английского walrus — морж)*. Наконец, в-третьих, популярность зверинца определяло, как пишет Ю. А. Дмитриев, то, что Леман не ограничивался показом экзотических животных, он привносил элементы цирка с его чудесами дрессировки и смелыми экспериментами. Так, зрители удивлялись мирному пребыванию в одной клетке удава, льва и тигра**.

* Бройтман Л. И., Краснова Е. И. Большая Морская. СПб., 1996. С. 65.
**Дмитриев Ю. А. Цирк в России. От истоков до 1917 года. М., 1977. С. 99.

Посетивший зверинец Лемана А. В. Никитенко записал в дневнике под датой 22 апреля 1831 года: «Молодой слон очень мил. Он с точностью исполнял все предписания хозяина: щеткою чистил себе ноги, смахивал себе со спины пыль платком, звонил в колокольчик, плясал, т. е. передвигал в такт передние ноги и топтался на месте. Не без любопытства рассматривал я также обезьян»*.

* Записки и дневник А. В. Никитенко Т. 1. С. 288 — 289.

Первый год, проведенный в Петербурге, уже принес Леману ощутимый успех. Правда, «Отечественные записки», помещая в мае 1827 г. традиционное обозрение гуляний на Святой неделе, ограничились простым упоминанием новой фигуры среди увеселителей столицы, отметив лишь наличие «сарая» Лемана под № 3 и обозначив основной жанр — «пляски по канату»*. Зато «Северная пчела» дала актеру более полную характеристику: «Леман, — читаем в номере от 9 апреля 1827 года, — артист вроде паяцев. Он, кроме ловкости во всех гимнастических упражнениях, одарен особым искусством переменять физиономию и смешить мнимою своею простотою».

* Отечественные записки. 1827. Ч. 30. № 85. Май. С. 325.

Прошло четыре года. Леман вполне освоился в Петербурге, стал знаменит и популярен. Теперь устами своего корреспондента «Северная пчела» с восторгом восклицала: «Такого классического паяца, как г. Леман, мы отроду не видывали!»*.

* Северная пчела. 1831. 17 февр.

Почти все, кому довелось побывать на представлениях Лемана, отмечали превосходное умение его ходить по туго натянутому канату, причем артист не только выполнял сложнейшие трюки, от которых у зрителей захватывало дух, но успевал еще смешить публику. Запомнилась такая «коронная штука» его: Леман «прыгает по канату сперва верхом на колоссальном петухе, потом на спине «старухи»: эти два чучела так искусно к нему подвязаны, что никак нельзя догадаться, кто прыгает — всадник или петух?»*.

* Северная пчела. 1827. № 43.

Присутствовавшему на одном из подобных выступлений А. В. Никитенко понравился фарс, с блеском разыгранный Леманом: «Паяц ест яйцо. Вдруг схватывает его сильная боль в животе. Он корчится по-паяцовски, стонет и проч. Приходит доктор, делает ему во рту операцию и вытаскивает пребольшую утку, которая движется точно полуживая»*. И хотя для академика и цензора Никитенко Леман оставался «полуартистом», шутки которого носили слишком площадной, грубый характер, основная масса посетителей гуляний принимала их очень хорошо, платя искренней любовью своему кумиру.

* Записки и дневник А. В. Никитенко. Т. 1. С. nobr>288-289.

С конца 1820-х годов «Северная пчела» регулярно извещала о выступлениях труппы Лемана, перечисляя наиболее выигрышные или вновь созданные номера, сообщала об изменениях в актерском составе и пр.

«Имя Лемана, — пишет А. М. Конечный, — стало легендарным. Даже много лет спустя, в 1860-е годы, народ называл паяцев Адмиралтейской площади „лейманами“»*. А. Я. Алексеев-Яковлев уверял, что и в начале следующего десятилетия о Лемане можно было услышать «в воспоминаниях актеров, машинистов сцены, декораторов», работавших у братьев Легат — учеников знаменитого актера-предпринимателя**.

*Конечный А. М. Петербургские народные гулянья на масленой и пасхальной неделях. С. 47.
**Русские народные гулянья по рассказам А. Я. Алексеева-Яковлева. С. 50.

Яркие, талантливо выполняемые трюки на канате и блестящее исполнение роли паяца заставили говорить о Лемане-комике как об истинном украшении столичных гуляний. Однако настоящую славу ему составили не эти жанры. В глазах современников и в памяти последующих поколений Леман был прежде всего создателем оригинальных пантомим-арлекинад. Вынесенные впервые на суд публики в апреле 1830 г., именно они сделали из пользующегося успехом балаганного увеселителя известного всем «господина Лемана», владельца крупнейших балаганов. О новом направлении в деятельности Лемана сообщила всё та же «Северная пчела» в номере, выпущенном к Пасхе 1830 года: «Г-н Леман, с новым обществом акробатов, поместился на Святую неделю в самом большом балагане под № 8 и будет давать представления, состоящие из пляски на канате, эквилибристических шуток и пантомимы с всевозможным разнообразием».

Похоже, Леман был хорошо знаком с европейскими представлениями такого рода. Есть основание думать, что какое-то время до приезда в Россию он подвизался на подмостках небольших полуфольклорных театриков в предместьях Парижа, где еще в XVII-XVIII вв. сформировался особый тип ярмарочных постановок — французский вариант пантомим-арлекинад в духе классической комедии масок. Эти представления, своеобразно соединившие традицию итальянской комедии дель арте с богатым опытом французских феерий, имели огромный и долгий успех в России.

Следует сказать, что подобный вид площадного искусства не был для русского зрителя начала XIX в. совершенной новинкой. Первая труппа итальянских актеров комедии масок, выписанная Анной Иоанновной из Польши сроком на один год, прибыла в Москву в феврале 1731 г. «Спектакли, начавшиеся уже через неделю, произвели фурор, и в течение последующих пяти лет комедия масок в исполнении различных трупп становится зрелищем регулярным»;* как в Москве, так и в Петербурге. Быстро расширив пространственные границы своих представлений, заезжие актеры с легкостью перекочевали с придворной сцены на балаганную. Примерно с сороковых годов XVIII в. персонажи итальянской комедии — Арлекин, Пьеро, Коломбина и другие — стали обычными героями русских балаганов, где жанр арлекинады занял одно из ведущих мест в репертуаре, а комики-зазывалы удачно соединяли в себе (в разных, конечно, пропорциях) итальянского паяца и русского масленичного или святочного деда, используя арсенал как тех, так и других комических средств и приемов.

* Голдовский Б. П. Кукольный театр в Петербурге XVIII столетия // Кукольники в Петербурге. СПб., 1995. С. 28.

Таким образом, Леману со товарищи предстояло заслужить внимание русских поклонников балаганов не столько новизной, сколько качеством и размахом своих представлений. Безусловно, Христиан Леман следовал вкусам века. Известно, что по-настоящему мода на пантомимы-арлекинады в России установилась после 1825 г., когда они стали основной частью репертуара многих балаганов. Веселые, занимательные, искрометные представления привлекали большое число зрителей. Обратившийся к этому жанру Леман очень скоро вышел в несомненные лидеры. Его арлекинады и феерии поражали массой невероятных сценических эффектов, которые достигались с помощью «замысловато устроенных машин», так называемого «черного кабинета», сложной системы зеркал, использования декораций в виде многогранных призм, специальных люков для провалов и пр.

Основу лемановских пантомим составляли казавшиеся совершенно невозможными, поистине фантастические превращения. Подобного петербургская публика еще не видела. «Пантомимы сии, — писала, будоража воображение горожан, «Северная пчела» 8 апреля 1830 г., — сопровождаемы будут забавными превращениями, например, управителя в осла, крестьянской избы в модную лавку, Арлекина в книги; камень превратится в Пегаса, на котором Арлекин полетит на воздух; Арлекином зарядят мортиру и выстрелят его в окно модной лавки; Пьеро раздвоится и обе части его пойдут в противные стороны; сильным ветром из мехов Пьеро в ванне поднимется на воздух».

На масленице 1831 г. перед глазами зрителей разворачивались не менее удивительные картины: «… такие чудеса, что едва верится! Тут черная школьная доска превращается в храм, сияющий рубинами и яхонтами, там Паяц плывет в ушате, взлетает в воздух, падает и — не ушибается. Арлекин, убитый из ружья, распадается на части, и вдруг начинается операция: ему приклеивают руки, голову и туловище, и он воскресает. Паяца распиливают надвое. Словом, забавного много, и все производится в действо так быстро, так ловко, что глаз не успевает следовать за движением и не примечает обмана»*.

* Северная пчела. 1834. 28 февр.

Напомним, что, следуя давней традиции, знаменитые лемановские арлекинады начинались еще с наружного балкона балагана, на котором нередко выступал и сам Христиан в костюме Пьеро, наряженный в балахон с длинными рукавами, весь обсыпанный мукой. «Можно ли забыть… давку перед его балаганом, его неподражаемого Пьеро и милую Коломбину!» — восклицал оставшийся неизвестным «любитель карнавальной драматургии»*. Со ссылкой на этого таинственного «любителя» «Северная пчела» поместила довольно любопытную характеристику лемановского стиля в искусстве балаганных арлекинад и феерий, поставив последние выше театральных постановок по произведениям В. Гюго, А. Дюма, Дюканжа, переполненных страшными сценами с разбойниками или потусторонними силами, кошмарными злодеями и безвинно страдающими жертвами, где зритель содрогался, испытывал неподдельный ужас, едва ли не падал в обморок. Балаганная эстетика, пользуясь тем же театральным языком, переводила высокую патетику трагедий и мелодрам в смеховой регистр площадной культуры. Как раз это подметил и оценил «любитель карнавальной драматургии». «В балагане Лемана можно отдохнуть от театральных ужасов. <…> Впрочем, не пугайтесь, гг. любители Виктора Гюго, Дюмаса и Дюканжа**: не думайте, чтобы Леман лишил вас любимых вами эффектов: он тоже покажет вам чертей, скелеты, ад, пожар, убийства; все это будет, непременно будет у Лемана, только Леман не так злопамятен, как Виктор Гюго, не так разрушителен, как Дюканж, не так закоренел в злодействе, как Дюмас. Леман добр по природе и потому, если убьет кого-нибудь, то через минуту опять воскресит; если оторвет у Пьеро голову, то, из жалости, опять скоро возвратит ее туловищу; если разрежет Арлекина на части, то немедленно склеит их; если черти посадят Панталона в клетку, то Леман, по добродушию, отопрет ее. Из всех его убийств ни одно не огорчает, а все заставляют смеяться. И когда на сцене домы и залы превращаются в домы разврата и тюрьмы, Леман объявляет, что он будет превращать домы в розовые беседки, поведет вас в поля и леса, из снопов покажет вам амуров, из блинника сделает китайского великана, заставит путешествовать Арлекина из колесницы в бутылку, из бутылки в барабан, из барабана в солонку, из солонки в кофейную мельницу, из мельницы в ландкарту… Да это целая Одиссея!»

* Северная пчела. 1834. 28 февр.
**Дюканж Виктор Анри Жозеф (1783 — 1833) — французский драматург и романист, автор романов и мелодрам, пользовавшихся большой популярностью, в том числе у русского читателя и зрителя.

Подчеркивая самостоятельность и оригинальность Лемана, восторженный почитатель его не преминул добавить: «Однако же он увлекся веком, покорился отчасти господствующему теперь вкусу. И Леман обещает сцены в современном роде: терзание Панталона, разрыв Пьеро на две части, появление мумий, превращение бочек в чертей и пр.»*.

* Северная пчела. 1834. 28 февр.

Действительно, Леман и другие видные балаганщики знали вкусы своих посетителей. Одновременно подчиняясь им и управляя ими, они устанавливали массовую моду на определенные представления, на тип героя, сценические приемы.

Вероятно, не без воздействия и наглядного успеха столичных балаганных постановок провинциальные театры со второй четверти прошлого века стали уделять большое внимание оформлению спектаклей, в основном техническим «чудесам». По словам И. Ф. Петровской, до конца 50-х годов, а в отдельных антрепризах и позже, пользовались успехом спектакли с «волшебными явлениями, блуждающими огнями, огненными полетами, превращениями, провалами, тенями, адскими чудовищами, летающими драконами, скелетами, разными страшилищами». Взятые в кавычки слова — часть текста афиши к популярному представлению «Иоанн Фауст, или Чернокнижник»*. И. Ф. Петровская пишет также, что мемуаристы сплошь и рядом вспоминали «постановки 1890-х годов, когда на сцене шли проливные дожди, низвергались водопады, били фонтаны, извержение Везувия или бушующее море с гибнущими кораблями было обычным явлением, появлялись подплывающие пароходы, железные дороги с настоящими паровозами с электрическими фарами, дымом и искрами»**.

* Петровская И. Ф. Театр и зритель провинциальной России. Вторая половина XIX века. Л., 1979. С. 62.
**Там же. С. 139.

Удивительно, но все это гораздо раньше, а часто оригинальнее, чем в театрах, проделывалось в крупных балаганах. Современники, свидетели грандиозных успехов Лемана, еще в 1830-е годы признавали его «чудесный дар предупреждать» театры: «Все, что теперь влечет нас в Театр, все это мы давно уже видели у Лемана в балагане. Вам нравится извержение Везувия в Фенелле, — Леман показывал его за два года прежде; вас ужасает скелет в Игроках — Леман выставлял его в 1830 году; вы восхищаетесь красным огнем в Волшебном стрелке, — но это изобретение Лемана, это его секрет: уже пять лет, как Леман освещает красным огнем свои храмы, своих богинь, амуров, волшебниц…»*.

* Северная пчела. 1834. 28 февр.

Интересно, что лемановские традиции закрепились и в театре кукол, где в то же время все больше входили в моду «пантомимные балеты с превращениями», исполняемые трюковыми марионетками. Один пример. В 1837 г. в Москве на масленичном и пасхальном гуляниях под Новинским работал балаган Георга Клейншнека, вторую часть программы которого составляли трюковые марионетки. Объявление, помещенное в «Московских ведомостях», уведомляло: зрителей ожидают «фигуры, превращающиеся в пять или шесть комических предметов», «танцовщики, плясуны на канатах, эквилибристы всякого рода», а в финале «театр превратится в храм Аполлона; из земли появятся пять горящих жертвенников; вторичное превращение театра представит золотой храм богини Минервы, который вскоре потом, в третий раз, превратится в прекраснейший жертвенник всех граций; потом после превращений появится Минерва, и в пятом превращении Амур со своими атрибутами, которые будут окружать грации, имеющие в руках розовые гирлянды». Без удивления читаем чуть ниже: «Механизмы и превращения… сочинены г-ном Леманом»*.

* Московские ведомости. 1837. № 6 от 24 февр.

Популярность представлений Лемана к середине 1830-х годов была столь велика, что он мог уже позволить себе, вопреки правилам и традиции, не украшать балаган вывесками и картинами. Вместо них имелась простая надпись: «A’bon vin point d’enseigne» («доброе вино не нуждается в ярлыке» — франц.). Балаганы Лемана удивляли и ошеломляли своими размерами (балаган под № 6 «по огромности своей стоил всех прочих»*) и богатством внутренней отделки. Нам не встретилось описания балагана Лемана, но представить внутреннее убранство его могут помочь сведения о крупных балаганах Берга и Легата, преемников Лемана, многое заимствовавших у него и успешно развивавших лемановское направление в жанре арлекинады. Вместо обычных свечей здесь были роскошные люстры, «скамейки обиты яркою материею», «авансцена расписана искусной кистью, а не сколочена из досок, загрунтованных белою кистью, как бывало»**.

* Северная пчела. 1834. 16 мая.
**Северная пчела. 1836. 4 апреля.

Достигнув вершины успеха, Леман стал законодателем балаганного искусства. Ему пытались подражать, но, как правило, безуспешно. «Северная пчела» упоминала некоего Вейнарта, представлявшего в своем балагане «рождение Харлекина — горькую пародию на Лемана: бедность в костюмах, бедность в декорациях, бедность в смысле арлекинады». Все это, по мнению газеты, составляло «разительную противоположность» Лемана*.

* Северная пчела. 1834. 16 мая.

Богатство и признание не очень изменили Лемана, он по-прежнему охотно сам играл в пантомимах, принимал активное участие в оформлении постановок, в создании «живых картин» и рекламных вывесок для своих балаганов, с увлечением придумывал новые номера и трюки, переманивая к себе хороших актеров.

По всей видимости, он относился к тому типу людей, которые не могут останавливаться на достигнутом. Обязанный огромной славой и доходами арлекинадам и феериям, доведенным им до совершенства (так, по крайней мере, считали многие современники), Леман один из первых отказался от беспроигрышных героев и сюжетов.

Уже в 1834 г., на гребне успеха, он вносит в свой репертуар неожиданное: вместо Арлекина, Коломбины, Пьеро появились персонажи греческой и римской мифологии — Тезей, Геркулес, Ахилл, Ромул и Рем и др.*

* Северная пчела. 1834. 27 апреля.

Поиски, увлечение механикой и «увеселительной физикой» заводили иной раз Лемана в другую крайность — он забывал о сюжете, о мотивированности развития действия, так что представление сводилось к сумме отдельных виртуозных номеров. Кстати, именно так строились позже программы цирков и кукольников с трюковыми марионетками. У любителей же классической арлекинады подобный тип представления вызывал упреки. Помещая отчет о масленичном гулянии 1834 г. в Петербурге, «Северная Пчела» с разочарованием писала: «… в нынешнем году Леман не то, что был прежде: ни тени прежней арлекинской затейливости и насмешливости, ни искры прежней умозрительной забавности Пьеро. Теперь множество перемен декораций и превращений, но нет сюжета, нет связи между всеми этими переменами и превращениями, видно, что Арлекин и Пьеро, Коломбина и Полишинель выходят единственно для того, чтобы дать время машинисту приготовить машины, распустить храм, раздеть чертей и поджечь фейерверк»*.

* Северная пчела. 1834. 4 апреля.

Так или иначе, но Христиан Леман оказался яркой звездой на небосводе русской балаганной культуры. Несомненным было его влияние на сценическое искусство второй четверти XIX в., на развитие таких жанров, как мелодрама, водевиль, цирковые представления. Дело Лемана подхватили и продолжили его ученики и более молодые коллеги — братья Легат, семейство Берг, отец и сын Лейферты и др.

Леман оказался верен себе до конца. Его судьба в России — скромное начало, невероятно быстрый, ошеломляющий успех и трагический конец карьеры — сродни его же феериям и арлекинадам. Яркие эффекты и метаморфозы составляли основу и пантомим, и реальной жизни Лемана. То и другое происходило как бы на одних подмостках и объединялось общим понятием театра. Похоже, для современников Леман не существовал вне балагана.

Поразительно, как публика, заполонившая в роковой день 2 февраля 1836 г. балаган Лемана, увидела начавшийся пожар на сцене: «Это было в начале пятого часа пополудни. <…> Вдруг действующие в пантомиме актеры, одеваясь в отдельной каморке, увидели, что от одной лампы, слишком высоко подвешенной, загорелись стропила. Желая заблаговременно предостеречь публику, подняли занавес, чтобы показать ей приближающуюся опасность »*. Однако в первые моменты реальный огонь был воспринят как истинно лемановское эффектное зрелище. М. И. Пыляев приводит рассказ об этой катастрофе кадета Д. Чаплина, молодого очевидца, едва не погибнувшего в тот день: «Как только заиграла музыка, так на сцену с правой стороны из-под занавеса выскочил какой-то человек и громко закричал: „Господа, пожар, горим!“ и сейчас же исчез. В балагане сделалась суматоха; многие вскочили с мест, а большая часть зрителей, думая, что Леман потешается над публикой, начали громко смеяться и кричать: „Браво!“ Но в этот самый миг откуда-то повторился новый неистовый крик: „Пожар, горим, спасайтесь!“ Тогда все бросились с своих мест, и вот тут-то сделался страшный переполох… »**. О том же писала мужу и О. С. Павлищева — сестра А. С. Пушкина: «Начался пожар. Леман крикнул: „Горим!“. Это сочли за мистификацию; он поднял занавес — вся сцена была объята пламенем, и через четверть часа все было кончено»***

* Северная пчела. 1836. 4 февраля.
**Пыляев М. И. Старый Петербург. С. 97.
***Письма Ольги Сергеевны Павлищевой к мужу и отцу. С. 153.

Так что даже пожар, унесший почти 130 жизней и уничтоживший любимое детище Лемана, оказался похожим на оглушительно яркий финальный акт короткой феерической деятельности знаменитого балаганщика в столице Российской империи*. Петербургский период в биографии Лемана высвечен будто лучом театрального прожектора, все остальное так и осталось за кулисами, окруженное тьмой и неизвестностью.

* Символично, что панихида по погибшим, состоявшаяся по инициативе В. А. Жуковского, была отслужена на самом пожарище (Пыляев М. И. Старый Петербург. С. 97) и «вечная память» жертвам катастрофы невольно воспринималась и как поминки по делу Лемана.

Январь 2000 г.