КАРТЫ, КАФКА, ДВА ТЕАТРА

Ф. Кафка. «Die Verwandlung».
Частный театр «Провинция», г. Гродно (Беларусь).
Режиссер Олег Жюгжда, куклы Валерия Рачковского

А. Пушкин, П. Чайковский. «Пиковая дама».
Гродненский областной театр кукол (Беларусь).
Режиссер Олег Жюгжда, художник Маргарита Сташулёнок

В нынешнем сезоне гродненская театральная афиша пополнилась названиями двух премьерных постановок Олега Жюгжды. Белорусский режиссер (представлять его лишний раз на этих страницах особой нужды нет) осуществил обе, взяв за основу прозаический материал из сокровищницы мировой литературы. Актерский состав спектаклей, в которых маленькие штоковые марионетки водятся открытым приемом, совпадает более чем на 50 %. Музыкальное оформление, также в обоих случаях, создано Виталием Леоновым. Что до различий, то, в первую очередь, принадлежат спектакли разным театральным учреждениям. «Пиковая дама» вошла в репертуар государственного Гродненского областного театра кукол, «Die Verwandlung» («Превращение», то самое, Франца Кафки) — частного театра «Провинция». О последнем немного подробностей.

В. Леонов (Грегор). «Die Verwandlung». Фото из архива театра «Провинция»

Сцена из спектакля «Die Verwandlung». Фото из архива театра «Провинция

«Провинциалы» (по совместительству — артисты гродненского кукольного) считают, что их театр, который сейчас не имеет собственной площадки, родился в 2009 году — когда почти совпали присвоение ему официального юридического статуса «частного предприятия» и выпуск первого спектакля в сотрудничестве c Жюгждой. Хотя попытки «оживить провинциальную жизнь путем создания альтернативного театрального движения» (так молодые артисты формулируют свои творческие задачи) неоднократно предпринимались будущими «провинциалами» c 2003 года. Но лишь через несколько лет творческий союз разносторонних дарований (Наталья Доценко — актриса и сценарист; Дмитрий Гайдель — актер, режиссер и менеджер; Виталий Леонов — актер и композитор) сумел заинтересовать своими идеями известного белорусского режиссера, нашедшего в «провинциалах» искренних единомышленников, способных как разделить его вольные художнические амбиции, так и активно участвовать в их реализации. Свою первую совместную постановку — изобретательное развеселое скоморошье представление «Сказка о мертвой царевне — Жюгжда и «Провинция» успешно показали на седьмом фестивале камерных театров кукол «Московские каникулы». Вернувшись домой, «провинциалы» приступили к работе над спектаклем, выпуск и дальнейшая прокатная судьба которого должны были стать своего рода вызовом административным ретроградам от театра и доказательством того, что «хорошая, умная публика, в угоду которой не нужно опускать интеллектуальную планку, — существует!». Через год на ту же фестивальную площадку театр привез «Die Verwandlung» — нечто вроде «поэтического эссе» в синтетических театральных формах.

По отношению к знаменитому произведению Кафки это пятидесятиминутное действие в исполнении четырех актеров хочется обозначить филологическим термином «ассонанс», ведущим свое происхождение от латинского слова assono — «oткликаюсь» и обозначающим неполную рифму. Литературный первоисточник переосмыслен здесь на уровне небуквальных ассоциативных связей, а текст его полностью купирован. Почти единственный вербальный элемент спектакля — это имя главного героя: «Грегор! Грегор? Греееегооор…», многократно, почти невыносимо навязчиво повторяемое кукольными персонажами. Кроме него звучат еще два-три немецких слова и одна немецкая фраза (которую, право же, лучше услышать в спектакле, чем цитировать здесь).

В «Пиковой даме», которую петербургские зрители могли увидеть на фестивале «Встречи в России», напротив, текст пушкинской повести занимает солидное место. Более того, в сценическом сюжете столь же значимую роль играют фрагменты писем Пушкина и Чайковского, ибо посвящен он в равной мере и знаменитой опере. Жанр спектакля близок к салонному анекдоту — рассказываемый за карточным столом, он обрастает по ходу дела фантастическими и комическими подробностями, кукольными персонажами и декорациями. «Рисованные» фасады петербургских зданий, барочный интерьер будуара, в котором обитает старуха Графиня — марионетка в пышном кринолине, не выпускающая из руки маску c точеным личиком, — возникают тут же, на зеленом сукне, среди россыпи карт, которые неизменно присутствуют в эпизодах, логично становясь сквозным сценографическим мотивом.

Действие «Пиковой дамы», в отличие от сконцентрированной в герметичном пространстве трагической фантасмагории «Die Verwandlung», максимально разомкнуто — анекдот обращен к публике почти в той же мере, как к партнерам по сценической карточной игре. Собственно, и зрителям предлагают стать таковыми: еще в фойе их встречает «банкомет» и предлагает сделать условные ставки в старинной игре «фараон», попутно объясняя ее правила и терминологию, столь важные для понимания пушкинского сюжета. Здесь, в практически бытовой обстановке (стол, стулья, лампа над столом), ясные остроумные цитаты преобладают над туманными намеками, хотя первые бывают вполне тонкими (как, например, украшенная циферблатом треуголка, элегантно цитирующая оперное «Уж полночь близится, а Германа все нет»).

В «Превращении» не буквальные, но визуально выразительные уже сами по себе элементы преобладают. Один из самых ярких (в буквальном смысле) — большое яблоко, возникающее сочным зеленым пятном в почти монохромном пространстве спектакля. У Кафки именно яблоко, брошенное в беззащитное человеко-насекомое, наносит ему смертельную рану. У Жюгжды оно появляется как влекущий и гибельный символ в сновидениях Грегора, которому еженощно грезится дама c обнаженной спиной (Наталья Доценко), героиня журнальной картинки, висящей над изголовьем. Она держит соблазнительный фрукт в протянутой за пределы круглой багетной рамы руке (в то время как марионетка — двойник живого Грегора — несмело, c видимым усилием, шагает вверх по наклонной белой доске). Позже, «превратившись» в куклунасекомое, герой достигнет предмета своих грез — и мертвенно-серая сороконожка c человеческой головой будет раздавлена между половинками яблока, а потом дама в черном боа повернется к зрительному залу лицом — оскаленным черепом — и под звуки моцартовской «Волшебной флейты» раскроет объятия кукольному герою.

Музыка «Die Verwandlung» преимущественно «беспредметна», звуки и фразы в ней преобладают, усиливая настроение печальной незавершенности — по контрасту c фрагментами из произведений Моцарта, которые несчастному Грегору суждено слышать лишь в недолгих снах. Несомненно кафкианской атмосферой спектакль во многом обязан музыкальному оформлению, компенсирующему отсутствие словесного текста почти наравне c визуальными образами вроде крошечного трамвайчика, курсирующего по авансцене метафорическим делегатом «настоящей» жизни, в которую скромный коммивояжер навсегда опоздал. В «Пиковой даме» тот же композитор продемонстрировал куда более иллюстративное, хотя и не менее остроумное музыкально-сценическое мышление, обработав темы оперы Чайковского.

Обращение c мотивами первоисточников в «Пиковой» — сугубо игровое, «на дружеской ноге» в самом позитивном смысле. Звучание фрагментов оперы в записи смело сочетается c вокальным исполнением вживую. Действующие лица в программке обозначены как «Пушкин, Александр Сергеевич — солнце русской поэзии; Чайковский, Петр Ильич — гений русской музыки; Фон Мекк, Надежда Филаретовна — добрый ангел Петра Ильича» и т. д. А одним из ключевых мотивов становится воображаемый конфликт авторов, основанный на различиях в сюжетах рассказа и оперы (персонажами дискутируется, например, произношение: «ГермАнн», как у Пушкина, или «ГЕрман», как у Чайковского?), вплоть до комической дуэли по поводу финала судьбы бедной Лизаветы Ивановны и спора о различных вариантах самоубийства проигравшегося героя (в конце концов сумасшествие принимают как достойную альтернативу).

Жюгжда трактует произведения Пушкина и Чайковского как гениальные мистификации, послужившие для множества самых легковерных современников и потомков поводом безрассудно ставить на тройку, семерку и туза, или изливать любовную тоску непременно на берегах Зимней канавки, или т. п. Томский (Александр Енджеевский) несомненно придумывает мистическую историю о картежных приключениях бабушки-графини тут же, из мгновенного побуждения заинтриговать «непробиваемого» Германна (Дмитрий Гайдель) — недаром лейтмотивом в спектакле звучат предсмертные слова Графини: «Это была шутка, я пошутила!». Историю немедленно подхватывают партнеры по игре (в программке они названы Тройка, Семерка, Туз и Дама) — артисты в стилизованных под условный XIX век костюмах играют картежников, рассказывающих анекдот, то становясь лицами от автора (от лица трепетно-интеллигентного Петра Ильича Чайковского, например, выступает Виталий Леонов — он же впоследствии предстанет вкрадчиво-коварным Чекалинским), то отчасти присваивая маски героев своего рассказа. Куклы, подобно картам в азартной игре, переходят из рук в руки, на зеленом сукне из карт возводят домики, они сыплются на головы кукольных персонажей или ложатся шаткими ступеньками им под ноги. Сценический сюжет живо развивается и быстро приобретает обманчивые импровизационные черты — на поверку тщательнейшим образом организованные.

Здесь нельзя не принять во внимание и то, что на первом плане режиссерского замысла обеих постановок — создание действенных, органичных, наглядных композиционных связей между кукольнопредметным и живым планами. В «Пиковой» Томский танцует мазурку c Лизой — марионеткой в ладонь ростом; в спальню к Графине (Лариса Микулич) являются сразу три Германна (Александр Енджеевский, Дмитрий Гайдель, Виталий Леонов) и поют его оперную партию, по очереди и разом нависая над трепещущей кукольной старухой; на похоронах мы видим в отверстии белоснежного «погребального покрова», c оборками и нашитыми сложенными ручками-аппликацией, лицо актрисы, которая издевательски подмигивает и шепчет кукольному (похожему не столько на Наполеона, сколько на Николая I) Германну: «Я пошутила!»; затем ее «призрак» раскрывает секрет трех карт той же марионетке, трясущейся от страха под своей кукольной кроватью; бросающаяся в Зимнюю канавку Лиза (Лариса Микулич) зависает в воздухе — а милосердные руки артистов под арию из «Любовного напитка» Доницетти молниеносно извлекают из недр сцены венецианскую гондолу, в комплект к которой уже прилагается и тот самый «любезный молодой человек», за которого ей суждено выйти замуж; сошедшего c ума Германа открытым приемом привязывают к крошечному креслу, стоящему посреди разбросанных на столе карт… В затейливо-вариативной среде, придуманной режиссером, артисты выдерживают безупречный темпоритм и вполне (за не слишком частыми исключениями) справляются c поставленными им кукловодческими задачами. И все же в «Пиковой даме» особенно очевидно, что наличие кукловодческого опыта позволяет работать свободнее — например, Ларисе Микулич. Актрисе без помех удается и лаконичный грамотный рисунок кукольных ролей, и остраненно-ироничный — актерский (она играет Лизавету Ивановну, Надежду Филаретовну фон Мекк и Графиню — у последнего персонажа два плана, живой и кукольный).

А в «Die Verwandlung» режиссер безошибочно доверил главную роль не кукольнику Виталию Леонову, поместив его в максимально неудобное пространство. Грегор Замза c высоким лбом и стеснительным взглядом за стеклами круглых очков вынужден обустраивать свою сценическую жизнь… на трех офисных стульях, стоящих в неглубоком резервуаре c водой. Там он спит, накрывшись белой простыней (вызывая «веселенькие» патологоанатомические ассоциации); туда же ему приносят узковатый и коротковатый черный костюм, в котором он отправляется «на работу» (обходит стулья по кругу c чемоданчиком в руках); там же, на крышке принесенного из темноты большого чемодана, располагается семейство Замза — чуть карикатурного облика марионетки работы минского художника Виталия Рачковского. Отношения Грегора c кукольными родственниками показаны сугубо иронично: он, сидя на корточках, рассаживает их за крошечным обеденным столиком и сыплет на него крошки от своей утренней булочки (не забывая уделить толику и таракану, живущему в коробочке, спрятанной во внутренний карман пиджака), а прощаясь, смиренно кладет голову на тот же столик, как на плаху, — чтобы фрау Замза беспрепятственно смогла чмокнуть сына в макушку.

Многострадальный коммивояжер Кафки в сценической версии вынужден сменить ассортимент продаваемых товаров и, вместо безобидных образчиков тканей, погрузить в свой чемоданчик оранжевые баллончики c инсектицидами. При демонстрации продукта потенциальным покупателям этот задавленный рутиной робкий мечтатель вынужден неизменно умерщвлять огромного тропического таракана. Жертвенное бутафорское насекомое Грегор трогательно хоронит, пуская «по течению вод» коробочку (тесный временный домик становится таракану гробиком).

Сцены из спектакля «Пиковая дама». Фото из архива Гродненского областного театра кукол

Такова ассоциативная логика постановочного решения: как и его жертва, герой спектакля помещен в наглухо задрапированное черным пространство, где властвуют «темные силы» — кукловоды (Наталья Доценко, Лариса Микулич, Дмитрий Гайдель) в черных же защитных комбинезонах, c респираторами на лицах и в ярко-голубых медицинских перчатках (так радикально решен в спектакле вопрос о руках артистов — которых при открытом приеме всегда бывает «слишком много»). Исполнители кукольных ролей здесь максимально деперсонифицированы, призваны слиться c фоном, на котором Виталий Леонов очень убедительно играет человека, побежденного тотальным «неудобством» жизни и — заранее — смирившегося со своим бесславным и мучительным концом. Грегор—Леонов малоподвижен и почти аутичен, его чувства подавлены, а ценности смещены в область бессознательного — не менее пугающую, но эстетически более совершенную, чем окружающая реальность. В отличие от своих кукольных родственников, чьи образы оживлены некоторыми характерными деталями (папа Замза, например, качается на своем стуле или нервно постукивает ногой об пол), куклы, представляющие Грегора, также довольно «апатичны», однообразны в движениях — вместе c живым планом, включающим выразительную внешнюю фактуру артиста, они составляют органичный рисунок роли в постановочно лаконичном, но насыщенном ассоциативными смыслами спектакле. Стоит признать, что удовольствие от наблюдения за причудливо-алогичными режиссерскими ходами сложно передать на бумаге, даже в подробном описании деталей и мизансцен.

Конечно же, тщательной выстроенностью, ясностью высказывания при впечатляющей (а порой — почти хулиганской) фантазийности новые спектакли Олега Жюгжды похожи. Но поэтика их очевидно различна, и — как тут удержаться от каламбура? — в сравнении c мрачновато-изысканным метафоризмом «Die Verwandlung» игровое очарование «Пиковой дамы» вполне может показаться провинциальным!

Май 2011 г.