«Я — клоун Божий. Нижинский»
Театр «Приют Комедианта».
Режиссер Юрий Цуркану, художник Олег Молчанов
Редьярд Киплинг когда-то написал: «Расспрашивайте про меня лишь у моих же книг». Да и Пушкин призывал судить художника «по законам, им самим над собою признанным»… Думается, что Вацлав Нижинский, фигура уже принадлежащая мифологии, имеет на таковой суд особенное право. И потому, что его искусство — среди наименее предназначенных для документального фиксирования. И потому, что его судьба — или миф о его судьбе — материал c соблазнительно зрелищным и драматическим потенциалом. Это миф неизбежно ставят и будут ставить на сценах. И о достоверности постановок явно стоит судить не по степени их исторической точности.
Спектаклю Юрия Цуркану в этом, мифо-художественном, смысле досталась несомненная, но парадоксальная удача — Михаил Николаев в роли Дягилева. На нынешнем, постпремьерном, этапе жизни спектакля его эмоциональным и драматическим центром не стала фигура заглавного персонажа. Все сюжетные и композиционные нити сейчас явно стянуты к титанически многогранной фигуре организатора «Русских сезонов»: деспотичный, щедрый, властный, коварный, увлеченный, харизматичный, любящий, мстительный, страдающий и так далее, и так далее… А главное — до мозга костей артист, в отличие от Нижинского, которого Сергей Янковский играет как изначально сломленный непосильно божественным талантом хрупкий человеческий организм. Пластичность — вполне заметное актерское качество Янковского — в этом спектакле оказалась, к сожалению, раскрыта весьма формально: вот хореографический эпизод, вот драматический (и те, и другие на удивление не «коннектятся» ни c неоднократно транслируемым здесь слоганом «бог танца», ни c одной из финальных реплик героя о любви к жизни). По сути, только номерами и остались в сценическом сюжете балетные номера в исполнении Юлии Махалиной и Николая Самусева — ни одной крепкой «ниточки» не удалось протянуть от них в ткань драматического действия.
М. Николаев (Дягилев), С. Янковский (Нижинский). Фото Д. Пичугиной
Роль Нижинского не сложилась прежде всего пластически — речь, разумеется, не о владении исполнителем балетной классикой, а о создании ее необходимого драматического эквивалента. Нечто мимолетно-удачное таки «вспыхивает» ближе к финалу (в эпизодах, когда Нижинский обуян надеждой на возрождение своей славы, и позже — когда его болезнь принимает образ Петрушки). Но в целом образ «бога танца» оказывается куда менее «танцевален», чем образ его тирана-антрепренера: триумфы «Русского балета», кажется, сквозят и во властно-стремительных появлениях Дягилева на сцене, и в том, как восседает он на стуле, как держит солидную трость… А уж когда Дягилев—Николаев, обернув мощные чресла подобием балетной пачки прямо поверх респектабельного костюма, проделывает на авансцене несколько па c такой комичной, но артистически убедительной грацией — искренне веришь: и правда, ему лишь похудеть, и ведь станцует за все свои «Русские сезоны», да еще как станцует! Веришь куда больше, чем снисходительной улыбке Нижинского, c которой тот наблюдает за этим гротескным экзерсисом…
В результате сложился досадный парадокс: нельзя не признать заслуги режиссера в назначении на роль Дягилева столь впечатляюще воплотившего ее артиста, но и нельзя не сознавать при этом, сколь сложно теперь будет партнеру до такого Дягилева дотянуться. Для того чтобы, как это явно было заложено в инсценировке, потрясенное восклицание «Как он это делает?» стало убедительно обоюдоострым и сюжет спектакля смог хотя бы отчасти подняться до трагического противостояния конгениальностей из области куда более обыденной драмы мезальянса личностных масштабов.
Апрель 2011 г.
Комментарии (0)