…Речь Борисова, полная неспешного кружения, подводных течений, нелогичных на первый взгляд ответвлений, которые превращали бесконечность в ощутимую реальность, — остановилась…
Превратилась в любимый знак — многоточие, который Изяслав Борисов парадоксально именовал «тремя точками». Этих «трех точек» в его книге «…Фрагменты…» — сотни. Впрочем, как и тире («черточка») — обожаемые «препинания», заряженные противоположной энергией. Подчеркнутая недосказанность, обрывочность, фрагментарность. Неистовое музыкальное «форте» и пронзительное молчание…
«Главный режиссер Обского моря», настоящий философ театра, посвятивший последние годы новосибирским театральным студентам, легко уходил в многочасовые монологи, которые и были главной формой его существования. Не потому что Борисов — колоритный эгоцентрик, а потому что за этим нескончаемым «говорением» виделись и своеобычная «репетиция мысли», и стремление к рефлексии, и бегство от возраста и одиночества, и попытка стойкого сопротивления невеселому театральному контексту.
Кто-то недовольно бурчал: «Не дает студентам репетировать — заговаривает». Студенты, которые впервые встречались с Борисовым на репетиции, искренне не понимали: «Что он говорит?!» А потом както само собой выходило, что «за разговорами» спектакли Борисова неизменно получались интереснее других и представляли новосибирскую театральную школу на российских смотрах студенческих работ, включая последний БТР… А те самые студентыпервокурсники начинали «фанатеть» и посвящали режиссеру толстые тетради, коллекционируя его знаменитые прибаутки: «целоваться в ноздрю», «тянуть макаронину», «прикидываться шлангом», «полежать на нем глазами», «не убирай свой крупный план», «помесь негра с мотоциклом», «наложи свое проявление», «все будет ля-ля»…
И. Б.: «…В школе театральной надо учитывать, что студенты влюбляются… Ликуют в этом случае безгранично, мучаются при неразделенной любви!.. А я мучаюсь вопросом моего объективного возрастного разрыва с ними. Иногда я смотрю на ребят и чувствую — все, динозавр… Они живут по законам своего времени… Они имеют право думать, что бессмертны… А у режиссера нет возраста. Дерзость — на всю жизнь…».
…И его любимая «эстетическая» формула — «обожженный психологизм, опрокинутый на абсурд», выраженный средствами игрового театра. Борисов превращал итальянские маски в трагические образы, которые тут же иронично профанировал. Привечал актеров — «душевных умниц, в которых уживается Иван-дурак с мыслителем… Пьеро смеется, зритель плачет. Арлекин плачет — зритель смеется.
Необязательно в голос, кстати…». К этому — всегда стремился. А еще безумно любил монтировать, придумывать сложносочиненные спектакли, замешивая в них классические и современные тексты, разные театральные традиции: «…Вокруг Жана-Батиста Мольера», «…И зависть…», «Я написал бы восемь строк о свойствах страсти», «Наш Чехов». Ставил со студентами «Колдовское озеро» по мотивам «Чайки», «Гупёшку» и «Фантомные боли» Сигарева, «Антигону» Ануя, «Голубую розу» Уильямса, «Прежде, чем пропоет петух» Буковчана, «Наташину мечту» Пулинович…
По точному замечанию Александры Лавровой, Борисов в НГТИ был настоящим «антикризисным режиссером-педагогом», которому всегда поручали самые сложные выпускные курсы. А он — до конца (до «трех точек») мечтал о собственных студентах, набрать и выпустить которых довелось лишь однажды — еще в училище… А быть лидером репертуарного театра уже давно не стремился. На режиссерских «должностях» Борисов работал в новосибирском «Старом доме», «Красном факеле», «Глобусе», в Омской драме, Иркутском театре им. Охлопкова и многих других театрах. А потом окончательно осознал, что «не очень» лидер театра: «Могу только, безусловно, быть лидером спектакля. Не мыслю жизни без репетиции… А условия реального провинциального театра (в столичных я не работал) далеки от моего понятия нормы… Вся эта „ярмарка тщеславия“, раскаленный эгоцентризм… Слишком много неправедной игры на расстроенных инструментах неудовлетворенных самолюбий…».
К тому же репертуарный театр диктовал жесткие сроки, а Борисов всегда стремился к лабораторному «кружению». Все понимали: И. Б. не спешил делать «постанОУку». «Репетиция сегодняшняя — исправление ошибки вчерашней…» — говаривал режиссер и постоянно все менял. Каждый, без преувеличения — каждый спектакль становился премьерой, разительно непохожей на предыдущий опыт. Те же «…Фрагменты…» были переписаны нами десятки раз. А идея книги как «прогулки по сознанию» Борисова возникла сразу: придумалась композиция, отражающая особенности его мышления и речи. Так, в пространство воспоминаний-размышлений о художнике Фатееве, режиссере Эфросе врывались думы-сомнения о карьере, художественном лидерстве, свободной театральности… В исправлениях, собственноручно сделанных Борисовым в напечатанном тираже, — весь Изя (так звали его все вокруг). Даже книга для него — не застывшая форма, а живой объект, с которым можно «репетировать», в тысяче экземпляров зачеркивать, уточнять, менять одно определение другим, просить прощения…
В блоге «ПТЖ», посвященном памяти Борисова, много сказано о его энергии: в свое последнее лето режиссер представил фильм о знаменитом иркутском актере Виталии Венгере («Виля»), объездил половину России, а осенью, зная о своей болезни всё, — отправился в Омск на Международный театральный фестиваль «Академия», взбодренный фразой Немировича-Данченко: «Фраки и вечерние туалеты — при любых обстоятельствах!». Увидел «Дядю Ваню» Туминаса… И, будучи уже в больнице, под капельницами репетировал вторую часть «Наташиной мечты» с ныне выпускницей НГТИ Алиной Кикелей. За роль Наташи студентка IV курса Кикеля получила премию имени Царева «За успешное постижение профессии актера» и премию на петербургском «Рождественском параде» — последняя «хахаряшка», которой гордился мастер.
И. Б.: «…Театральных педагогов называют мастерами. Мастер — высокое звание. Мастером полноправно Мейерхольда величали… Maestro… Чтобы иронии в этом слове не слышалось… Чтобы старый еврейский дурацкий анекдот не вспоминался… Муж и жена расходиться собрались. Спорят: с кем ребенок останется. Пошли к ребе, мол, как быть? Ребе сказал: „Идите, поживите, родите еще одного, и тогда у каждого останется по ребенку“. „Действительно, идея! — сказал муж. — А мы не додумались“. Уже у выхода обернулся и спросил: „А если двойня родится?“ Ребе воскликнул: „Ладно, иди, иди уже, мастер, — двойня у него родится…“».
Борисов с удовольствием театрализовывал жизнь. И нередко извлекал из этой театрализации прагматическую пользу. Например, памятуя о знаменитых украинских привозах своего детства, без труда сбивал цену на рынке: обнимал «возрастных» продавщиц, напоминал им о якобы счастливом романе сорокалетней давности («Ты чё, меня забыла???»), а затем, аккуратно узнавая имя, посвящал ошарашенным женщинам стихи, которые, кажется, «что-то начинали вспоминать»: «О, Люся!.. Как прекрасна ты!.. — начинал Борисов с задумчивой интонацией, словно готовился к импровизации. И продолжал: — …Обворожительна… Мне никуда не деться… Стою перед тобой… И сочиняю стих… Во имя красоты твоей и сердца!» Цена на отборные яблоки падала в два раза…
…С его уходом из новосибирской театральной школы исчез связанный с Борисовым и только с Борисовым дух режиссерского азарта, высокой степени педагогического профессионализма, философии, импровизации, воображения, подлинного понимания театральности.
Изя, Изяслав Борисович принадлежал к тому поколению театральных фанатиков, романтиков, азартных сумасшедших, для которых театр — ну почти все! Которые готовы хоть ползком, хоть парализованные, хоть в предынфаркте, но — о театре. Театр до конца дней интересовал его больше жизни.
Из последних звонков его, смертельно больного:
— Деточка, там у вас на Рождественском параде будет моя студентка с «Наташиной мечтой». Знаешь, раз в жизни ведь случаются редкие исключения из бездарных студентов? Глянь, а? Там не все получилось, но у меня в больнице здесь хорошие люди, я их уговорил — и мы репетнули кое-что… — Детка, я лежу читаю твою книгу. Ты молодец. И, знаешь, там на такой-то странице в вашем разговоре проскользнула такая важная вещь!.. И дальше — об этой вещи. И обязательный в конце привет «Юре, Лиде и Маше» — друзьям молодости и их дочери, Смирновым-Несвицким. Ни одного раза не забыл передать этот привет.
Казалось, больше театра он любил только свою жену, актрису Татьяну Дорохову. И когда несколько лет назад ее не стало, все думали — не выживет.
И. Борисов на репетиции с Ю. Кузнецовым и В. Прокоп в Омской драме. Фото из архива редакции
Но выжил.
Когда полтора года назад я приехала в Новосибирский театральный институт выступать с «лекциями», сразу поняла, что «лекции» мы будем с Изей изображать в форме диалога. «Изяслав Борисович, ну что я буду монологизировать, сядьте в первый ряд и перебивайте, хорошо?» Конечно, он сел — азартный, удивительно молодой по энергии. Не перебивал, но все же на какие-то рассказы я его спровоцировала и сама узнала, например, что единственный спектакль, который он бросил, единственный актер, от которого сбежал, — «Человек на все времена» и Сергей Дрейден. Борисов сбежал тогда из Омской драмы, потому что после нескольких репетиций понял: с Дрейденом надо делать что-то необычайное, а необычайное он делать не мог и здраво понимал это («Деточка, я же не идиот!»)… Сел в поезд и исчез из Омска, чтобы не разрушать тот мир, который уже на первых репетициях создал Дрейден.
Конечно, Дон Кихот.
Каждую ночь тогда, в Новосибирске, он звонил мне в гостиницу — и почти до утра мы разговаривали обо всем театральном на свете и не могли остановиться, его азарту не хватало «лекционного» дня. Каждый час Изя извинялся, что не дает мне спать, и мы снова сцеплялись языками (вся Россия была — наш сад). С ним было безумно интересно, а ему так не хватало собеседников! Молодых, старых — каких угодно! Надо ж говорить о театре!!! Он не был ревнив к чужому успеху, наоборот, радовался хорошим спектаклям, после последнего «Транзита» позвонил: «Можно я напишу вам заметки старого режиссера о молодых? У меня появилось полторы незрелых мысли…». Не написал, заболел. А тогда был полон планов, снял фильм о В. Венгере — успел!
В 1968 году он окончил Щукинское театральное
училище, в
«Я главный режиссер Обского моря», — шутил о себе Изяслав Борисович, едва ли не главный наш читатель. Живя в провинции, хотел быть в курсе всего, читал от корки до корки, его собственная книга — во многом результат размышлений о прочитанном («Недавно прочел „Открытую педагогику“ В. Фильштинского…», 2008). На корешке его книги мелко: «Новосибирский театральный журнал». Я заметила это только сейчас, как будто «оттуда» Изяслав Борисович передал привет «ПТЖ»…
Светлая память.
Спасибо за интересную статью…