Она была самой доброй из всех балерин. Никогда не унижала учеников. Никогда не повышала голос.
Ее уроки — это маленький бал: белый зал с лепкой, канделябры, зеркала, журчание балетно-французского. И она — на троне: с прямой спиной, всегда на высоченных каблуках, глаза-стрелки, невиданные серьги в ушах. Если мы путались и спотыкались, вдруг делалась удивленно-растерянной, даже чуть обиженной и, поправив челку, выходила на середину… И все становилось легко, и мы — воздушными — при ней — приме.
«Ребятоньки, — иногда тянула она, — как вы скучно живете! Разве же это романы?.. Вот я…» И на глазах превращалась то в «маленькую балерину» Вертинского, за которой ухаживали Короли, а она куталась в меха, блистала драгоценностями и сияла глазами; то в заносчивую куколку-балетницу Эдуарда Мане, воображулю с гордо вывернутыми ногами — вне возраста, вне времени…
И лишь однажды, чуть смущенно, опять с полуулыбкой, рассказала, как в блокадном зимнем городе три сестры-балерины тащили из смерти в жизнь маленького брата — будущего premiera Мариинского театра, красавца Святослава Кузнецова.
Очень волновалась перед нашими экзаменами по танцу — это были ее балетные премьеры: щеки вспыхивали, глаза горели. Она сочиняла необычные экзамены-спектакли: мы то читали, танцуя, стихи Лорки, то пикировались афоризмами Ларошфуко.
А с каким удовольствием приходила (хочется сказать — прибегала) позже на наши премьеры в театр. И в ней было столько уважения к ученикам, ставшим Артистами… Иногда после спектакля, в гримерной, пудря нос, быстро говорила: «А знаешь, попробуй-ка сделать в финале ручкой — вот так…» — и в зеркале отражались движение или жест, летящие и всегда необходимые.
Она была беззащитной, но не беспомощной, ребячливой, но мудрой, а научила нас тому, что всякая роль — это танец, и оттанцевать его надо на высоченных каблуках, с прямой спиной, сияя глазами.
Комментарии (0)