ПРИЗРАЧНАЯ ПРИТЧА О ПРИЗРАКАХ

Г.Ибсен. «Призраки». Театр Сатиры на Васильевском острове.
Режиссер Ахмат Байрамкулов

…Маленький мальчик в светлом костюмчике сидит в проеме окна. Это не окно даже: кусок каменного дома вынесен на сцену. И кажется, что это огромное трюмо зияющей дырой вынутого зеркала смотрит на нас. Страшноватая картина, если бы не мальчик. Он спокоен, как спокойны и необременительны задумчивые дети. Ясный летний полдень. Отчетливо слышится пение птиц, перекличка в несколько голосов. Ребенок, достав зеркальце, пускает солнечных зайчиков. Спокойное, размеренное течение жизни…

Пьеса Генрика Ибсена «Привидения» определена по жанру как семейная драма, но произведение Ибсена при этом можно назвать и притчей. Спектакль «Призраки» в театре Сатиры — драматическая притча. Так сказано в программке. «Притча аллегорична по форме, дедактично-нравственна по цели». Так сказано у Брокгауза и Эфрона. «Нечаянность, дурной несчастный случай» — так сказано в одном из вариантов словаря Даля. «Притчевость» же в спектакле выражена несколькими приемами, в частности, добавлением нового персонажа — маленького мальчика — призрака нынешнего Освальда.

В начале спектакля он один находится на сцене. Уже за ним из зала будут выходить другие участники: они пройдут мимо зрителей, создав на сцене живую картину. Ее центром по-прежнему остается мальчик, играющий с зеркальцем. Все они призраки, привидения этого зала. Фру Алвинг (А.Шуранова) уйдет в глубину сцены (столовая). Там стоит ряд кресел, таких же, как в зрительном зале. Туда же придет Освальд (А.Осьминин), чтобы «пить вино». Пока фру Алвинг ждет своего выхода, на сцене — бытовая история отца и дочери. Потом окажется, это вовсе не отец и не дочь, а падчерица и отчим. Когда закончится их роль на сцене, они сядут в кресла и станут зрителями. Там же будет сидеть пастор Мандерс (Н.Иванов). Призраки блуждают по сцене до окончания спектакля.

Музыка, по идее режиссера, должна усиливать идею притчи. В конце первого действия она заглушит своим скорбным звучанием монолог Освальда о жизни. Признания пастора и фру Алвинг будут сопровождаться лирическим мотивом.

Сценография спектакля условна (художник — Д.Корогодский). Каменная громада стены с оконным проемом (она окажется потом сгоревшим приютом) расположена по диагонали. Наверху — комната Освальда. Оттуда же, сверху, протянута к левому порталу сцены деревянная балка. На нее, как на бельевую веревку, накинуты ленты из блекло-белых цветов. При ближайшем рассмотрении, они оказываются искусственными. Гирлянды таких же цветов украшают и левую стену. Но это уже не цветы — венки.

Наверное, именно так снимают фильмы про привидения. Огромная комната с высоким потолком и холодными стенами. Люди в ней малы и беззащитны. Атмосфера настороженности и пустоты. Смех звучит невесело и натянуто, а рыдания нарочиты и запоздалы. Главное действующее лицо — страх, страх наступления ночи и прихода призрака. Он бродит и тревожит.

Гроза здесь — не просто гроза, а гроза зловещая. Вспышки молнии, кровавым светом озаряющие сцену, перекликаются с перемигиванием бра в зрительном зале. Голоса героев вдруг продолжаются эхом. Оно осторожным гулом отдается в пространстве. Но несмотря на все приемы режиссера, актеры в спектакле оправдывают свое существование на бытовом уровне. И получается семейная драма, еще более конкретная, чем у Ибсена. Трудно представить, какую основу выбрал режиссер для постановки своей притчи. История возвращения блудного сына? — Не блудный он вовсе, мать сама отослала его в раннем детстве, чтобы он не был свидетелем распутства своего отца. Крушение иллюзий всех героев пьесы? — Может быть. Эта мысль не нова и для притчи не очень-то подходит, так как является основным элементом любого сценического действия. Что же происходит на самом деле? — Семейная драма. А музыка (композитор Л.Иновлоцкий), призванная обобщать историю до вселенского масштаба, наоборот, подчеркивает конкретность и мелодраматичность ситуации.

Интересен в спектакле дуэт пастора и фру Алвинг: она, сама как призрак, боится призраков и не может избавиться от них. Во время ее исповеди пастору освещается "столовая«— ряд кресел в глубине сцены, где — как иллюстрация к ее рассказу — Освальд и Регина (Н.Лыжина) молча обнимаются с какой-то животной страстью. Это и призрак отца со служанкой, и правда жизни — служанка и сын, кровные брат и сестра. Вся жизнь она охраняла сына от безумств отца, напрасно. Ложь во спасение спасения не приносит. Все во зло. Финальный монолог фру Алвинг — радость от встречи солнца, нового дня, новой жизни — все ложь. Она уже ничем не может помочь сыну, лежащему ничком. Все иллюзии разрушены. Жизнь прожита зря. В самый важный момент фру Алвинг не может сделать последний шаг, не может дать своему сыну «солнца», маленьких таблеточек, рассыпанных по полу. Пастор — тоже жертва своей доверчивости. Это не вера в добро и справедливость, а доверчивость, которая оборачивается злом. Он стареющий простак, ребенок, которого постоянно обманывают. Лишь раз в жизни была у него страсть, да и ту он предал, прикрывась добродетелью, а на самом деле испугавшись любви женщины. И вот теперь он создает себе новые иллюзии, отправляясь в город вместе с Энгстраном (А.Ростовский), чтобы устроить там «убежище для моряков» — на самом деле обычный публичный дом.

Единственный человек, у которого нет иллюзий — Энгстран. Он, как и пастор, использует благочестие, но откровенно насмехается над ним. И добьется всего, что ему необходимо.

Не прочерчена режиссером лишь тема Освальда. Только слабый намек на то, что человек безнадежно болен. И тем страшнее для него разочарования. Но, как ни странно, он спокоен. Спокоен почти всегда, а когда раздражается, то это лишь раздражение больного человека.

Тот же мальчик завершает спектакль. Только теперь зеркальце переходит «по наследству» к Освальду. Узкий луч света освещает его лицо, лицо больного ребенка, который просит у мамы солнца. Фру Алвинг, испуганная, страдающая мать, склонилась над сыном, так и не решившись, хоть раз за всю свою жизнь, спасти его. Действительно, его спасти невозможно.