СКВЕРНЫЙ АНЕКДОТ

А.Пушкин. «Пиковая дама». Театр «Монплезир».
Автор спектакля Игорь Ларин

Этот анекдот, рассказанный в лицах Игорем Лариным, еще долго будут передавать друг другу дамы в петербургских гостиных, прикрыв веерами прелестнейшие ротики и совсем нескромно хихикая над очередной вольностью:

— Нет, вы подумайте, какой дрянью оказалась эта Лизка! Старушка не успела отойти в мир иной, а эта девчонка уже канкан на сцене выделывает, да еще в ночной рубашке, да еще в присутствии мужчины!

— Нечему удивляться, графиня в молодости и не такое вытворяла.

— Да, да! Поговаривают, что Лиза была ее незаконной дочерью.

— Неудивительно, в то время в Париже царили такие свободные нравы: маскарады, карнавалы, любовники — сумасшедшая жизнь.

— Ха-ха, а вы помните, господа, как Герман над старухой измывался? Чистейший фарс. Три карты, кричит, три карты, а сам пистолетом деревянным перед ее носом размахивает. Ну, уморил, милейший.

И долго еще по всем углам шептались о костюмах да о серебряных париках, о странной кукле и о не менее странной даме с усами, вышагивавшей по проходу перед началом спектакля…

Г.Карелина (Графиня). Фото С.Семенова

Наверное, все согласятся с тем, что анекдот должен быть забавным и занимательным — на то он и анекдот. Правда, ему грозит участь стать «бородатым», и несомненно, что анекдот, который рассказывают уже второе столетие, успевает слегка приесться почтеннейшей публике. Но та же публика с восторгом встретит того, кто сможет вновь придать блеск и яркость поблекшему было сюжету. Нет, действительно, что за радость взирать на «бедных» Лиз и немощных старушек, которые не только сводили некогда с ума весь Париж, но, по всей видимости, присутствовали при его закладке. Стоит время от времени нацепить зеленый парик или выкопать господина сочинителя оттуда, куда его закопали благочестивые ревнители пушкинского наследия. Прекрасная идея вспомнить высказывание «неистового Виссариона» о «Пиковой даме» и превратить лирическое петербургское повествование в фарс, устроить балаган, где рассказывают не совсем приличный анекдот и в танце шаловливо оголяют ножки в лучших традициях варьете. Сотворить, наконец, яркое карнавальное зрелище, расцвеченное веселыми огоньками на проволочке и напоминающее своим контуром люстру, как в «театрах». Спектакль многожанровый, здесь нашлось место и маскараду, и пантомиме, но точками отсчета следует признать анекдот и цирк, в который приглашает зрителей господин распорядитель в шутовском серебристом фраке.

Действительно, где же еще рассказывать анекдоты, как не в цирке? Тем более, что любая арена — место действия человеческих страстишек, будь то настил циркового помоста, изумрудный бархат игрального стола или зеленое бильярдное поле, где с треском разлетаются шары, образуя подчас причудливые комбинации. Вот и сегодня на арене:

РОКОВЫЕ СТРАСТИ!

ПАНТОМИМА!

ЖИВАЯ КУКЛА!

ПРЕВРАЩЕНИЯ, ЩЕКОЧУЩИЕ НЕРВЫ!

ОРКЕСТР, ТУШ!

Впрочем, все представления Игоря Ларина схожи с цирковыми номерами фокусника — никогда не знаешь, в каком обличье он предстанет в следующую секунду, что вытащит из своего саквояжа или ранца и чем сегодня заряжен пистолет. Но на сей раз, приглашая зрителей в цирк, он выстраивает более сложную конструкцию: спектакль — цирк — театрик. Обращение же к цирковой стилистике подразумевает фарсовое начало, гротеск и неправдоподобие, искусственность, грубую, нарочитую театральность, ставшую законом этого спектакля. Тему цирка, карнавала привносит и музыка спектакля. Ларин отвергает оперную патетику, слегка навязшую в зубах из-за частого употребления одноименной оперы, и обращается к музыке Нино Рота, навевающей аромат феллиниевских фильмов, подчеркивает и собственно заявляет с самого начала мотив карнавальности происходящего.

Обычная для ларинских спектаклей многоликость персонажей здесь становится еще более разнообразной. Не только смена масок — превращение конферансье с фальшивыми гренадерскими усами, болтающего по-итальянски и рассылающего поцелуи дамам в партере, — в сумрачного, анекдотически-романтического Германа; мотивы двойничества, оборотничества, наследственности. Привкус чертовщинки, но чертовщинки балаганной, «клюквенной». Сам Герман выскочит на сцену, как чертик из табакерки, нахмурит брови и деловито будет обдумывать грандиозный план, достойный Наполеона, — а не заделаться ли любовником старой графини? Представит все это в красках и с отвращением выплюнет: «Nicht, nicht». Немного сутулые плечи, руки по швам, иногда он похож на ожившую марионетку. Его фигурка в черном мундирчике — словно копия деревянной куклы, которую баюкает старая графиня, храня память о незабвенном Сен-Жермене. Так за спиной Германа и будет маячить тень этого вечного любовника, и когда Герман станет пробираться в спальню к Лизе, полусумасшедшая старушенция примет его за Сен-Жермена.

Метаморфозы, происходящие с героиней Галины Карелиной, фантастичны и неожиданны. Сначала на сцену ворвется и застынет в горделивой позе графиня в атласной накидке и остроконечном высоком парике ХIII века. Сказать про графиню Галины Карелиной — «старуха» язык не поворачивается. Прежде всего она аристократка, вспыльчивая и высокомерная, ей ничего не стоит отхлестать кнутиком круглолицего мальчишку в паричке и коротеньких штанишках, с каждым ударом возбуждаясь все больше, чтобы затем кинуться к нему и расцеловать, восклицая: «Лизонька, что с тобой?». А эта Лизонька (Анна Королева) с повадками и грацией молодой кошечки, будет точить коготки на свою благодетельницу, о косячок точить, томно прогнув спинку… Ночью же, словно оборотень, графиня превратится в хохочущую полусумасшедшую старуху с вылезшими седоватыми волосами, которая, спрятав за спину куклу, лукаво, как ребенок, показывает ручки Лизе: мол, нет ничего. А Лизонька — не что иное, как «черт в юбке». Эта довольно порочная барышня, не задумываясь, приглашает мужчину к себе в дом, а ночью обернется ведьмой, став хозяйкой, сменив коротенькие штанишки на белоснежную длинную рубаху… Отберет у графини любимые игрушки — хлыстик, веер, пройдется по комнате, гордо подняв головку, и обомлеешь — точь-в-точь графиня-матушка. Эта юная обольстительная ведьмочка еще возьмет свое, сначала будет весело прыгать и кружиться, пока Герман, чуть ли не усевшись на колени к старухе, вращая белками и корча гримасы, станет требовать три карты, а не успеет старушка отправится в мир иной, как они с Германом предадутся отнюдь не детским забавам, чтобы потом, состроив рожицу, уткнувшись в платочек, подрагивая плечиками, пройтись в траурном одеянии и всласть посмеяться над мертвой графиней. Графиня, впрочем, в долгу не останется — сведет-таки с ума и этого молодчика с мефистофельскими глазками, и ему будут тузы мерещиться на улицах, а когда проиграется в пух, уведут родимого, только и останется стоять у рампы печальная кукла, сиротливо протягивающая к зрителям ладошки, а вокруг будут поблескивать последние украшения праздника — фантики, сумасшедшие тысячи и миллионы. Finita la comedia…

Такие нравы, господа, а вы все — классика, классика.

Смешно.

Март 1999 г.