Товарищество в «Особняке».
А.Шнайдер. «Время притч»
На этот спектакль в прохладном помещении «Особняка» надо водить в первую очередь филологов, а уж во вторую — театроведов. Простым зрителям (не логам и не ведам) можно порекомендовать прослушать все в радиозаписи или, еще лучше, насладиться текстом и крупными планами прекрасных актеров на видео. Актеры действительно замечательные: Игорь Волков из Александринского театра и Петр Семак с Игорем Черневичем — звезды Малого драматического театра.
Надо сказать, выбор актеров на роли точен. Не потому, что они как-то по-особому раскрываются в этом спектакле. Напротив, они такие, какими зритель, регулярно посещающий вышеупомянутые театры (и «Приют комедианта»), их привык видеть и воспринимать. «Умный и ироничный» Волков, «могучий, мужественный» Семак, «плохиш» Черневич. Все трое во «Времени притч» «отрабатывают» свои маски на сто процентов. Делают это мастерски и не без вдохновения. И все-таки перед нами три моноспектакля, а не спектакль для троих актеров. Сами актеры в этом не виноваты — спрашивать надо с автора. Правда, была попытка превратить это зрелище в единый спектакль: пригласили режиссера. Но не в похвалу автору будет сказано — писатель-мистик Александр Шнайдер тут же от этой идеи отказался — не надо, мол, не заслоняйте мое писательское мастерство вашими театральными приемами. Режиссер ушел, писательское мастерство осталось нетронутым.
В центре спектакля истории Моисея (П.Семак) и Каина (И.Черневич), вокруг которых Игорь Волков блестяще разыгрывает комические сцены из жизни своего персонажа — странствующего местечкового философа Симако. Всё объединяется одной мыслью: у каждого свой путь и свое осознание этого пути. Через иронию, боль, протест, обиду, приятие, смирение: всё очень правильно, не придерешься. Сразу хочется употреблять слово «бытие», но не буду, потому что меня к этому слишком явственно и настойчиво подталкивают, подкупая стилистическими красотами литературного текста и выразительностью пребывания на сцене одинокого актера, «врезанного» в темноту.
Кстати, программок не было, и имя художника установить не удалось. Видимо, он вообще отсутствовал. Но описывать сценическое оформление спектакля почти нет необходимости: главное, чтобы было темно и одинокие лучи света изредка пробивали пространство, таинственно и многозначительно подсвечивая лица и спины актеров. Для большей убедительности порой добавляются красноватые угрожающие блики на стенах и слепящий прожектор, направленный в глаза зрителю (чтобы тот ослеп и сразу понял, что с ветхозаветными историями не шутят). Достоинство такой сценографии в том, что играть «Время притч» можно в любом помещении, что и было проделано позднее в музее Достоевского.
Возвращаясь к «драматургии»: любую часть, любого персонажа можно изъять без ущерба для действия. Каждая история самодостаточна, можно было рассказать еще про кого-нибудь, было бы одной притчей больше. Шнайдер старательно чередует комические и драматические куски, но динамики не возникает. Композиционно все аккуратненько подогнано, а внутреннего нерва, конфликта нет. Спектакль статичен. Какова композиционная логика? Можно придумать и сказать, что от Прошлого — Моисея, через Вневременное — Симако, к Современности — Каину. Но, боюсь, это будут театроведческие измышления, так что оставим сей вопрос открытым.
Кажется, что игра актеров почти полностью соответствует заявленному жанру притчи — есть история, есть некий образ героя. Однако за образом с трудом можно разглядеть человека.
Прекрасен Семак в ярком луче света, рельефно его лицо, потаенный огонь полыхает в его взгляде. Актер оказался в затруднительном положении — ему приходится от начала до конца рассказывать историю Моисея. Почти хронологическая повествовательность мешает разглядеть то, что слабой тенью маячит где-то между строк — простую, земную муку человека, которому свыше было велено стать пророком и смочь. Сдавленный крик, рычание, яростный шепот, скупые жесты Семака помогают, конечно, ощутить величие и мощь изображаемой фигуры. Но странно, кажется, что это задвигалась каменная статуя — слишком уж монументален образ Моисея, от него веет холодом.
Возможно, актеру помешал излишний пиитет, он смотрит снизу вверх на своего персонажа и оттуда, не приближаясь, восхищается им. И чуда не случается — статуя не оживает. Трудно играть ветхозаветного исполина, щедро наделенного достоинствами и почти лишенного недостатков.
Гораздо легче иметь дело с падшим. Каин Игоря Черневича уже давно совершил преступление. Ясно, что знал он о предначертанной судьбе своей с самого рождения. Знает и о последствиях. Бродит Каин неприкаянно по миру и все думает, думает о вечных вопросах. Впрочем, кажется, все ответы на эти вопросы им уже сформулированы. Облик, пластика актера удивительно точно «ложатся» на роль: изломанные, рваные движения, выщербленное, грубоватое лицо вполне маргинальны сами по себе. (Честно говоря, невольно вспоминаются Осип из «Пьесы без названия», нагловато-уверенные в себе персонажи «Гаудеамуса» и «Клаустрофобии». Люди с обочины, там, на обочине обретшие независимость и достоинство отвергнутого.) Каин циничен, потому как признает существование того, на что другие предпочитают лицемерно закрывать глаза. Но это цинизм владеющего знанием умного человека. О ведомом ему он говорит доверительно, но с напором и чуть свысока, размеренно, словно вдалбливая истины в чужие головы. Возможно, у этой размеренности есть и другая цель — внятно донести до зрителя текст, изобилующий философско-поэтическими образами. Зато в финале у Черневича есть замечательный момент: он вдруг удивительно просто и тихо роняет в зал: «Бога забыли, вот и маетесь».
Что касается третьего персонажа — философа Симако — Игорь Волков играет его необычайно узнаваемо. От Шолома-Алейхема — картуз и характерная жилеточка, от Хаджи Насреддина — веселая легкость мудрого бродяги, от актера Волкова — обаяние, хитроватый прищур и умение расположить к себе публику. Симако — фольклорный персонаж, у которого припасено немало притч на все случаи жизни. Волков разыгрывает все в лицах, смешно и точно. Он иронизирует равно над своим героем и над героями его рассказов, далеких от полного драматизма бытия ветхозаветных персонажей. Волков-Симако помогает зрителю сойти с горних вершин, где воздух разрежен, ставит зрителя обеими ногами на землю, но при этом лукаво усмехается: «Уверен ли ты, что стоишь именно на земле?»
Зрителю, честно говоря, на спектакле приходится нелегко — его посадили, сказали: «Слушай!». Он прилежно слушает и никакого участия в происходящем не принимает, разве что посмеется иногда над действительно смешными байками Симако. Судя по тому, с какой готовностью зал на них откликается, «драматические» куски его немного утомляют своей надрывно-серьезной повествовательностью. Это настораживает — значит, полтекста пролетает мимо его ушей. Но когда устаешь, судорожно вслушиваясь, связывать все слова и мысли в единую цепочку, начинаешь пристальнее вглядываться в самих актеров, и образы возникают сами по себе — из жестов, из взглядов, из интонаций. Возможно, эти изображения отличаются от задуманных автором, но они явственны и убедительны. И так похожи на людей.
Комментарии (0)