СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЯ

«The Defenders». Jahrhunderthalle Bochum (Бохум, Германия). Forsythe Company

Неотвратимо входящий в моду в немецких просвещенных театральных кругах французский режиссер драмы Лорен Шетуань (Laurent Chetouane) на пресс-конференции, которую он давал по случаю недавно состоявшейся в Кельне премьеры «Фауста» (Фауста он раздел до носков, заставил взять в руки ведро с водой и выплеснуть его на сцену, а по другую сторону лужи посадил еще одного Фауста и вложил им обоим в уста текст попеременно то Гретхен, то Мефистофеля, так что поди разбери, о чем речь и кто есть кто, а главное, что же остается от Гете и от его нимба), сказал: «Я подбираю и снова разбрасываю осколки. Осколки цивилизации». И продолжил так: «Представьте себе среднестатистического туриста, проводящего отпуск где-нибудь на Крите, нырнувшего и нашедшего осколок античной вазы. На ней какие-то буквы, обрывки слов… Ну и что, они будут для него что-то значить? Ведь он даже не знает, как выглядела сама ваза. Или вообразите китайца, которому через пару веков после нас попался в руки растрепанный, полуразорванный томик Гете».

Уильям Форсайт, кажется, пошел еще дальше. С такой затейливой формой цивилизации, как балет, у него давние счеты. Последней вехой в истории его с ним отношений была реформа правописания немецкого языка, задуманная в Германии в конце девяностых годов прошлого столетия и окончательно вступившая в силу в начале нынешнего.

Согласно оной, слово БАЛЕТ нужно писать теперь не только с двумя Л, как это было раньше (BALLET), но и с двумя Т — BALLETT. Соответственно, в центре пишущегося по-немецки слитно слова БАЛЕТНЫЙ ТАНЦОВЩИК образовалось три (!) Т — BALLETTTANZER. Это дьявольское орфографическое стаккато привело к окончательному разрыву Форсайта с балетом, название его труппы FRANKFURT BALLETT перестало существовать, а вместе с ним перестала существовать и сама труппа. В 2004 году Форсайт организовал новую команду, которую называет FORSYTHE COMPANY. И никакого балета там уже нет и не будет.

Сцена из спектакля «The Defenders». Фото D. Mentzos

Форсайт — поэт исчезновения. Он говорит: «Люди всегда боятся, что что-то исчезнет. Но жизнь без смерти, свет без тьмы — это было бы ужасно. Тень — это то самое, что будит воображение. <…> Я это называю поэзией исчезновения».

Теперь его работы называют инсталляционными проектами. Нужно долго идти в темноте, чтобы появилось ощущение приближения к цели, нужно сесть на пол, чтобы хоть что-то увидеть. А лучше всего на пол лечь, уподобившись тем самым форсайтовским танцовщикам, которые в течение всего действия встать — просто встать во весь рост — не могут, потому что над их головами, на высоте меньше метра от пола подвешена громадная бетонная плита. Пол для зрителей и для танцовщиков один на всех, зрители сидят там, где плита еще не началась, у самого ее края. Вот так, полулежа, наклонившись как можно ниже, заглядывая под плиту, стараясь как можно лучше разглядеть, что же учиняют под нею танцовщики (чем ниже наклонишься — тем больше увидишь), начинаешь понимать лукавую усмешку Форсайта. И этого вполне достаточно, потому что пытаться понять все остальное совершенно бесполезно. Что значат эти их периодически повторяющиеся броски к микрофону, в который они цокуют, улюлюкуют, вопят; почему и что они друг другу все время говорят (каждый на своем языке); зачем эти предметы, которыми они орудуют, — какието доски, осколки зеркал? Ничего не нужно пытаться понять, нужно просто смотреть, как они двигаются, и по возможности не моргать, потому что моргать жалко. Вот оно, это поскальзывающееся во времени и в пространстве, длящееся и никак не свершающееся падение, эта упоительная, сосредоточенная пульсация между двумя полярными состояниями тела — саморасчленением (страстным, с темным, направленным вовнутрь взглядом) и амебообразным поглощением себя самим собой, это мутное, какое-то очень мясное, физиологическое самоискание. Обуславливающая их полулежачее-полуползающее существование плита создает иную среду обитания, где привычные физические понятия начинают нуждаться в оговорках: центр тяжести тела при условии наличия как тела, так и его тяжести; земное притяжение, только давайте сначала договоримся, где земля.

Взору смотрящего открывается нечто антитеатральное по своей природе — танцовщикам как будто все равно, смотрит на них кто-нибудь или нет, они заняты чем-то своим, лишь им ведомым и понятным, завораживающим… Вот кто-то в последний раз метнулся к микрофону (шнур от микрофона — как продолжение руки или ноги), запел, засвистел, шепнул и лязгнул. От лязга они все куда-то раскатились. Все кончилось. Там, где ни плиты, ни зрителей уже нет, далеко-далеко от нас включился свет, там они стоят наконец-то во весь рост, кланяются, улыбаются. Чтобы увидеть их лица, нам тоже пришлось встать.

В труппе есть русская танцовщица, раньше у Форсайта русских не было, так что она — первая, Катя Черанёва, ей 22 года. В Москве она училась в школе современного танца Николая Огрызкова, потом уехала учиться в Европу, оказалась во Франкфурте, на танцевальном отделении Франкфуртской консерватории (Hochschule fur Musik Frankfurt), работающем в тесном сотрудничестве с Форсайтом и с его танцовщиками. После окончания обучения он пригласил ее к себе в команду.

«Когда я попала в школу во Франкфурте, у меня были другие кумиры, Форсайт меня мало интересовал. Ведь я знала тогда только такие его вещи, как Steptext, In the middle и прочие. Я думала, что он работает с танцовщицами на пуантах». — «То есть это вам не нравится?» — «Это осталось в прошлом. Надо идти дальше, развиваться. То, что я увидела в Депо Бокенхаем (Bockenheimer Depot), это была работа Форсайта „You made me a monster“, она меня поразила, я не ожидала, что увижу такое». — «Как вы относитесь к классическому танцу, неужели он тоже остался в прошлом?» — «Классический танец — это, безусловно, основа, это очень важно, но еще важнее подход к нему. Я стою на уроке в позе croisee и думаю, куда это можно развить дальше. Классический тренинг ориентирован на однуединственную вертикаль, проходящую через тело, и на единственную энергетическую точку, служащую толчком к движению. Но ведь линий может быть масса, тело может двигаться децентрированно, энергетические толчки, побуждающие тело к движению, могут исходить из разных точек».

Афиша спектакля «The Defenders». Фото D. Mentzos

Катя встала (мы сидим в кафе), вдруг ее куда-то повело и смыло по частям об угол стола. Это была иллюстрация к сказанному. Она небольшого роста, коротко подстриженные светлые волосы, детское еще лицо и детская еще серьезность в разговоре, иногда краснеет, и тогда взгляд становится стальным и страстным — тот самый их взгляд, некая мета, свидетельство принадлежности к секте.

«Когда видишь, как вы работаете на сцене, кажется, что все вы находитесь в состоянии экстаза. Так ли это?» — «Да. Это просто очень высокая степень концентрации на задании». — «Что за задания, имеют ли они прямое отношение к работе над текущим проектом?» — «Не обязательно. Он говорит, например: представьте, что вы в своей комнате в полной темноте, там какая-то мебель, стены, двери, углы еtc. Вы должны прописать телом пространство этой комнаты, сначала в натуральную величину, потом как будто все стало гигантских размеров, потом — уменьшилось. Потом надо выбраться из этого пространства, попасть в другое. Дает на это задание две недели. Ты приходишь через две недели и чувствуешь, что хорошо справился, что ему нравится, и тогда он тебе дает такое задание, что ты стоишь как вкопанный и не знаешь, как сделать первый шаг». — «То есть вы не достигаете удовлетворения?» — «Удовлетворение — в работе, в том, что надо все время развиваться. Если у тебя был вчера хороший perfomance и ты сегодня просто хочешь повторить то, что сделал вчера, — этого делать нельзя. Мы это знаем. Новый день приносит новое ощущение пространства, настроение иное, публика иная. Мы никогда не знаем, что произойдет, всегда есть импровизация, что-то рождается и умирает тут же, случившись. Самое главное — не останавливаться». — «Как возникла идея проекта The Defenders?» — «Тоже импровизационно. Сначала была задумана инсталляция в Цюрихе, плита была подвешена на высоте выше человеческого роста, и вся нижняя, обращенная к полу ее поверхность была зеркальная. Входящим в зал зрителям выдавали жилеты с надписями на спине, и им надо было попытаться, глядя в висящее над ними зеркало, прочитать эту надпись. Но что-то там у них с этой затеей не вышло, и кто-то предложил зеркала убрать, а плиту опустить пониже. И тогда Билл сказал: „О! Это неплохая идея…“».

Январь 2011 г.