И. Башевис-Зингер. «Враги: История любви».
Театр «Современник» (Москва).
Режиссер Евгений Арье, художник Семен Пастух
Из темноты луч — даже не луч, а какая-то светлая прогалина — вылавливает человека, свернувшегося в углу, скрючившегося, точно там застала его ночь… На самом деле — жизнь застала. И он — кричит, кричит, как загнанный в угол зверь. В общем, ничего необычного: он — загнанный в угол, а человек — он и есть зверь… Все, что потом происходит, дает этой картинке, этому эпиграфу к спектаклю Евгения Арье, еще объяснения: ХХ век так много сделал, чтобы человек снова почувствовал себя животным, только животным и больше ничем. И вот этот маленький, несчастный герой вроде бы победил обстоятельства, смерть победил, выкарабкался, спасся, убежал из Европы в Америку, в лагерь не попал, не сгорел там, в одной из многих печей Освенцима или Майданека. А счастья нет.
Как же так, что нет счастья? Ведь его любят, все любят, вот, кажется, куда он ни придет, кого ни встретит на пути своем, тут же все и влюбляются в него. И даже несимпатичный раввин, которому герой, Герман Бродер, пишет длинные, многословные речи, — и он мирится с тем, что у Бродера нет телефона, что, когда надо, до него никак не добраться. Что уж говорить о собачьей привязанности к нему полячки Ядвиги, о еврейке Маше, даже жена, которую Бродер оставил в Европе, которой и до войны, конечно, изменял, и самое страшное, самое главное, что их теперь соединяет, — это смерть их детей, — даже она продолжает его любить и ложится к нему в постель. Вернее, пускает его к себе под одеяло. С нежностью, с какой-то материнской нежностью и печалью — сцена в спектакле, пожалуй, одна из самых сильных и запоминающихся. Когда они на сцене двое, кровать, узкая, односпальная кровать какого-то профилактория, санатория, клиники для нервнобольных, устроенной для пользы здоровья где-то в горах, подальше от людей, она — из небытия воскресшая жена Тамара — и он, прибегающий к ней, в общем, точно — как к матери непутевый сын, чтобы погреться под одеялом, поплакаться… Больше не к кому.
С. Юшкевич (Герман Бродер), Ч. Хаматова (Маша). Фото С. Петрова
Спектакль Арье — слезоемкий, сентиментальный, как положено мелодраме, но эта мелодрама не мещанская (был такой жанр в первой половине позапрошлого века), эта мелодрама — высокая, как говорят в таких случаях — качественная, хотя герои ее — конечно, те самые мещане, обыватели, люди обычные, чья судьба исключительной стала благодаря войне, после Освенцима и Аушвица, хотя тут же и это важное пред- или просто уведомление: эта история — не очередная из долгоиграющего и, конечно, не знающего конца цикла человеческих трагедий. Не в жанре, который в Израиле уже получил название Шоа-бизнес, от слова Шоа, которое на иврите означает трагедию — Холокост. Эта история — несмотря на почти исключительно еврейский национальный состав ее участников — наднациональная, почти что вненациональная, вне — насколько это возможно, имея в виду, что евреи, собравшись вместе, конечно, не могут совершенно исключить разговоров о самих себе…
Впрочем, говоря об этой одной запоминающейся сцене, вернее, описывая ее первой, надо тут же заметить, что спектакль Евгения Арье поставлен как жития святых — как повествования в клеймах, картины-картинки, короткие истории сменяют друг друга. Одну от другой отбивают проползающие через всю сцену ширмы, скрывая и увозя за собою одну мизансцену и выдвигая на сцену, открывая — следующую.
Спектакль Евгения Арье «Враги: История любви» по роману нобелевского лауреата Исаака Башевиса-Зингера (переложение романа для сцены Евгения Арье и Рои Хэна) — редкая удача, оправдание изживающего себя, как временами уже кажется, психологического театра. Тут — все подробно и в подробностях, и актерам нескучно такое подробное, то есть медленное развитие сюжета, длинной и сложносочиненной истории, в которой иные повороты кажутся сказочными, совершенно лишенными правдоподобия, что и позволяет Маше кинуться на Бродера с кулаками, когда он решается наконец выдать ей единственно честный ответ, объяснение своего отсутствия. В правду она не верит. Не только потому, что Бродер часто ей врет, — правда не похожа на правду. В жизни так бывает, не только в книжках. В спектакле Арье — благодаря той самой психологической выделке, скрупулезности, вниманию к каким-то совсем уж мелочам, чем в театре так часто и понятно пренебрегают, — не одна, а сразу несколько выдающихся актерских работ: Сергея Юшкевича в роли спасшегося от фашистов в американском Бруклине Германа Бродера; Алены Бабенко в роли прятавшей его в стоге сена польки Ядвиги, теперь ставшей его женой и мечтающей стать правоверной еврейкой; Чулпан Хаматовой — она играет Машу, еврейку, любовницу Бродера, рассчитывающую стать его женой; Евгении Симоновой, приглашенной в «Современник» на роль Тамары, жены Бродера, которую и он, и все считали расстрелянной. А вот — спаслась, приехала в Америку, разыскала мужа, добавила проблем в его и без того сложную «логистику»: жене сказал, что поехал продавать книжки, сам — к Маше, которая живет со старой матерью (Таисия Михолап), потом Маше что-то наплел и прямиком к раву Ламберту (Александр Рапопорт), которому пишет выступления, до поры до времени удачно скрывая от него и неправоверную жену, и правоверную любовницу…
А. Бабенко (Ядвига), С. Юшкевич (Герман Бродер). Фото И. Калединой
Список действующих лиц, заявленный жанр как будто настраивают — пусть не на все три часа, что идет спектакль, но непременно — в минуты накала, выяснения отношений — на крик, на яркое и прямое выражение эмоций, а между тем не только в цвете и свете, но и в игре спектакль Арье — скорее смятых, приглушенных тонов и красок, и сам Бродер, и Тамара, да даже Маша редко повышают голос. Тамара — та, кажется, не повышает ни разу, больше — шутит, горько, печально шутит, горчит ее голос, улыбка Симоновой едва касается, едва раздвигает углы губ. Смеяться нет сил. В игре Юшкевича — та же сложность и сумятица внутренних переживаний, недопроявленные в жесте, точно он все время проводит в вагоне метро, где движения скованы толчеей других. И голос — сдавленный. Три года, проведенные в стоге сена, конечно, отучают от громких разговоров. На всю жизнь. И движения — тоже скованные, точно руки и ноги — все еще затекшие от долгой неподвижности.
Редкий случай — почти о каждом (среди главных героев — о каждом) можно рассказывать подробно, подробно описывать игру, меняющиеся настроения. Страшный испуг Ядвиги, когда-то давно — служанки в доме Бродеров, которая видит перед собой воскресшую Тамару. Ужас и тут же — готовность снова стать прислугой. И отказ от этой жертвы не то что всепрощающей, но все пережившей, до конца не вернувшейся «с того света» Тамары, ведь на том свете остались ее дети, их с Бродером. Они приходят к ней во сне, и Бродер, все-таки укладывающийся и к ней в постель, не сразу спрашивает о том, что волнует больше всего: а про него они спрашивают? Помнят?
В герои этого спектакля, рядом с Юшкевичем, Хаматовой, Бабенко, Симоновой, непременно надо записать художника Семена Пастуха и художника по свету Дамира Исмагилова. У них получается почти кинематографическая картинка. Мгновенные смены, когда ширмы беззвучно скрывают только что кричавших, распинавшихся, ругавшихся, мирившихся героев, столы, кровати, стулья, и вот уже снова — пусто, а за другою ширмой, выплывающей на сцену, являются другие герои. И пол непрочен, представляет собой решетку, из-под которой пробивается свет — это может быть свет реки, отражающей пригревающее солнце, когда по воде плывет лодка с отдыхающими, но не расслабленными Машей и Бродером. Свет — еще один герой спектакля, многое проясняющий, договаривающий и потому — позволяющий не договаривать героям. Режиссер Евгений Арье предлагает запутанную, сложносочиненную историю, которая не имеет развязки, тем более нет в ней счастливого финала, хотя и ждешь его, и понимаешь, что в предложенном раскладе он невозможен.
Е. Симонова (Тамара), С. Юшкевич (Герман Бродер). Фото Г. Ровинского
После спектакля думаешь о том еще, что Евгений Арье в конце
Это история о том, что счастье — всегда не то, что может показаться и для всех других будет считаться счастьем, героям «Врагов…» спасение из ада не приносит ни счастья, ни… спасения. Пожалуй, это — самое страшное открытие и Зингера, и вот теперь Арье, которое годится и для иных, не таких страшных уроков жизни. Кажется, что ты перешел Рубикон или какую иную чахлую речушку, а оказывается — нет. Все покойники наши живы… А вот живые не так уж сильно живы.
Май 2011 г.
Какие ценности актерской профессии вы хотели бы сохранить и какие надо занести в Красную книгу?
Григорий Заславский Красной книгой называют (я нашел это определение в Википедии, доверился ей) аннотированный список редких и находящихся под угрозой исчезновения животных, растений и грибов. Для нас важно: редких и находящихся под угрозой исчезновения, то есть где-то еще живы в данном случае эти ценности, в столице, конечно, где экология не способствует, уже ничего подобного нет, но где-то на провинциальной сцене…
Ремесло — пожалуй, первым номером. Сегодня чаще всего хвалят и замечают органичность, а там, где органичность шагает впереди, ремесло, все эти штампы, которых сотни, все эти приспособления, когда, как написано в одной старой книжке, на сцене актер не имеет права, не может просто взять и прикурить сигарету, нет, первая спичка не зажигается, никак не горит, ломается, за нею из коробка извлекается вторая, и так прикуривание превращается в долгий ритуал, и этот ритуал высвечивает характер… Из моих любимых историй — та, которую мне рассказал Виктор Васильевич Гвоздицкий. Про Невинного, который, вероятно, где-то в провинции подхватил эту древнюю актерскую чисто ремесленную, вроде бы ненужную, лишнюю, но такую красивую штуку, деталь. Он чихал три раза, то есть три раза подряд, но каждый чих был особенный, сам и рассказал об этом Гвоздицкому: «Можно сказать „ящик“ и на сильном „ящ“ — чихнуть! Можно сказать „хрящик“ и на „хря“ — чихнуть, а можно сказать „спички“ и на сильном „чки“ — чихнуть». Ну кому придет сегодня в голову этак заморачиваться? Это же — лишнее. И вот я в какой-то момент понял, что всякое ремесло в актерском деле мне дороже любого таланта и «гибели всерьез». Не хочу я гибели всерьез, не нужна она, хочу ремесла, профессии. Занесите ремесло в Красную книгу! Еще Красные книги бывают международные, национальные и региональные. В региональные, московские, думаю, придется занести побольше еще, чем в провинциальные, ну, это, наверное, с экологией связано тесно.
Комментарии (0)