П. Гладилин. «Лаборатория любви». Томский театр драмы.
Режиссер Юрий Пахомов, художник Нина Чурсина

На прошедшем недавно в Томске конкурсе «Маска — 2000» награды по основным номинациям получил спектакль Малой сцены Томской драмы «Лаборатория любви». Спектакль, поставленный режиссером Юрием Пахомовым по пьесе современного драматурга Петра Гладилина, увозишь «From Siberia with Love» — как театральное чудное мгновенье, как благое послание сибирской весны…

Черный бархат Малой сцены, элегантные, легчайшие белые столики и стулья — словно морозный рисунок по заиндевевшему темному стеклу, «сугробы» искусственного снега из невесомой полиэтиленовой стружки. Пьеса на двоих. Мужчина и Женщина бредут по снежному бездорожью, зарываются в сугробах, оступаются, пробираются друг к другу. Написать, что режиссер ставит так называемую современную драматургию рука не поднимается. Застрявшие в снегах черной сцены люди — отнюдь не наши современники, никаких тебе «современных» примет и родимых пятен. Полусон-полубред, наваждение. Обрывки снов, оброненных фраз, ошметки воспоминаний…

В их отношениях угадываются ситуации и мотивы знаменитых «пар» мировой драматургии, звучат отголоски то «Лысой певицы» Ионеско, то «Кто боится Вирджинии Вульф» Олби. А то вдруг фантомы гоголевской «Женитьбы» могут померещиться… Это не значит, что пьеса Гладилина берет взаймы, растаскивая по кирпичикам, у классиков. Страстная, странная, то усиливающаяся, то еле пульсирующая перекличка женского и мужского голосов вбирает в себя архетипические ситуации мирового «инь-яна». Они бредут из ниоткуда в никуда. «Лаборатория любви» — их «сцены из супружеской жизни», антология старинных, повторяющихся из века в век, занесенных снегами сюжетов. Герои пытаются выбраться из своих ста лет одиночества, в коротких вспышках-сценах ненадежной земной памяти силятся припомнить: в жизни, которая, как известно, есть сон, было что-то с ними или не было? «Боже мой! Я ничего не помню! Мы уже встречались? У нас есть дети?.. Я была уверена, что растратила свою жизнь на ерунду!»

А. Постников (Он), В. Бекетова (Она).
Фото С. Захарова

А. Постников (Он), В. Бекетова (Она).
Фото С. Захарова

А. Постников (Он), В. Бекетова (Она).
Фото С. Захарова

Она — Валентина Бекетова — прелестная, легкая, уставшая. Ее улыбка чуть горчит, а голос «надтреснут» хрипотцой. Прекрасная Дама под кружевным зонтиком, что-то смутно бормочущая в начале спектакля по-французски. Потом вдруг заговорит по-русски. Но это не спасет: Он — Александр Постников, скрюченный печальный человечек, штопаный-перештопанный, никак не может сложить из рваных фраз-воспоминаний общую с ней речь.

Они общаются на странном наречье, их любовный язык — сбивчивый, синкопированный, диалог лишен земной логики. Они переговариваются, словно узники перестукиваются из одиночных камер, словно иностранцы объясняются «на пальцах»… Из слов и фраз, оброненных наугад и часто невпопад, рождается мелодия спектакля, которая больше чем речь, которая приходит на помощь бессильной распавшейся речи.

В каждой сцене они едва заметно меняют жанровые "ключи«.Чуть уловимый интонационный сдвиг, легкая смена правил игры — как будто сдают карты по-новому. Словно в джазе, они пробуют разные вариации своей очень старой мелодии, которая то вспыхивает, то, кажется, совсем гаснет. «Я увидела вас и очень обрадовалась. А теперь я понимаю — это катастрофа», — такими признаниями в любви они обмениваются весь спектакль, балансируют на грани радости и катастрофы, веры в чудо и последнего отчаяния. Цепляются друг за друга, гонят, утешают… Бесконечные Двое на качелях: Кто мы? Откуда? Зачем? «А что если я был несчастливый и все это было вообще не со мной?» В расползающейся на глазах, померещившейся жизни («Я ненавижу свою жизнь. У меня давно было подозрение, что я живу чужой жизнью») есть только одна реальность-соломинка, за которую они пытаются зацепиться. «Я знаю только одно: я люблю вас. Чувства не могут померещиться».

Не меньше, чем поиском друг друга, они заняты опознанием самих себя — собственной сущности, замурованной в клише житейских сюжетов. Окликая друг друга, отражаясь, они словно пытаются пробиться к достоверности и подлинности собственной жизни. Тайное движение героев — попытка обрести единственность своей судьбы на сюжетном фоне повторяющихся, «клонированных» ситуаций.

Они то и дело загоняют друг друга в тупик и сами же выкарабкиваются. При тончайше разработанной сложной режиссерской партитуре — мизансценической, психологической, ритмической — спектакль временами не боится быть по-детски простодушным. Сочиненный и разыгранный в технике перекрестных, обратных связей, парадоксальных ходов, движений исключительно наугад и невпопад, — иногда он вдруг поражает безыскусной прелестью прямой речи — без всяких тебе иносказаний. Герои, как дети, надевают друг на друга крылья: уставшие ангелы, собравшиеся на новое гнездо… В финале режиссер усаживает их мирно за столик, устраивает им тихое рождественское чудо — у Нее в руках веник, обернутый в белоснежную кружевную фату, неведомый небесный радист «включает» трогательные голоса детей (так когда-то в финале эфросовской «Женитьбы» дети-ангелы миражно двигались в свадебной процессии).

Пожалуй, «Лаборатория любви» — слишком «химическое» название для этого спектакля. На мой взгляд, авторское название пьесы «Другой человек» было менее кассовым и театральным, зато по существу более точным. Вечная тоска по Другому (особенно если вспомнить, как трепетно эта категория была воспета философией экзистенциализма). Тайный смысл встречи и невстречи с Другим. Кривые-косые, мучительно-хаотические и единственно возможные линии судьбы, по которым они движутся в черном квадрате Малой сцены, то спотыкаясь, то взлетая, — что как не вечно удивленное и неутоленное движение навстречу Другому?

Спрашивается, откуда вдруг такое странное название у статьи и при чем здесь Феллини? Можно, конечно, было бы указать на миражную поэтику спектакля, на феллиниевское смешение яви и снов, и это было бы справедливым, да только все гораздо проще. Бюджет этого замечательного спектакля — восемь с половиной тысяч. Рублей. Умонепостижимо. Победа чистого идеализма театрального сочинительства над тупым материализмом театрального так называемого производства. Люди, сочинившие и сыгравшие этот спектакль, за ценой не постояли: поставленное на медный грош, зрелище выглядит умным, стильным, грациозным и очень дорогим.

Июль 2000 г.