К. Абэ. «Женщина в песках». «Наш театр».
Режиссер Лев Стукалов, художник Александр Орлов
Пространство небольшой сцены театра Эстрады максимально обнажено, и от этого тьма кажется чернее, а пустота — всепоглощающей. Как на дне колодца. Как в бездонной яме, в которую можно угодить, если…
В глубине сцены ряд неподвижных фигур в белочерных кимоно. Это — массовка, «сумасшедшие» жители ямы, и они же декорации спектакля: на фоне их тупо безразличных или тупо оживленных лиц будет происходить действие. А большие листы желто-коричневого картона в их руках будут обступать Человека, притворяясь сыпучими песчаными стенами ямы, расступаться, создавая видимость простора и свободы, выстраиваться в сложные лабиринты-ловушки.
На авансцене две фигуры в элегантных черных европейских костюмах — Хор. На выбеленных лицах Хора сосредоточенное выражение, ритмично и безэмоционально, стилизуя речь под японскую национальную исполнительскую манеру, они предуведомляют появление Человека. Но если вслушаться в их монотонные голоса, то обнаружишь иронию: гордо и значительно звучит в устах Хора слово Че-ло-век, и вот он появляется — высокая, худая, длинноногая фигура в широких шортах, гольфах, очках, с детским сачком и добродушно-глупым выражением лица. Че-ло-век!
С этого момента ирония Хора становится очевидной, частенько она перерастает в откровенный стеб. А все происходящее кажется довольно жестоким экспериментом, который проводят бесполые существа в черном. Хор — главное действующее лицо спектакля, точнее, это два лица — очаровательных (потому что очаровательны лица молодых актрис Ю. Молчановой и М. Семеновой) и отталкивающих (потому что страшны белые лица — маски с черными бровями и губами). Хор ставит беспощадный опыт: фальшивой бабочкой заманивает Человека в яму и там изучает его, то провоцируя, то обольщая надеждой, то лишая ее. И все это делается легко, азартно, играючи. Они мгновенно переключаются, то становясь лихими папарацци и выкрикивая заголовки сенсационных статей; то чопорными, обрюзгшими судьями, семеня в картонных коробках-трибунах и грозя крючковатыми пальцами; то страстными вакханками; то нечистой силой, «водящей» Человека; и под конец — прекрасными белыми птицами, реющими над ямой. Энергия, фантазия и юмор молодых актрис кажутся неистощимыми. И где-то на обочине спектакля существуют герои романа К. Абэ — Мужчина и Женщина. Точнее сказать, в спектакле «Женщина в песках» — женщины нет вовсе. Во-первых, потому что ее играет мужчина (А. Романюк), а во-вторых, потому что он играет не женщину, а бесполое существо. Персонаж внешне стилизован под японку: белое лицо, алые губы, черный парик, кимоно из желто-коричневой оберточной бумаги. Вроде бы женщина, но какая-то… картонная. Ее странного тембра голос звучит приглушенно и вяло, она едва разжимает рот, лицо неподвижно, редкие жесты — механистичны. Женщина кажется плоским одномерным изображением, она не объемнее того силуэта, который Хор мелом чертит на картоне.
Мужчина же (Д. Кокин) очень напоминает героя известной комедии — Шурика. Незадачливый оптимист, добродушный энтузиаст с детским, всегда доброжелательным выражением лица. И это выражение ни разу за спектакль не сойдет с его лица, даже тень переживания или рефлексии не промелькнет на нем — Мужчина тоже персонаж статичный, к концу спектакля он изменится только внешне: вместо европейского наряда женщина облачит его в желто-коричневое бумажное кимоно. Никакое взаимопонимание между Женщиной и Мужчиной в спектакле Льва Стукалова невозможно: их разделяют пол, принадлежность к разным цивилизациям и то, что в спектакле они существуют по разным законам, то есть в разных жанрах: он может сколько угодно комично стенать, обращаться к ней, убеждать, умолять, запугивать, ответом ему всегда будет только тупой невыразительный взгляд маски. Все любовные сцены озвучивает и обыгрывает Хор, а лирическая тема — это звучащий в тишине девичий голос.
Спектакль Льва Стукалова получился не о женщине, не о мужчине и не о них обоих, а о человеке.
Настоящим партнером, собеседником, оппонентом и обвинителем Человека становится Хор. Он устраивает суд: виновен ли человек в том, что оказался в яме. И выносит приговор: сам виноват, зачем был не такой, как все, зачем рвался куда-то, почему хотел «зарыться в песок, чтобы никого не видеть», — вот и «зарылся». «Жить надо было проще!» — провозглашает Хор. Но, оказавшись в яме, Человек изо всех сил пытается вернуться в ту жизнь, от которой бежал: «Расстояние километра два, потом дорога, если быстро бежать, то через пятнадцать минут шоссе, там люди нормальные!» Теперь он рвется в «нормальный, обычный мир», в котором существуют «друзья, профсоюз, организация родителей и педагогов», но здесь, среди песка, в яме, его ценности кажутся никчемными и миражными, вроде той картонной бабочки, за которой он погнался с детским сачком. Ценности здешнего мира не столь эфемерны и бесполезны: лопата, вода, секс. Но устрашающе бессмысленной кажется сама эта жизнь: «Вы здесь живете только затем, чтобы отгребать песок?!!» Всю жизнь отгребать песок, который будет накапливаться снова и снова, пока когда-нибудь все равно не занесет деревушку, тогда для чего — все?! И Человек бежит из этого «сумасшедшего» мира в «нормальный», где все вроде бы для чего-то. Первый побег — танец: жители деревушки с радостно-тупыми лицами «водят» Человека, заманивая его в причудливые картонные лабиринты, которые бесконечно перестраиваются, меняют направления, кружат и мелькают, желтые листы картона кажутся коварными, сыпучими, обжигающими и слепящими песчаными кручами. Солнечный удар — и Человек падает на песок, который снова превращается в лист картона, и Хор, глумясь, обводит на нем силуэт Человека, а затем медленно стирает, иронично препираясь между собой: «Его нельзя стереть» — и неубедительный довод — «Он налоги платит», а потом более веский — «Его нельзя стереть, как мел, он же — ЧЕ-ЛО-ВЕК!». И всетаки стереть можно. Мужчина: «Давайте сюда вашу лопату!» И вот он уже в широкополой шляпе (как у всех) в ряду других человекороботов, с таким же тупо-безразличным лицом механично выполняет бессмысленную работу. «Человек пропал!» — провозглашает Хор, и в первый раз в его интонациях проскальзывает грусть.
И все-таки Человеку его яма еще кажется тюрьмой, хотя он уже почти привык, занимается хозяйством, решает, что лучше посадить в песке — дерево или траву, снисходительно поощряет мечты Женщины о радио и зеркале; но его еще тяготит «билет в один конец», мир за пределами ловушки ему все еще кажется нормальным, и он делает веревку. Второй побег похож на шоу, которое устраивает для массовки Хор. Человек бежит на месте, толпа ликует и рукоплещет, а Хор ведет издевательский репортаж. Но этот неудавшийся побег — последняя попытка Человека. Женщина переодевает возвращенного ей мужчину в кимоно и застывает в объятиях, склонив голову к нему на плечо.
С того момента, как Человек снимает европейский наряд и надевает кимоно, начиная смиряться со своей новой реальностью, меняется темпоритм. Музыка, ритм — главное организующее начало в спектакле Льва Стукалова. В первой части лейтмотивом был энергичный, заводной популярный мотивчик, который то напевал Хор, то он гремел из динамиков; во второй возникает медленная и негромкая мелодия, в которой слышны отголоски японской национальной музыки. Теперь, когда герой окончательно расстался с бешеным ритмом западной цивилизации, действие начинает течь по-восточному замедленно, тихо. Человек успокаивается, перестает метаться в поисках выхода, обнаружив свободу, к которой так рвался, внутри самого себя. И потому когда долгожданная веревочная лестница все-таки спускается в яму, Человек уже не спешит ею воспользоваться.
«Огромные белые птицы три дня летели с запада на восток»: на невидимый балкончик поднимается Хор — две изящные девушки в белых рубашках — и именно они приносят известие, что человек, пропавший семь лет назад, признан умершим.
«Здесь своя жизнь, там своя, — говорит Человек, — почему-то всегда кажется, что чужая жизнь слаще», — а Хор советует: «Если знать, что билет всегда в один конец, можно жить, не делая бесплодных попыток, просто жить».
Февраль 2003 г.
Комментарии (0)