К. Абэ. «Женщина в песках». «Наш театр».
Режиссер Лев Стукалов, художник Александр Орлов
Пространство небольшой сцены театра Эстрады максимально обнажено, и от этого тьма кажется чернее, а пустота — всепоглощающей. Как на дне колодца. Как в бездонной яме, в которую можно угодить, если…
В глубине сцены ряд неподвижных фигур в белочерных кимоно. Это — массовка, «сумасшедшие» жители ямы, и они же декорации спектакля: на фоне их тупо безразличных или тупо оживленных лиц будет происходить действие. А большие листы желто-коричневого картона в их руках будут обступать Человека, притворяясь сыпучими песчаными стенами ямы, расступаться, создавая видимость простора и свободы, выстраиваться в сложные лабиринты-ловушки.
На авансцене две фигуры в элегантных черных европейских костюмах — Хор. На выбеленных лицах Хора сосредоточенное выражение, ритмично и безэмоционально, стилизуя речь под японскую национальную исполнительскую манеру, они предуведомляют появление Человека. Но если вслушаться в их монотонные голоса, то обнаружишь иронию: гордо и значительно звучит в устах Хора слово Че-ло-век, и вот он появляется — высокая, худая, длинноногая фигура в широких шортах, гольфах, очках, с детским сачком и добродушно-глупым выражением лица. Че-ло-век!
С этого момента ирония Хора становится очевидной, частенько она перерастает в откровенный стеб. А все происходящее кажется довольно жестоким экспериментом, который проводят бесполые существа в черном. Хор — главное действующее лицо спектакля, точнее, это два лица — очаровательных (потому что очаровательны лица молодых актрис Ю. Молчановой и М. Семеновой) и отталкивающих (потому что страшны белые лица — маски с черными бровями и губами). Хор ставит беспощадный опыт: фальшивой бабочкой заманивает Человека в яму и там изучает его, то провоцируя, то обольщая надеждой, то лишая ее. И все это делается легко, азартно, играючи. Они мгновенно переключаются, то становясь лихими папарацци и выкрикивая заголовки сенсационных статей; то чопорными, обрюзгшими судьями, семеня в картонных коробках-трибунах и грозя крючковатыми пальцами; то страстными вакханками; то нечистой силой, «водящей» Человека; и под конец — прекрасными белыми птицами, реющими над ямой. Энергия, фантазия и юмор молодых актрис кажутся неистощимыми. И где-то на обочине спектакля существуют герои романа К. Абэ — Мужчина и Женщина. Точнее сказать, в спектакле «Женщина в песках» — женщины нет вовсе. Во-первых, потому что ее играет мужчина (А. Романюк), а во-вторых, потому что он играет не женщину, а бесполое существо. Персонаж внешне стилизован под японку: белое лицо, алые губы, черный парик, кимоно из желто-коричневой оберточной бумаги. Вроде бы женщина, но какая-то… картонная. Ее странного тембра голос звучит приглушенно и вяло, она едва разжимает рот, лицо неподвижно, редкие жесты — механистичны. Женщина кажется плоским одномерным изображением, она не объемнее того силуэта, который Хор мелом чертит на картоне.
А. Романюк (Женщина), Д. Кокин (Мужчина).
Фото М. Гарибальди
Мужчина же (Д. Кокин) очень напоминает героя известной комедии — Шурика. Незадачливый оптимист, добродушный энтузиаст с детским, всегда доброжелательным выражением лица. И это выражение ни разу за спектакль не сойдет с его лица, даже тень переживания или рефлексии не промелькнет на нем — Мужчина тоже персонаж статичный, к концу спектакля он изменится только внешне: вместо европейского наряда женщина облачит его в желто-коричневое бумажное кимоно. Никакое взаимопонимание между Женщиной и Мужчиной в спектакле Льва Стукалова невозможно: их разделяют пол, принадлежность к разным цивилизациям и то, что в спектакле они существуют по разным законам, то есть в разных жанрах: он может сколько угодно комично стенать, обращаться к ней, убеждать, умолять, запугивать, ответом ему всегда будет только тупой невыразительный взгляд маски. Все любовные сцены озвучивает и обыгрывает Хор, а лирическая тема — это звучащий в тишине девичий голос.
Спектакль Льва Стукалова получился не о женщине, не о мужчине и не о них обоих, а о человеке.
Настоящим партнером, собеседником, оппонентом и обвинителем Человека становится Хор. Он устраивает суд: виновен ли человек в том, что оказался в яме. И выносит приговор: сам виноват, зачем был не такой, как все, зачем рвался куда-то, почему хотел «зарыться в песок, чтобы никого не видеть», — вот и «зарылся». «Жить надо было проще!» — провозглашает Хор. Но, оказавшись в яме, Человек изо всех сил пытается вернуться в ту жизнь, от которой бежал: «Расстояние километра два, потом дорога, если быстро бежать, то через пятнадцать минут шоссе, там люди нормальные!» Теперь он рвется в «нормальный, обычный мир», в котором существуют «друзья, профсоюз, организация родителей и педагогов», но здесь, среди песка, в яме, его ценности кажутся никчемными и миражными, вроде той картонной бабочки, за которой он погнался с детским сачком. Ценности здешнего мира не столь эфемерны и бесполезны: лопата, вода, секс. Но устрашающе бессмысленной кажется сама эта жизнь: «Вы здесь живете только затем, чтобы отгребать песок?!!» Всю жизнь отгребать песок, который будет накапливаться снова и снова, пока когда-нибудь все равно не занесет деревушку, тогда для чего — все?! И Человек бежит из этого «сумасшедшего» мира в «нормальный», где все вроде бы для чего-то. Первый побег — танец: жители деревушки с радостно-тупыми лицами «водят» Человека, заманивая его в причудливые картонные лабиринты, которые бесконечно перестраиваются, меняют направления, кружат и мелькают, желтые листы картона кажутся коварными, сыпучими, обжигающими и слепящими песчаными кручами. Солнечный удар — и Человек падает на песок, который снова превращается в лист картона, и Хор, глумясь, обводит на нем силуэт Человека, а затем медленно стирает, иронично препираясь между собой: «Его нельзя стереть» — и неубедительный довод — «Он налоги платит», а потом более веский — «Его нельзя стереть, как мел, он же — ЧЕ-ЛО-ВЕК!». И всетаки стереть можно. Мужчина: «Давайте сюда вашу лопату!» И вот он уже в широкополой шляпе (как у всех) в ряду других человекороботов, с таким же тупо-безразличным лицом механично выполняет бессмысленную работу. «Человек пропал!» — провозглашает Хор, и в первый раз в его интонациях проскальзывает грусть.
И все-таки Человеку его яма еще кажется тюрьмой, хотя он уже почти привык, занимается хозяйством, решает, что лучше посадить в песке — дерево или траву, снисходительно поощряет мечты Женщины о радио и зеркале; но его еще тяготит «билет в один конец», мир за пределами ловушки ему все еще кажется нормальным, и он делает веревку. Второй побег похож на шоу, которое устраивает для массовки Хор. Человек бежит на месте, толпа ликует и рукоплещет, а Хор ведет издевательский репортаж. Но этот неудавшийся побег — последняя попытка Человека. Женщина переодевает возвращенного ей мужчину в кимоно и застывает в объятиях, склонив голову к нему на плечо.
С того момента, как Человек снимает европейский наряд и надевает кимоно, начиная смиряться со своей новой реальностью, меняется темпоритм. Музыка, ритм — главное организующее начало в спектакле Льва Стукалова. В первой части лейтмотивом был энергичный, заводной популярный мотивчик, который то напевал Хор, то он гремел из динамиков; во второй возникает медленная и негромкая мелодия, в которой слышны отголоски японской национальной музыки. Теперь, когда герой окончательно расстался с бешеным ритмом западной цивилизации, действие начинает течь по-восточному замедленно, тихо. Человек успокаивается, перестает метаться в поисках выхода, обнаружив свободу, к которой так рвался, внутри самого себя. И потому когда долгожданная веревочная лестница все-таки спускается в яму, Человек уже не спешит ею воспользоваться.
«Огромные белые птицы три дня летели с запада на восток»: на невидимый балкончик поднимается Хор — две изящные девушки в белых рубашках — и именно они приносят известие, что человек, пропавший семь лет назад, признан умершим.
«Здесь своя жизнь, там своя, — говорит Человек, — почему-то всегда кажется, что чужая жизнь слаще», — а Хор советует: «Если знать, что билет всегда в один конец, можно жить, не делая бесплодных попыток, просто жить».
Февраль 2003 г.
Комментарии (0)