Жаль, что Иван Латышев сейчас не ставит больших
спектаклей. И малые — очень редко. Спустя несколько
лет после «Лешего» или «Рождества
Удивительно, что больше чем за пятнадцать лет не написан актерский портрет Виталия Салтыкова, хотя его амплуа — мерцающее, редкое. Салтыков — лирик, но не меланхолически-чахлый, он лирик светлый, пушкинского полета. Когда-то Григорий Козлов в попытке поставить «Маленькие трагедии» Пушкина, понимая особую природу этого актера — чистого лирика, легкого гения, — решил взять Виталия Салтыкова, одного Моцарта, который бы сыграл другого Моцарта. Вряд ли стоило умножать две похожие сущности. Салтыков всегда немножечко гений, но есть в его природе что-то от блаженного, каким он и сыграл Миколку, — моцартианство, помноженное на русское скоморошество, которое проявилось в «PRO Турандот» Андрея Могучего. Его герой при первом появлении всегда вызывает улыбку — столько света и простодушия в облике невысокого человека c чистым, удивительно гармоничным лицом, где доминантой — глаза, кажущиеся огромными. То — удивительно чистые, светлые, то — c набегающей тенью. Эти глаза блаженного Миколки, падающего на колени и шепчущего «я убил», собственно, были глазами божьего человечка. Божий человек — так, наверное, можно написать о каждой роли, которую играет Виталий Салтыков, и это самое сильное и удивительное, что есть в его не актерской, а человеческой природе, и это содержание добавляет несколько этажей в каждой сыгранной роли.
Именно это качество плюс редкое умение существовать в рамках психологического театра и сделало Ивана Латышева и Виталия Салтыкова столь плодотворным творческим тандемом.
Как у Латышева появилась идея сделать спектакль на основе писем Достоевского к жене — не знаю. Но история эта не только и не столько о Достоевском, но в том числе и о режиссере, которому очевидно близки темы самоистязания, мучения себя и близких, страдания в любви. Именно эта, оборотная сторона гения стала главной темой спектакля «Любящий тебя Достоевский» (творческий проект Ивана Латышева), где Виталий Салтыков сыграл Федора Михайловича.
На самом деле этот намеренный контраст между актером и тем Ф. М. Достоевским, которого мы привыкли представлять себе мрачным, худосочным, c широким лбом, впавшими глазами, c длинной бородой, — одна из необходимых, смысловых доминант спектакля. Когда Салтыков появляется на сцене — c чемоданчиком, в длинном не по росту пальто, c лукавой, мягкой улыбкой, то кажется, что нас ожидает легкая прогулка c Достоевским по Европе. Разве Виталий Салтыков может сыграть разлом, душевную болезнь, мучительное раздвоение гения русской литературы?
Именно это преображение — постепенное, шажок за шажком, письмо за письмом — абсолютно покоряет и ведет за собой. Приятие такого вот Достоевского в начале, молодого, подвижного, азартного, каждое письмо начинающего со слов любви и нежности к супруге («Милый мой ангел»), и полное отторжение, где-то даже ненависть к герою спектакля, Достоевскому, да что там греха таить — к мужчинам вообще — ближе к финалу.
Спектакль основан на письмах Достоевского к Анне Григорьевне, написанных в 1867 году, во время пребывания за границей, когда Федор Михайлович увлекся рулеткой. Письма из Гомбурга в Дрезден в спектакле превращаются в письма из Европы в Россию, c чужбины на Родину, где Достоевского ожидает молчаливая, вечно любящая и все прощающая жена. Письма любви, они же страдания.
Небольшая сцена превращена в нумер гостиницы: в центре — стол c сукном, так похожий на игральный, слева — платяной шкаф, на столе — лампа, принесенное блюдо c обедом, около стола — чемодан. Каморка, в которой герой спектакля будет переживать страшные минуты своей болезни, вещи, которые будут становиться заложниками — в прямом смысле: их будут закладывать в ломбард, они будут исчезать, пока герой не останется за опустевшим столом в одном нижнем белье.
Виталий Салтыков тонко ведет историю болезни героя от одного состояния к другому — от лихорадочного возбуждения до нервического, на грани болезни приступа ненависти к обожаемой супруге — за свою слабость, за ее любовь и преданность, за свой проигрыш. Именно она, его милый ангел, становится предметом ненависти и раздражения игрока. Режиссер и актер блестяще разработали эту партитуру состояний, так вчитались в письма Достоевского, что его внутренняя жизнь, спрятанная за бесконечными: «Аня, милая, друг мой, жена моя, единственное мое счастье и радость», — становится мучительной, подлинной жизнью живого человека. Литературный портрет гения вырастает в историю любви и преданности, мучения и мученичества, историю о том, как двое несут каждый свой крест: один — крест болезни и гениальности, другая — крест быть женою гения.
Актер не играет патологических состояний болезни, но в первую очередь прочитывает письма так, что в них обнажается борьба, которую ведут на поле его души любовь и страсть, болезнь и душа. В конечном счете история 1867 года складывается в историю мужчины и женщины, которая, получив очередное болезненное, неприятное письмо, пересыпанное «ангелами» и «Анечками», пишет в своем дневнике: «Я была так счастлива этим письмом, что и не знаю как выразить. Прочла его 2 или 3 раза и украдкой поцеловала его».
Иван Латышев c Виталием Салтыковым сочинили спектакль о том, про что они знают, — как мужчина любит, страдает и заставляет страдать любимых. Осталось теперь найти ответ на вопрос — что за великая сила заставляет женщин быть рядом c такими мужчинами.
Май 2011 г.
Комментарии (0)