ДВА СПЕКТАКЛЯ СЕРГЕЯ КАРГИНА
Похоже, в самом деле пришел: у него свой голос и, можно поручиться, есть что сказать.
Ученик Льва Додина. Но его спектакли не растворяются ни в «школе мастера», ни в новейшей питерской палитре последних лет. Сама эта палитра (грех жаловаться, не бедная сегодня) такой краски еще не знала.
Да это и не «краска». Это, коллеги, «линия». У него и художник, однокашник Кирилл Пискунов, — соответствующий: оба гнут свою общую линию. Но это и не та «проволочка» психологического рисунка, что прихотливо завивалась в руках Эфроса. Под недрожащей рукой у этих дебютантов выстраиваются прочные каркасы небанальной архитектуры. Дело не только в пластической выразительности, само действие — также архитектура.
Интеллектуализм этого театра очевиден, и он органичен. Сколько уже мается наша сцена, подступаясь к драме абсурда, уже давно натурализовавшегося в жизни, обступившего эту самую сцену! Недолет, перелет, недолет… И вот, слава Богу, приходят молодые люди с Уайлдером и Пушкиным и с таким точным, веским представлением об изменившихся, давно не эвклидовых параметрах нашего мира, что и Бэккетом можно не экзаменовать.
Итак, у действия тугой каркас, без виньеток. Лаконизм программен, содержателен. Режиссура афористична, вслед за Уайлдером, чей «Долгий рождественский обед» длиной в спектакль короток и емок, как человеческая жизнь. И тем более, вслед за Пушкиным: его «Русалка» не случайно примыкает к «Маленьким трагедиям»: лаконичнее только надпись на кольце Соломона.
«ДОЛГИЙ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ОБЕД»
Камерная сцена МДТ — малюсенькая. Спектакль идеально вписан в это почти отсутствующее пространство. Сценой становится сам длинный белый стол, стулья с высокими решетчатыми спинками, пропускающими свет. В строгой графике сценографии К.Пискунова и совершается ритуал рождественского обеда нескольких поколений семьи Бейярд.
Удивляет и радует в дебютной режиссуре естественное соответствие спектакля поэтике пьесы-притчи, благородство пропорций (архитектура!). В одноактовке Уайлдера спрессованы полвека, а пространство крошечной сцены кажется разреженным. У каждого здесь есть свое время, место, у каждого свое рельефное соло, при этом все получает смысл лишь в целостности действия. Неизменность ритуала, на фоне которого сменяются поколения, предполагает особую значимость актерского ансамбля спектакля. Драматическим сюжетом становится сам ход жизни; этот крупный сюжет предполагает чрезвычайную вескость сжатого сценического существования героев.
Каждый персонаж проделывает полную параболу своей судьбы, не отходя от рождественского стола. Возникает полифония, сплетение экзистенциальных мотивов, варьирующихся с каждым витком семейной саги, передаваемой как эстафета, достигающих в итоге едва ли не органного звучания. В калейдоскопе рождений, жизней, смертей, исторических эпох и стилей поведения — абсурдность и человечность. Молодой режиссер с какой-то яснополянской простотой и глубиной сопрягает и то и другое, так же как оперирует временем, бесконечно тянущимся и быстротечным.
«Долгий рождественский обед». Фото В.Васильева
Двенадцать актеров, в основном — молодое поколение Малого драматического, существуют, по сути, в экстремальных, жестких «предлагаемых обстоятельствах», создавая выразительный, пластичный образ бытия, жестокого и нежного, цепкого и хрупкого. Притчевый, интеллектуальный план спектакля не умозрителен, по-настоящему глубок, не исключает яркой эмоциональной партитуры действия. Каждый герой успевает оставить свой индивидуальный «узор» на «стеклах вечности» — настолько, чтобы уход каждого из них звучал как горестный удар колокола. И.Тычинина. М.Богданова, Л.Алимов, О.Гаянов, Н.Николаев, В.Пичик — их короткий длинный ли, путь в спектакле вносит свою ноту в общий аккорд драмы бытия. Лючия-первая (И.Тычинина), пожалуй, служит камертоном, настраивающим все действие. С возрастом, утратами, ходом времени героиня словно развоплощается, становится душой этого дома. Стареющая, одинокая, полная горечи ее дочь Дженевива (М.Лобачева) и молодая невестка Ленора (Н.Калинина), нежданная простушка в доме Бейярдов — эта пара может напомнить Ольгу Прозорову и Наташу из «Трех сестер» (не последний, как мы увидим, привет от Чехова в пьесе Уайлдера). Но как убедительно шлифуют время, горе и стены дома эту простую душу…
Ветшает и пустеет родовое гнездо Бейярдов, напоследок давая кров дальней безвестной кузине Эрменгарде. Добровольного жертвенного Фирса в брошенном доме играет здесь М.Никифорова — в обличье благодушной и отчаянно одинокой тетушки. В финале еще один парафраз Фирса, персонаж без единой реплики, дряхлеющий дворецкий Эдуардо (Вл. Селезнев) — бессменный часовой, гений ритуала, на чьем веку в доме и протянулся полувековой рождественский обед, — расправляет плечи, он вновь молод и расторопен… Это само Время стало персонажем, оно вернулось вспять, или, лучше сказать, развернулось к зрителю, лицом и во весь рост. В финале открываются окна на Графский переулок, зрители видят вновь героев — всех разом и на фоне современных, как мы с вами, прохожих за окнами…
«РУСАЛКА»
Малая сцена ТЮЗа. Стволы деревьев, стоящие весомо, грубо, зримо на сценической площадке, не должны никого вводить в заблуждение. Смотрим не волшебный сказ про заповедный лес. Оставленная Князем Дочь Мельника (Ю.Ауг) не кручинится под деревом аленушкиной печалью, а истово тоскует, в горе сдвигая стволы. Мельнику (Н.Иванов) поведение Князя куда понятнее ее экстатического отчаяния. Тяжкие силуэты деревьев далеко не просто «организуют пространство», у них драматическая функция, они воплощают языческую силу, обретенную в горе Русалкой, и хмурую властность княжеского двора, и темные лики христианских икон.
Актерам остается немало: сыграть старую историю любви, греха и возмездия как тяжкую драму на грани миров язычества и христианства. Эта планка взята спектаклем. Композиция незаконченной пушкинской пьесы, обоснованная В.Рецептером, не противоречит проблемному трагическому балансу миров, возникающему в постановке С.Каргина. Русалка и Княгиня (Ю.Атласова) словно перетягивают канат, соревнуясь не в любви — в колдовстве и вере. Хор русалок, своей пронзительной и своевольной лирикой смущавший душу в княжеских покоях (композитор Вс.Шмулевич), оставляет Княгиню с Мамкой (Г.Мамчистова) в разоренном гнезде с задутой свечой перед иконой: трагичен и путь веры. Князю (А.Борисов) не отгородиться от этого напряженного поединка, не спрятаться за спины своих людей (А.Барабаш, Д.Готсдинер), ведь поле сражения — его душа. Спектакль заканчивается драматической нотой.
Ю.Ауг (Русалка). «Русалка». ТЮЗ им. А.А.Брянцева Фото В.Васильева из архива театра
Не составит труда упрекнуть режиссуру в напряженном, слишком целеустремленном возведении коллизии «Русалки» к противостоянию глобальных миропониманий. Вольно было Даргомыжскому целое действие своей оперы окунать слушателя в водную феерию, вслед за полюбившейся ему русалкой Наташей. Современная драматическая сцена ищет адекватного способа показать жесткую коллизию «Русалки», не впадая ни в феерию, ни в мелодраму. Пример — показанная недавно «Русалка» в постановке В.Фильштинского (кстати, с Князем — Д.Готсдинером). Продолжая эту тенденцию, С.Каргин так строит свой спектакль, что Дочь Мельника вызывает сострадание, смешанное с ужасом; Княгиня оказывается не просто разлучницей или жертвой, а столь же драматичной фигурой. Все решает та же внутренняя архитектура действия, что и в спектакле по Уайлдеру. Выход за пределы мелодраматической истории не противопоказан пушкинскому тексту. Другое дело, что гармония сюжета и его философии — тайна пушкинского гения, трудно дающаяся сцене. Большая, чем принято, выявленность второго, интеллектуального плана составляет удел и право современной сцены. Сергей Каргин это свое право уже доказал двумя постановками в петербургском театре.
P.S. Ну вот. Пока номер готовился к печати, кое-что успело произойти. Автор хочет предупредить, что все сказанное выше вовсе не величальная новому главному режиссера ТЮЗа, которым стал С.Каргин. Речь идет именно о его самых первых спектаклях на двух камерных площадках.
Надо радоваться: к молодому одаренному вышли с хлебом-солью. Что-то, однако, мешает. Может быть, Пушкин? Ведь дерзкая русалка несколько сродни праудинскому покойному бесу… Учительницы пока — ничего? Не бес — покоят?
Январь 1999 г.
Комментарии (0)