В нашем журнале стало уже доброй традицией писать, что лицо любого театрального фестиваля воплощает в себе чьи-то индивидуальные черты. Физиономия магнитогорского «Театра без границ» — это лицо Владимира Досаева, екатеринбургского «Реального театра» — лицо Олега Лоевского. Когда вспоминаешь тюменский фестиваль — перед глазами прежде всего встает фигура Владимира Здиславовича Коревицкого, директора Тюменской драмы. Все правильно и справедливо — при многообразии фестивальных лиц и сюжетов непременно существует «центральный нападающий», бурлак, тянущий за собой всю баржу. Могучий и седовласый Владимир Здиславович элегантен, как белый рояль, на нем потрясающе сидит фрак, и он уже одним видом своим воплощает идею театрального Дома, фестивальную атмосферу праздничной приподнятости и ожидания радости. Его службы работают, как и он сам, — легко и красиво, кажется, что без напряжения и седьмого пота, а будто по мановению дирижерской палочки приходит в движение весь инструментарий театрального фестиваля. Не знаю, что и как занесло седовласого шляхтича в скованные снегами тюменские края, «во глубину сибирских руд», — но только очевидно, что одно его присутствие придает здешней театральной жизни необходимые артистизм и праздничность, за которыми скрываются недюжинные организаторские усилия.

Тюменский фестиваль называется «Золотой конек» (этих тяжеленных гривастых «коньков» мы с членом жюри Сергеем Федоровым собственноручно везли из Екатеринбурга). Разумеется, в финале все «коньки» благополучно обрели своих хозяев. Но, как и подобает театральному фестивалю, тюменский «Золотой конек» жил не наградами и победами (твердо помня, что искусство — не спорт), а ежевечерне зажигающимися огнями посреди студеной сибирской весны, освещающими спектакли из Тобольска, Нижневартовска, Екатеринбурга, Магнитогорска…

Тюменский театр драмы и комедии был представлен спектаклем «Одержимая любовью» (по пьесе Ф. Кроммелинка «Идея господина Дома»). Последний спектакль Владимира Воробьева, петербургского режиссера, трагически погибшего в декабре прошлого года. «Когда человек умирает, изменяются его портреты…» Кажется, в этом спектакле воплотились черты лица легендарного ленинградского режиссера. Тот образ театра, к которому Воробьев пробивался всю жизнь в счастливых и в несчастливых для себя обстоятельствах, напоследок запечатлелся в его финальном спектакле, поставленном в Тюменском театре. Стильность и артистизм, острая пластичность и прихотливо-дразнящие ритмы, которые управляют стихией игры. Игра, ее колкие выпады и парадоксы, театральная маска, скрывающая и одновременно воплощающая человеческую сущность в своих метаморфозах, остроумный монтаж аттракционов — все это воплотилось в спектакле по Кроммелинку.

Афиша фестиваля, судя по всему, никак специально не подбиралась. Тюмень созвала с разных сторон Сибири и Урала гостей, те привезли, что называется, «чем богаты», — в результате получилась пестрая и штопаная картина, собранная на живую нитку из живой жизни, как она складывается в последнем сезоне.

Я не уверена, например, что Екатеринбургский театр драмы был представлен лучшим своим спектаклем, но несколько тяжеловесные, мрачные, с одышкой и псевдоакадемическим пафосом «Привидения» Г. Ибсена, видимо, выразили некое затруднительное перепутье, которое проходит этот театр.

Я много замечательных и даже восторженных слов слышала о Тобольске, городе подлинной сибирской чистоты и культуры, с деревянным зодчеством, художественной жизнью, интеллигентными традициями. Но театрально на этот раз Тобольск был представлен более чем странно. Гоголевская «Женитьба» в постановке Юрия Кокорина — разухабистые цыганские фантазии с цирком и фейерверком, буйными эстрадными плясками. Этот цыганский сон будто приснился Подколесину. Театральная публика по-детски простодушно радовалась цветному ядовитому шатру, внутри которого разворачивались гоголевские сюжеты, измененные «цыганщиной» до полной неузнаваемости. И даже аплодировала в такт. Бог весть, как этого «цыганского барона» занесло в Сибирь и как такие махровые цветы расцвели на гоголевской территории?

Искусство театра кукол на «Золотом коньке» очень трогательно и мило было представлено Нижневартовским кукольным театром. Наивная комедия «Терешечка», сочиненная и сыгранная пусть и в традиционном, но чистом ключе, порадовала не только «зрителей с пяти лет», для которых предназначалась, но и всю фестивальную публику, включая и членов жюри.

Другая «наивная комедия» — «Комната смеха для одинокого пенсионера» Олега Богаева в постановке молодого режиссера Вадима Дегтерева (тюменский театр «Ангажемент») — театральное сочинение на тему заброшенности и одиночества старого человека. Скитания души Ивана Жукова (Леонид Окунев) увидены словно в страшном фантасмагорическом сне. В этом сне нищие реалии сгущенно-беспросветной жизни высвечиваются, словно вспышками, фантазиями героя, в которых он общается с Лениным, королевой Англии, космонавтами и телезвездами. Но никакие фантазии не способны преодолеть немыслимого одиночества пенсионера, заброшенного Богом и людьми. На этом спектакле в голове вертелась фраза одного из гоголевских персонажей «Темно! Чрезвычайно темно!!!..» Прозвучала интонация, не расслышанная в тобольской «Женитьбе», «невидимые миру слезы» пролились в «Комнате смеха…».

Приз лично моих зрительских симпатий на тюменском фестивале достался спектаклю Виктора Шраймана «Кто боится Вирджинии Вульф» (Магнитогорский драматический театр им. А. Пушкина). Наш журнал писал об этом спектакле. Я надеюсь вернуться к нему в следующем нашем номере, который мы целиком посвящаем любви. В этом спектакле — «пять пудов любви», сыгранной потрясающе — вдохновенно, умно, эксцентрично, пронзительно, сложно, но, пожалуй, я свои эпитеты и наблюдения все-таки приберегу для будущего «любовного» номера. Потому что все проходит, а ОНА никогда не перестает.