Н. А. Крымова имела мужество прямого высказывания — всегда, всю жизнь. Без «игры в бисер», без упоительного жонглирования метафорами, иногда спасительного для автора (когда мысль брезжит, не желая оформиться, и прямое слово не идет в руки, и театральный объект проплывает в сиреневом тумане ослепительных метафор, дразня, оглушая, соблазняя читателя, но почти ничего не оставляя в сухом остатке).
Пушкинское «Ужель загадку разрешила, ужели слово найдено?» — про нее. Она находила СЛОВА. Не боялась пользоваться ими — простыми и надежными, как хлеб, вода, земля, — первоосновными, первоэлементными. У нее было благородство и мужество ясного видения (ясновидения) в таком туманном, иногда напряженно-мистическом деле, как описание и анализ театральной материи.
Могу сказать из личного опыта: когда я поступала в 17 лет в ЛГИТМиК, выяснилось, что я смотрела к этому времени три-четыре спектакля, спрашивается, с чего это меня вдруг поволокло на театроведческий? Отвечу, ничуть не прибавив: в отрочестве до дыр были зачитаны две книги о театре, одна из них — «Имена» Крымовой. Можно сказать, лично я полюбила театр через ее книги.
Она умела выбирать имена и, как опытный игрок на скачках, делать на них ставки. И не ее вина что некоторые (Мильтинис) не оправдывали в наших глазах ее оценок, не подтверждали легенды. Зато молодая Таганка и молодой Юрский, запечатленные ею в «Именах», обрели пожизненные «литературные памятники», замечательно совпавшие с «оригиналами», равные им.
После смерти Высоцкого она немедленно проделала очень важную работу: вырвала его имя и легенду из плена масс-культуры, которая алчно пыталась его проглотить, сжевать, как магнитофонную пленку, и выплюнуть в утиль. Она обозначила его как ПОЭТА на сцене Таганки и сцене русской жизни. Простая и высокая догадка: Гамлет — прежде всего Поэт среди остальных, не-поэтов. Образец романтического, трагического противостояния поэзии непоэтическому веку с вывихнутыми суставами. Лучше, проще и точнее Крымовой никто этого не сделал, хотя писали о Высоцком много. И писали талантливо, глубоко, обворожительно.
Она никогда, в отличие от некоторых выдающихся мужчин в нашей профессии, не пыталась обворожить читателя и сам театральный объект. Даром что женщина — на такое не шла. Взяв в молодости «след» Маркова, сезон за сезоном описывала театральные дни нашей жизни. Это не значит, что она вела хронику, но ее художественные взлеты осуществлялись на площадке анализа, а не игры со словом и образом. Всю жизнь занимаясь как бы простыми вещами, она умела замечательно, божественно передавать и сложные: в рецензии на вахтанговских «Без вины виноватых» столько воздуха, атмосферы, чар, отравы, слез, улыбок, музыки и печали, какой-то тайны, существующей, живущей между искусством и жизнью, — своим ясным и простым пером Крымова все это чудесно сложно и вдохновенно передала.
В профессии она никогда не была высокомерна. Умела написать о провальном спектакле (например, о «Гамлете» Глеба Панфилова в «Ленкоме»), не унизив художника, не танцуя на костях провалившегося замысла. Не подстилала солому, честно описывала и анализировала, и даже когда негодовала, в этом не было желания кого-то учить, ее негодование шло от горечи, что художнику не удалось взять высоту. Когда сегодня какой-нибудь новый критик пишет о спектакле, что, мол, художнику спектакля надо назначить столько-то ударов розгой, а режиссера высечь бессчетное количество раз, — думаешь: Господи, кто же их назначал укротителями в цирке? И ведь таких теперь — большинство. И не только в Москве. Как жаль, что никто не наследовал традицию Крымовой, как она в свое время — П. Маркова, и не научился у нее простым и честным вещам в профессии.
Ольга СКОРОЧКИНА
Быть рядом с Натальей Анатольевной Крымовой всегда было ответственно. Ответственно говорить о театре (хотя она охотно беседовала о нем), ответственно отзываться о людях (хотя пообсуждать их она была не прочь), ответственно даже ходить в лес. Когда, много лет назад, подружившись в Щелыково, мы шли, к примеру, лесной тропинкой за мятой в Фомицыно, — и то не покидало чувство ответственности: так ли сказал? почему она замолчала?..
Ей нельзя было возразить ни в чем. Как-то в том же Щелыково я сильно замерзла в лесу, и впервые в жизни меня настиг радикулит — ни охнуть, ни вздохнуть, только лежать. Но пришла Крымова: «Немедленно встать и идти в лес! — твердо сказала она, возникнув на пороге. — Никаких лежаний». И я… встала. И прошла несколько километров. И даже не пикнула ни разу от боли по дороге, потому что жаловаться рядом с ней не полагалось. Именно с Крымовой в сознании связались коренные и очень важные «станиславские» слова — «тренинг и муштра». Не расслабляться, никаких поблажек никому и никогда — ни себе, ни театру.
С легендарной Крымовой (едва ли не первым именем в хрестоматийном ряду «Имен» — критиков-классиков, которых десятилетиями перечислял любой абитуриент на вступительных экзаменах) нас много лет назад свело и подружило именно Щелыково. Это произошло в лето после смерти А. В. Эфроса (за полгода до его смерти они отдыхали тут, и она — полумертвая — приехала, видимо, поэтому). Как она говорила потом, именно Щелыково возродило ее, она поверила в мистические свойства этого места…
То есть я застала ее уже в «другой жизни» — без Эфроса. Сначала она вообще не говорила о нем и как будто бы обещала себе никогда не выступать публично. Потом, помню, рассказывала о первом публичном выступлении (кажется, в редакции «Известий») — как волновалась, ничего не помнила, не хотела… Потом выступления вошли в норму. Лето за летом я наблюдала, как складывалась, сначала внутренне, а потом выраженная в словах, ее история (легенда?) жизни с Эфросом. Как драматические детали, еще существовавшие в рассказах год назад, на следующее лето уходили, словно их и не было, как ошибки и вины переставали быть. Слова, произнесенные однажды, потом становились каноническими (она же была человеком истовым), Н. А. внутренне убеждала себя в чем-то — и начинала верить в это как в реальность, она обдумывала и складывала историю, которая после Анатолия Васильевича продлевала ее собственную жизнь, и это был колоссальный акт творчества. Человек крупный, не разменивающийся на нюансы, она отшелушивала детали, ее история взаимоотношений с Эфросом с каждым годом становилась все более монолитной и даже по-своему образцовой (она же была человеком требовательным). Наблюдать, слушать это, сопоставлять было потрясающе увлекательно!
Но именно в эти же годы она осознавала и переживала какие-то поступки, совершенные в молодости. В одной из статей ее памяти я прочла, что, мол, старшие коллеги говорят — ей не в чем было винить себя. Профессионально — да. Человечески (и я тому свидетель) она иногда с ужасом и иронией вспоминала свое комсомольское прошлое и итоги некоторых собраний, где решались личные судьбы, например, человеку предписывали жениться, «приговаривая» его на всю жизнь. В старости она винила себя за это.
Ее могучий разум, мне кажется, всегда боролся и часто укрощал неистовую, хотя и скрывающую внутренние бури, натуру. И когда она заболела, было страшно еще и от того, что Бог постепенно отнимал самое ее сильное — именно разум, сознание. Она не оставляла тренинга и муштры, что-то читала, что-то переписывала, а когда сознание сбивалось, вдруг рассказывала о том, что ее позвали работать в журнал «Театр». Или не позвали. Работали базовые матрицы…
Эту фотографию Наталья Анатольевна особенно любила.
С внуком Мишей. Щелыково. Середина 1990-х.
Больше таких нет. Гордых, демократических по убеждениям, но внутренне высокомерных, стойких, последовательных, все доводящих до конца. «Уж если я чего решу, то выпью обязательно», — как пел ее любимый Высоцкий, кажется, про нее. Поверив в Щелыково, она упрямо хотела купить там избу, чтобы жить с внуком Мишей и приучать его к деревенскому труду, верстаку и топору. Мише это было не нужно, все отговаривали, буквально все, но ведь Крымова была человеком упрямым, истовым и властным во всем (Я. С. Билинкис когда-то говорил, что ее неистовость от какой-то бабки-цыганки, а может, сочинял, не знаю) — в профессии, в категорических принципах, руководствуясь которыми она или дружила с людьми, или расставалась с ними. И она купила эту страшную избу в деревне Лобаново! И, помню, чтобы проверить дом на нечисть, пошла попробовать переночевать там, взяв с собой огарок свечи и… № 6 «ПТЖ». Так и сказала: «Это будет первое, что я прочту в этом доме», — мол, гордитесь! Потом смеялась, что заснула, не открыв.
Я не стану писать о ее классических статьях — четких, ясных, «с понятиями и идеалами». Что тут говорить? Крымова — это Крымова. Она, «неистовый Виссарион» и как будто реалистический человек, своим влиянием творила легенды, увлекшись, создавала многолетние мифы (Мильтинис никогда не был бы Мильтинисом, если бы не она). И своим легендам она была подолгу верна.
Едва ли в российской истории было еще такое блистательное поколение критики, причем так влиявшее на театр! Пожалуй, такими были еще только 60-е годы ХIХ века. «Правда театра», желание этой правды, унаследованное от П. А. Маркова и М. О. Кнебель, чутье на правду, вера в силу театра (им было чем подкреплять эту веру, они входили в театр об руку с Ефремовым, Эфросом, Любимовым). Их статей ждали, я слышала множество рассказов о том, каким событием был выход каждого нового номера журнала «Театр» во времена Ю. С. Рыбакова. Они делали дело. И как же катастрофически быстро «новое время» почти совсем смело с лица земли нашу профессию в ее истинном виде, как мгновенно люди становятся «рецензистами» и «бутербродными критиками», о которых писал Дорошевич. 1890-е и 1990-е тоже похожи… О том, что происходит с профессией, Крымова в последние годы саркастически молчала.
Чтобы понять, что такое Крымова (и в профессии тоже, тут все сходится!), надо было видеть, что происходило с ней, когда начинались грибы! Вот где нас мели страсти. Кто-то приносит корзины, а мы, «безлошадные», без машин не можем выехать, к примеру, в далекое Заборье, где пошли белые. А оттуда привозят сотнями… Вообще в грибах завидовать нельзя — не мы их находим, гриб находит человека. Но какая зависть — чужие корзины!
Ладно, у нас есть перелесок. Мы не пойдем туда завтра — ни она, ни я, чтобы грибы подросли и чтобы потом пойти вместе, потому что это место знаем обе и по одному ходить нечестно. Договорились? Договорились.
В 8 утра, предательски нарушив слово (грибы и честь — тут что-то не сходится…), как будто просто «посмотреть», я вошла в перелесок и застала там… Наталью Анатольевну. Она пришла на час раньше меня, просто в 7 утра! Как мы смеялись!
Марина ДМИТРЕВСКАЯ
Комментарии (0)