Н.Гоголь. «Женитьба». «Белый театр».
Режиссер Роман Смирнов, художник Эмиль Капелюш
Эту «Женитьбу», в отличие от александринской, никто не ждал. Она не была объявлена ни в каких театральных прогнозах-анонсах. Некоторые спектакли имеют не только «жизнь после смерти», но и «жизнь до рождения»: еще только забрезжит, а мы уже гадаем на кофейной гуще: каков будет, чем сердце успокоится? Эта «Женитьба» тихо вызревала в недрах «Белого театра», прекраснодушной затеи человека по имени князь Чавчавадзе, два сезона назад подарившего нам «Мрамор» Бродского. Теперь вот — «ЖенитьбаГоголя», в одно слово. Как строчка из школьной хрестоматии, как вопрос в экзаменационном билете: театральные слова-неразлучники. Как «ЧайкаЧехова» или «ГамлетШекспира».
Роман Смирнов не вытягивает экзаменационный билет, он ставит, строго говоря, не пьесу. Пьеса в его спектакле разлетается в пух и прах. Он ее «расщепляет», разбивает, как колоду карт, и собирает вместе с актерами новый пасьянс. Его спектакль — театральное сочинение на тему знаменитейшей пьесы русского классического репертуара, структура которой рушится на наших глазах и тут же нарождается заново. «Вы меня не узнаете?» — спрашивает Агафья Тихоновна у жениха. «Вы меня не узнаете?» — будто спрашивает зрителя пьеса Николая Васильевича Гоголя. Зачитанный до дыр, выплаканный до слез не одним поколением русских актеров, гоголевский текст всплывает словно из сна: вдруг узнаешь слова, обрывки фраз… «Сидишь на диване, и вдруг к тебе подсядет бабеночка, знаешь, какие у них бывают руки, как молоко…»
При этом спектакль не несет в себе хулиганской энергии разрушения. Более нежное и почтительное отношение к Гоголю трудно вообразить. Женитьба, как известно, — событие, которое не произошло. Фантом, мираж, сон. Мало сказать, что режиссер чувствует фантасмагорическую природу гоголевской поэтики каждой клеткой спектакля, — он знает, как ЭТО сценически выразить. Он помещает историю в сновиденческое пространство: кажется, герои окликают друг друга из космической тьмы.
На Малой сцене театра им.Комиссаржевской темно, чрезвычайно темно. Во тьме всплывают и оживают предметы: деревянное веретено, стеклянные сферы, аквариум с водой, глиняная кринка, свечи… Свечи и вода играют, мерцают, светятся, словно пытаясь затеять жизнь в беспроглядной тьме небытия (художник Эмиль Капелюш). Спектакль никуда не спешит, его волшебная камера-коробочка приоткрывается медленно, механизм игры настраивается неспешно: наполняется смыслами, дыханием, жизнью. Подобно тому, как тихо светятся огоньки свечей и вода, так, стараясь не расплескать и затушить, колдуя, прислушиваясь к себе, друг к другу и залу, Валерий Кухарешин и Марина Солопченко затевают свою игру. Мерно постукивает веретено жизни. Женщина в черном прядет, глухо причитая. Мужчина в облезлом пальто и мятой шляпе рассматривает ее в увеличительное стекло, подносит его к носу — и его лицо расплывается, становится похожим на уродливую, корчащуюся маску эмбриона. Вообще герои этого спектакля то и дело меняют маски-обличья, они — словно недопроявленные человечьи зародыши, которым предстоит обрести лицо, научиться говорить, выражать свои страхи и надежды, окликать друг друга из темноты, смущаться, влюбляться, узнавать и не узнавать — с тем, чтобы к финалу навеки разойтись, подобно двум параллельным и вечно не пересекающимся прямым, и растаять в космической тьме…
Роман Смирнов погрузил пьесу в мир прозы Гоголя, собрал оттуда с миру по нитке обрывки фраз, тем, чувств и предчувствий, поднес к ней увеличительное стекло Малой сцены. Он вгляделся в пьесу, как в миф. Словно дети, которые еще не плакали («плакал много, а выплакал мало»), герои ступают по игровому полю на ощупь. Спектакль мог бы называться «Играем Гоголя» (не новая, в сущности, идея), но эта идея воплощена здесь последовательно, тщательно разработана и талантливо артистически освоена. Актеры замечательно чувствуют фантомность истории и миражность сценических образов и играют не просто Встречу и Невстречу мужчины и женщины, но драматическое столкновение-игру мужского и женского, живого и неживого, реального и ирреального, божественного и дьявольского. Они выращивают, словно цветок, свое счастье («Сударыня, решаетесь ли составить смертному счастье?») — тем временем темная ирреальная сила не-жизни наступает на них, и чем ближе к венчанию (Господи, вот уже и белое кружевное платье готово! вот уже и мадера заказана!) — тем неотвратимее реальность уплывает из-под ног, и они сами призрачно истаивают во тьме сцены. «Как, право, бьется сердце! Куда не повернусь, везде Иван Кузьмич…» — она ловит в карманное зеркальце изображение Подколесина, изображение бликует, прячется, ускользает — никак не дается в руки…
М.Солопченко и В.Кухарешин в спектакле «Женитьба». Фото из архива театра
Валерий Кухарешин играет разом всех женихов: паясничает, меняет обличья, лицедействует, пытаясь рассмешить невесту, выстраивая перед ней во фрунт вереницу женихов-монстров. Он играет так же и Кочкарева, раздвоение личности. Сам себе жених, сам и сват, сам себе вихрь, черт, обольщение — и сам же «скорбное бесчувствие»… «Жениться надумал… Да ничего не надумал еще!» Нешуточная борьба человека с самим собой, с небытием: Кухарешин играет своего героя от рождения до смерти — от нелепого эмбриона, отраженного в стекле, — до скорчившегося в кресле старика. Подпольный питерский человек, и полтора часа сценического действия — «записки из подполья» его души. Он играет каждого из женихов выпукло, остро, гротескно, но это не характеры и не типажи, за каждым зияет мрак, нежить, пустота. Покуда он решает Гамлетов вопрос («жениться или нет» звучит как «быть или не быть»), не замечая, что его, в сущности, и нет. Марина Солопченко рисует женский портрет как изменчивый, мерцающий. Она — вызванный героем из тьмы образ женщины. Появляется в театральной черной шкатулке то старухой в платке до бровей, то фантастической птицей, нелепо машущей руками-крыльями, то вдруг обернется Панночкой из «Вия», инфернально сверкнув очами, то проплывет в глубине сцены в печально-венчальном платье, словно облако… Образы-отражения: то возникают в осколках театральных зеркал, то исчезают. Темно, чрезвычайно темно.
К финалу фантомная реальность как бы «сжирает» живую, теплющуюся в огоньках свечей, плещущуюся в воде, — и точно так же жизнь покидает героев. Вот уже у жены гусиное лицо, и вот уже на сцене — о, ужас! — много гусынь, и вообще она не жена, а колокольня, и не человек даже, а шерстяная нить!… Кухарешин рвет эту нить, веретено спектакля словно истончается в его руках. Звучит колокольная церковная музыка. Затемнение. Обрыв пленки. Космическая тьма. В ней напоследок вспыхнут крошечные звездочки — «наверное, это ангелы Божьи пооткрывали свои окошечки и глядят на нас… Наверное, они глядят на нашу жизнь..»
Темно, чрезвычайно темно. Полтора часа театрального света.
Март 1999 г.
Комментарии (0)