О СПЕКТАКЛЕ

Застряв в пробке по дороге c Комаровского кладбища и вбежав в зал, когда «Река» уже текла и на сцене какой-то один мужчина лечил раны какого-то другого мужчины, — я включилась в спектакль на десятой или одиннадцатой волне этой «реки». Или вообще не включилась — честнее признаться. Не настроилась на «волну», не поплыла со спектаклем, а только ощущала безумную ответственность как арт-директор. Ибо именно я, не видя спектакля, настояла на том, чтобы день рождения Володина отпраздновали постановкой Алексея Паперного. По- тому что давно и преданно люблю его творчество, не верила, что «Река» — «клубный формат», как сообщали молодые московские театроведы, а фразы типа «ну, это ж не имеет отношения к современному театральному процессу» заставляли меня упорствовать: в день рождения Володин получит в подарок «Реку», «не имеющую отношения». И вот сижу, при этом смотрю не своими глазами, а «ответственно» — глазами десятков коллег, и вот уже заранее слышу: «Художественная самодеятельность, ДК Цурюпы…». Все это я услышала и в реальности. Как и слова восхищения и радости. Мне- ния разделились пополам. Но я не стала бы говорить об этом, если бы вот уже третий месяц «Река» не текла в моей памяти (или память не возвращалась к «Реке»). Таким вещам я привыкла доверять, сознание не будет хранить ненужное.

У поэзии Паперного, у его песен есть неоспоримое качество: они привязываются и не отвязываются. Сутками жившая под нескончаемое: «Жизнь прекрасна, жизнь прекрасна и с вином и без вина…», просыпавшаяся ночью оттого, что «Роза-Розитта продает бурито» и никак не закончит его продавать, несмотря на то, что я сплю, теперь я вдруг ловлю себя на мелодии «Реки», настигающей в самых неожиданных ситуациях, но как правило — когда все хорошо.

Это заставляет в нескольких абзацах проанализировать свое впечатление.

«Река» стоит для меня на перекрестке пяти дорог (на «пяти углах»).

Одна дорога ведет, конечно, к городскому романсу c его шлягерностью и прилипчивостью. К простому лирическому строю и огромному количеству «культурных сносок» и комментариев, которые можно было бы сделать к этим песням и их традиции. Другая — к «Волге-Волге» (герои «Реки» плывут по ней в новом времени, и в одном месте Паперный музыкально отсылает нас к дивной мелодии Дунаевского), к мотивам целого пласта отечественной культуры c милиционерами, любовью, спекулянтами- чудо-коробейниками, за бесценок продающими нужные вещи в нужном месте, и с обязательным Серегой-спасителем.

Третья дорога, как ни странно, приводит меня к родственному «Реке» зданию искусства Резо Габриадзе, где уравнены в художественных и эмоциональных правах птицы, люди и муравьи (в случае Паперного — кошки, шляпы и милиционеры). Это тот же живой многонаселенный мир, имеющий собственные, ему одному присущие законы, как эстетические, так и этические, философские, композиционные. Тот же «культурный примитивизм» и вольное соединение всего, что присутствует в авторском поэтическом мире. Стилистика «школьного драмкружка» у Алексея Паперного намеренна, это такой же «культурный код» его биографии и биографии целых поколений, как у Габриадзе — предметный мир дворика бабушки Домны… «Река» пробуждает столь же добрые чувства и так же по-специальному рукотворна и бедна.

Четвертая дорога ведет к ускользающим от нынешнего искусства, почти утраченным территориям интеллигентского неврастенического сознания Поэта c его комплексами и мечтами о гармонии. А она где? В бегстве от урбанистического мира к пейзанским ценностям, где «ромашки да бурьян»? Это глупо и наивно, и Паперный понимает это, «Река» не скрывает своей глупости и наивности, относится к самой себе и своему доморощенному примитивизму c нескрываемым юмором.

Ускользающая гармония, позволю себе каламбур, — в гармони, в аккордеоне, особенно если их четыре. Квартет аккордеонистов, вжаривающих «Желтый лист», — это тоска по эмоциональном единству и единению родственных голосов, возможному лишь при случайном стечении обстоятельств: вот так в лесу встретить родственные аккордеоны… баяны… гармони — и!! Минутное счастье. А дальше опять все куда-то плывет.

И, наконец, пятый переулок все-таки ведет нас к Володину. Александру Моисеевичу. Отсюда, естественно, есть проходные дворы и в интеллигентские тупики, и на улицу Габриадзе (все эти линии недаром образуют «пять углов», мы собираем на фестивале родственников…). Но это — пространство тоски. По свободе («никогда не толпился в толпе», не толпится и Паперный). По счастью, которое уплывает-исчезает-манит-обманывает (родственных володинских цитат — море). По любви. По неподцензурному движению — в сторону от мейнстрима, от так называемого «современного театра» c его опознавательными знаками (на сей раз это обязательное белое пространство, общение не c человеком, а c текстом… ну и так далее). В этом смысле «художественная самодеятельность» Паперного и правда художественна. Потому что свободна от всего кроме собственного закона. О чем и мечтал Володин. К чему вообще стремится художник.

Потому «Река» и не оставляет третий месяц. Вот не собиралась все это писать, честное слово. Извините. Случайно вышло.