К. Абэ. «Женщина в песках». «Наш театр».
Режиссер Лев Стукалов, художник Александр Орлов
«Женщина в песках» «Нашего театра» вызывает ощущение долгой кропотливой работы, слегка подзабытое в последние сезоны, когда на первом плане оказались спектакли, построенные по монтажному принципу, рецепт успеха которых известен: концепт сценографии, формальное соединение сцен, много музыки, танцев — и зрелище готово. Лев Стукалов работает «по старинке», тщательно разминая, пробуя этюдным методом материал, не теряя при этом ту яркую и обаятельную театральность, которая была заявлена еще в «Липериаде». «Женщина в песках» — спектакль сложный, многоуровневый. Притча Кобо Абэ дала повод для театрального озорства, но спектакль при этом не потерял философской глубины первоисточника. Режиссер решил поиграть в «Японию», привнеся в спектакль элементы японского театра. Соединение на одной территории разных культурных традиций обыгрывается на каждом уровне — начиная от манеры исполнения и заканчивая музыкой, которая становится одним из главных действующих лиц спектакля. Художник А. Орлов придумал изумительный по своей простоте ход. Его подручными средствами стали желтый картон, желтая измятая бумага и изолента. Куски картона в руках участников спектакля превращаются то в яму, то в лабиринт, то в огромную бабочку, за которой охотится юный натуралист. Из мятой бумаги «строят» костюмы. Для того же, чтобы среди этой откровенной условности вдруг пахнуло жаром пустыни, достаточно одного жеста — перевернуть бамбуковую трубку с песком внутри — и вокруг зашелестит, посыплется песок.
Сцена из спектакля.
Фото М. Гарибальди
Название притчи Кобо Абэ обманчиво, отношения с женщиной для него — лишь одно из событий в жизни мужчины. В спектакле также история мужчины и женщины не занимает центрального места. Точнее, внимание сосредотачивается не на вопросе любви или страсти, а на самом моменте общения. Чтобы подчеркнуть инаковость того мира, в который попадает Человек, Л. Стукалов применяет ход неожиданный, но — естественный для этого спектакля. Женщину в спектакле, как и в театре Кабуки, играет актер (Александр Романюк). И это умножает эффект остранения. Она — действительно другая, принадлежащая иному миру. Загадочная японская женщина становится загадочной вдвойне. Выбеленное лицо, черная высокая прическа, кимоно из бумаги, плавная, танцевальная пластика, глаза, всегда смотрящие чуть в сторону или опущенные вниз, мягкие движения рук, за которыми она всегда стремится укрыться. Тихий, обесцвеченный голос, такая же тихая, стыдливая тень улыбки на неподвижном лице — и перед нами женщина из песчаной ямы, наивная, смешная, непостижимая.
Ю. Молчанова, М. Семенова (Хор).
Фото М. Гарибальди
Заправляет всем действием, зачинает его Хор — две девушки с белыми лицами, в черных мужских костюмах и шляпах. Но эта травестия лишь подчеркивает их женскую, дьявольскую по своей природе сущность. Они оборотни, не принадлежащие ни Западу, ни Востоку. Это они приводят мужчину в ловушку, комментируют происходящее, притворяются репортерами и деревенскими старейшинами. Актрисы на протяжении всего спектакля восхищают разнообразием голосовых модуляций, пластических превращений, множеством обликов, которые они на себя принимают. Один из ключевых моментов спектакля — сцена любви между мужчиной и женщиной, где именно Хор берет на себя чувственное воплощение этого момента. Женщина и мужчина в нарастающем темпе, почти в экстазе будут отбивать ритм на барабане, стоящем между ними, доходя до изнеможения, и под эту экстатическую музыку Хор медленно, сладострастно извиваясь, будет снимать с себя пиджаки, шляпы, расстегивать белоснежные рубашки — и перед нами окажутся две молодые, соблазнительные дьяволицы.
Еще один участник действия — народ. В начале спектакля на заднем плане, как в японском представлении, люди, одетые в бело-черные кимоно, сосредоточенно и бесстрастно играют на музыкальных инструментах. Их работа — также одно из самых сильных впечатлений от этого спектакля. Кажется, что весь спектакль строится по законам музыкального произведения. Несколько музыкальных тем, возникших в начале представления, развиваются на протяжении всего действия. В восточные ритмичные мотивы вторгается сначала чужеродная, отыгранная Хором фраза: «Билет в один конец», иронически им пропетая: «One way ticket». Потом, подхваченная множеством голосов, распетая на восточный манер, она тоже станет частью этого странного мира. И трудно забыть лирическую, пронзительную мелодию, которую выводит тонкий девичий голос, тоскливый напев о тщетности усилий, о непостижимости этого мира, о любви, о Родине — ассоциаций, рожденных этой мелодией, в которой есть что-то и от русских песен, множество.
Этот оркестр в другие моменты действия становится жителями деревни или слугами просцениума, которые выстраивают яму или участвуют в ритуале переодевания Человека. Эта сцена — кульминационная в спектакле. Человек, до того момента достаточно комически пытавшийся выбраться из ямы, преодолеть окружающий его абсурд, смиряется. Он снимает свои европейские одежды, и женщина облачает его в кимоно, которое «строят» прямо на актере, аккуратно заворачивая его в бумагу и закрепляя изолентой. Финал не дает прямого ответа на вопрос: состоялось ли перерождение Человека или он смирился со своей участью. И каждый из зрителей вправе выбрать себе направление и либо взять билет в один конец, либо попытаться достать обратный.
Февраль 2003 г.
Комментарии (0)