На конкурс «Новый стиль», который в этом году устраивала в Сибири Виктория Холодова, было прислано 104 пьесы. В прошлом году их было в несколько раз меньше. Из ста четырех половина — мусор, из другой половины можно выбрать четверть добротных реалистических, про жизнь, которая вокруг. Главным образом, так пишут ученики Николая Коляды — их много. Часть текстов — из разряда ненормативных и потому энергичных. Есть самовыражение в форме поэтического бреда. Встречаются пробы в жанрах, от мелодрамы до боевика и исторической драмы. Ловить тенденции в море писанины — занятие малоперспективное, важнее найти конкретных авторов. Они пусть и строят планы на будущее.
Если смириться с необходимостью обращения современного театра к современной драматургии, то придется отказаться от любимой мысли последнего десятилетия, которую кратко можно выразить так: пьес нет, новых Островских и Чеховых нет, а то, что есть, — ставить нельзя.
Р. Герловина, В. Герловин. Живая вода. 1989.
Из серии «Неподвижные перформансы»
Удача нынешнего сибирского конкурса неслучайна: «обвал» пьес во многом спровоцирован успехом, сопровождающим так называемую «новую драму» последние несколько лет. Ситуация изменилась году в 1997–1998, тогда и возникла мода на молодых драматургов. Максим Курочкин получил «Антибукер» за «Стальову волю». Василий Сигарев, «корешок из Нижней Талды», как его любовно называет учитель Коляда, в 2002 г. — британскую театральную премию Evening Standard в номинации «самый многообещающий драматург года». Сигарев — единственный иностранец в истории этой премии. Его «Пластилин» признали не за чернуху — у них своей хватает, — но за сильную энергетику и «свежесть». Братья Пресняковы, еще недавно гонимые «всеми завлитами страны», шагают по Москве и по Лондону: «Терроризм» и «Изображая жертву» будут читать и ставить в Royal Court. В Москве под патронажем «Золотой маски» прошла первая «Новая драма». В Литве такой фестиваль проходит уже несколько лет и на редкость продвинут. В Латвии прошел впервые в 2001 г. и целиком сосредоточился на местной «национальной» драматургии. «Балтийский дом»—2002 под шапкой «Другого театра» провел серию семинаров и читок по современной пьесе. В Тольятти уже немалое время и упорно работает группа драматургов, режиссеров и актеров, пишущих, ставящих и публикующих новую драму. В Петербурге театр «Особняк» был и остался оплотом эксперимента, в том числе и в области драматургии. У Зиновия Корогодского есть идея провести конкурс среди молодых питерских драматургов на тему «Семья». Николай Коляда объявил конкурс среди уральских драматургов при «Коляда-театре» в Екатеринбурге.
Краткую историю современной «новой драмы» стоило бы написать: после того, как все завянет или расцветет, она будет иметь особую ценность. Опыт поколения, решившего увековечить себя в слове, всегда интересен. География же крайне ограничена: Екатеринбург, Новосибирск, Иркутск (Иван Вырыпаев), Тольятти (братья Дурненковы), Тбилиси (Лаши Бугадзе), Москва.
Насколько пьесы последних лет пяти отражают мировоззрение поколения — вопрос спорный. Программных немного — к ним, скажем, можно отнести «Кислород» Ивана Вырыпаева, в котором герой читает новые десять заповедей. Одна из них: «Санек был в плейере и не слышал, когда говорили „Не убий“». И так дальше — юношеское опровержение морали и взамен ее — установление новой, точнее, своей, личной правды, попытка личного высказывания, попытка пробиться к новой искренности. Очарование этих текстов объясняется легко: автор выступает от первого лица, демонстрируя, насколько интересным может быть мелкое «открытие» обычного человека. Удачны в этом случае бывают авторские же спектакли — чужой не так и не то чувствует в тексте. А Вырыпаев сам ставит свои «Сны» и играет свой «Кислород». Дурненков участвует в читках «Вычитания земли». Аутентичность в данном случае важна.
Пьесы или монологи, выдаваемые за пьесы, могут быть косноязычны и обрывочны — зато они тождественны авторскому сознанию.
Кстати говоря, характер фиксации реальности молодыми драматургами показателен и напоминает расшифровку личного кода, чтение «с листа». Дело даже не в так называемых вербатимных пьесах, прямо списанных с жизни: в них улица говорит языком улицы, а задача драматурга — структурировать тексты «доноров», в которые попадает кто угодно, от бомжей до телевизионщиков. Но и авторские тексты несут на себе отпечаток документализма, просто в них документируется сам драматург. Отличие «потока сознания» Вырыпаева от «воспоминаний» Гришковца в принципиальной агрессии первого и стремлении найти общую дорогу со зрителем второго. Враждебны и снисходительны к миру братья Пресняковы, но это трезвая и оправданная позиция. Энергией отрицания и мальчикового ужаса перед реальностью наполнены пьесы Сигарева. Упрекать их не в чем: их страхи и презрение имеют прочные корни. То, что Москва, а потом Лондон увлеклись так называемой «новой русской пьесой», объяснимо: в текстах уральских драматургов есть энергия. Насколько справедливы упреки в спекуляции на больных темах — судить трудно. Сигарев не спекулировал — он просто списал «Пластилин» со своего младшего брата и его друзей. Ученицы Коляды Анна Богачева и Надежда Колтышева написали сценарий «Город мой», тоже основываясь на реальных событиях: мальчик-студент, подающий большие надежды хореограф, приехал из Москвы на каникулы в родной город и был до смерти забит местными гопниками. Другое дело, кто и как потом смотрит спектакль: трудные подростки, которые «положили» на театр, или свой зритель, которого нетрудно прошибить горькой уральской слезой.
«Новая пьеса» — если рассматривать явление объемно, с конкурсами, премией «Дебют», фестивалями «Любимовка», «Новая драма», «Майские чтения» — дает возможность почувствовать силы каждому, это своего рода демократизация драматургической профессии как таковой, размывание границ. Личный опыт становится уникальным — остается облечь его в слова. Наталья Ворожбит — профессиональный драматург, но пьеса «Галка Моталко» про девочек из спортивного интерната написана ею на основе личного опыта-воспоминания. Это ничем не хуже бесконечных вариаций на тему «автора», так популярных среди драматургов чуть старше (Екатерина Нарши «Автор в зале», Вадим Леванов «Зрители», Ксения Драгунская «Ощущение бороды»). Среди совсем молодых драматургов актуально фиксировать не столько свой писательский опыт, сколько «узкоспециальный» — от спортинтерната до рыбалки (Илья Фальковский «Рыбалка»). Интересны, впрочем, не только сами по себе объекты, но способ, которым их описывают.
Влияет ли использование новой драматургической технологии на театральный язык, способствует ли формированию новой актерской генерации — вопрос существенный для того, чтобы понять, есть будущее у новой драмы или нет. То, что она начинает активно реализовываться в театре, — факт настоящего. Другое дело, что к самым удачным относятся те спектакли, которые ставили сами драматурги («Облом off» Михаила Угарова) или, по меньшей мере, при тесном сотрудничестве драматурга и режиссера («АСБ» Клима и Алексея Янковского в питерском «Особняке», «Кислород» Ивана Вырыпаева и Виктора Рыжакова в московском Театре.doc, «Голубой вагон» Вадима Леванова и братьев Дурненковых в Тольятти, «Мужчины целуются» братьев Пресняковых в Екатеринбурге). Увлечение новой драмой дает театру новые ресурсы — поэтому вряд ли явление останется маргинальным.
Так как слову драматурги доверяют больше всего, они и от театра требуют чистоты исполнения, а не трактовки. Здесь и кроется причина недоверия тех, кто написал, к тем, кто поставит. Читка, как ни странно, является в данном случае оптимальным вариантом реализации текста на сцене. Остальное драматурги называют «остаточным явлением режиссерского театра». Очевидно, предубеждение к режиссерскому театру воспитано у них дурным театром или сугубо постановочным. К тому же воспитывались они большей частью в литинституте и в своей среде, так что пьесы отдельно, театр отдельно. Зато нынешнее поколение драматургов само берется завоевывать место в театре.
Видимо, только посредством неокультуренного (сознательно или случайно) потока текста нынешние драматурги считают возможным отразить реальность. До моды на новую драму за современность отвечал только танец и обходился без слов. Теперь, если театр хочет быть актуальным (что не обязательно означает быть социальным), ему придется работать с новой пьесой. Как говорит Михаил Угаров, ставить современную драматургию — это другая профессия. Вероятно, для этого нужно чувствовать внутреннее родство с ней, и современная драматургия — не единственный источник роста для современных режиссеров. Но то, что роста, — почти не вызывает сомнения.
Декабрь 2002 г.
Комментарии (0)