«ТЫ»

О. Мухина. «Ю». Челябинский театр «Манекен». Постановка и сценографическое решение — Юрий Бобков, костюмы — Юлия Поливанова

«Беги, Веничка, беги!» (пьеса А. Балицкого и Ю. Бобкова по мотивам поэмы В. Ерофеева «Москва — Петушки»). Челябинский театр «Манекен».
Режиссер Юрий Бобков, художник Сергей Александров

Сцена из спектакля «Ю». Театр Манекен. Фото В. Ваганова

Волга впадает в Каспийское море. Женщины пьют кофе из чашек. Из этих общих мест состоят пьесы Оли Мухиной. А может, это жизнь состоит из общих мест, а Оля Мухина подбирает в свои пьесы обрывки общих слов, озвучивающих эту общую жизнь. Ведь действительно женщины пьют кофе из чашек (и в это время не рушатся их судьбы, они рушатся, когда люди пьют чай!).

Когда-то «магнитофонными» считались пьесы А. Володина. Потом — Л. Петрушевской. Теперь понятно: Володин — это почти чеховская поэзия, а Петрушевская — классическая проза. Оля Мухина пишет якобы поэзию, а на самом деле именно ее тексты абсолютно «магнитофонны». Подслушанные отрывочные реплики, составленные произвольно и разложенные по лицам, — вот что такое ее пьесы.

В чем их обаяние?

Нынешняя жизнь утратила уют. Оля Мухина его восстанавливает. Она рассаживает людей вокруг круглого стола под абажуром, у нее все плачут, танцуют, влюбляются и вспоминают войну, а на столе должна стоять черемуха. Действие ее пьес строго ограничено «законами ромашки»: любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет. Действие нарастает и приобретает некоторую сложность, когда «любит искренне», «сомневается», «ждет свидания», «насмехается». Развязка отсутствует, потому что дальше опять — любит, не любит… По кругу. А может, жизнь действительно состоит из этого круга? Из ромашки?

Еще она состоит из времени. И это главное в очень тонком и стильном спектакле Юрия Бобкова. Время, в котором живут герои, — послевоенное, но трудно сказать — какое именно. Это время вообще. В его колоде перетасованы 40-е, 50-е, 70-е, 90-е,и когда из колоды выпадает какая-то карта, не скажешь — что выпало, прошлое или настоящее. А можно ли вообще сказать о прожитых десятилетиях (и даже не о прожитых, а о тех, что знаем по рассказам и кинофильмам), что это — прошлое? Иногда время нашего детства или какого-то кино более реально, чем призрачное настоящее. Жизнь есть сон, время движется внутри себя (тебя) — туда (сюда), и эти его колебания, собственно, составляют природу пьесы «Ю» и спектакля «Ю» театра «Манекен».

Вначале герои садятся за больший стол, все в пальто и похожи на спиритов. Вызывают духов памяти? Гадают на блюдечке (ведь от чашек, из которых женщины пьют кофе, всегда остаются блюдца)?

Сцена из спектакля «Ю». Театр Манекен. Фото А. Гопьянова

Сюжета, как известно, нет, есть намеки на ситуации, которые мы должны знать или догадываться о них. Например, играется роман Сестры (у которой есть муж Сева) и Дмитрия. Хотя пойди разбери, кто кому тут сестра и муж! Все перемешаны в одном доме, за одним столом, в одной жизни. Это жизнь единого «человечьего общежития». Конечно, есть короткая конкретная сцена свидания Дмитрия и Сестры на белых простынях, когда их летучая любовь из междометий и взглядов уже «стелется» по земле и тяготит Сестру своей ответственностью. И есть сцена ее рыданий, когда она понимает, что теряет своего мужа Севу, и обнимает его: «Горе ты мое луковое!» (кто переживал такие возвращения — точно узнает ситуацию, кто не переживал — тоже узнает), — но таких пунктирно-сюжетных линий немного. В основном — бессюжетность, которой Ю. Бобков владеет почти виртуозно.

Герои пьют чай за большим столом, переодеваясь в разные стильные костюмы (от ретро до собственно театральных и вроде бы сегодняшних, и почему-то все костюмы сшиты из очень правильных тканей, из материалов, точно подходящих к этому драматургическому материалу). Они говорят слова, которые вы слышали в жизни сотни раз, а зрители вольны плыть по волнам реплик и внесюжетных междометий, вспоминая свое (или чужое), нагружая каждую сцену собственным (или чужим) содержанием, ассоциациями, которые возникнут лично у вас… У них…

На спектакле театра «Манекен» вдруг понимаешь, что претенциозное «Ю» Оли Мухиной — это «YOU», то есть — «ТЫ». Или — «ВЫ». Как угодно. Без разницы. Или — как гудок уходящего паровоза: «Ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю!»

В малюсеньком полуподвальном зале «Манекена», вокруг пятачка сценической площадки, на которой может поместиться только стол и уходящий в дальний угол помост, сидят молодые люди, очень похожие на эту пьесу и на этот спектакль, — те, для кого стиль жизни важнее ее содержания, а вербальный ряд давно утратил силу «великого и могучего»: во дни сомнений и даже тягостных раздумий они минуют формулировки. Но (странно!) пожилые лица в зале тоже похожи на этот спектакль! Время стоит. Туда-сюда. По лицам видно — этот спектакль их, «yours». Потому что — свобода! И каждый может вспомнить свой дом, свой стол, свой абажур, своих соседей, окошко своего дома-общежития. А что какие-то разговоры о летчиках и войне, так война-то одна на все времена, как и любовь одна.

Спектакль Ю. Бобкова — вещь тонкая, атмосферные ветерки гуляют по нему. Ощущение (не реальность!) одной сцены переходит в ощущение (не реальность!) другой… Все в целом не подлежит перессказу, как не подлежат ему пьесы Оли Мухиной — во-первых — и театр как таковой —во-вторых. «Почтим минутой молчания то, что невыразимо», — писал В. Ерофеев…

Сцена из спектакля «Беги, Веничка, беги». Театр «Манекен». Фото В. Ваганова

«С чего начинается Родина?» — однажды поют герои. Она начинается с тех вещей, из которых состоит спектакль «Ю»: очень правильных тканей, воспоминаний и круглого стола. На него однажды поставят ветку пихты — и запахнет Новым годом. Ю-ю-ю-ю-ю! — просвистит время, а мы вспомним елку, с которой начинается Родина, и уют, к которому мы все время стремимся. Туда-сюда… А за окошком будет зима.

Елка — идиллия. Та, к которой стремится в своей тоске Веничка из другого, чуть более раннего, спектакля Ю. Бобкова — «Беги, Веничка, беги!» Елка за белой занавеской, ангелы, держащие в руках маленькие домики и церквушки, — вот они, недостижимые Петушки, уют, то, с чего начинается Родина…

Сцена из спектакля «Беги, Веничка, беги». Театр «Манекен». Фото В. Ваганова

Кричит петух, ангелы выводят Веничку — то ли еще живого, то ли уже мертвого… В этом белом раю капает вода из крана, привинченного к батарее парового отопления, звучит песня «А я иду, шагаю по Москве», натуральный Люцифер претендует на бессмертную Веничкину душу, а античные официанты на котурнах не хотят налить ему с утра розового крепкого по рупь тридцать семь…

Если в «Ю» Бобков «магнитофонность» читает как лирику, то в лирике Ерофеева он находит мистериальность и цветистую балаганную эпику, которая плотно, многофигурно, изобретательно, с размахом народного гуляния заполняет собой, точнее сказать — странно умещается на пятачке сцены. Здесь ярко нарисован и цветисто раскрашен каждый эпизод. Кажущаяся эклектика спектакля на самом деле его, веничкина: в его сознании и на страницах «Петушков» собрана, собственно, вся мировая культура — от тайного советника фон Гете до Ивана Тургенева и Николая Римского-Корсакова. Бобков по-режиссерски шедро разминает и ритмически организует эту образную вакханалию, на греша при этом против вкуса. Это настоящий мистериальный лубок о том, как Бог и дьявол сопровождают, соблазняют человека, а наивная человеческо-алкоголическая душа знает (или не знает?), кто подносит ей рюмку с утра…

Ю-ю-ю-ю-! — крутится посреди сцены карусель с вагонными скамейками, Веничка едет в Петушки, где его ждет рыжекосая и длинноресничная любовь-алкоголичка и другая — мать его ребенка с сигаретой в черных зубах…

Т-т-т-ты… Тормозит поезд.

Ирония и эпика, одновременно существующие в остроумном режиссерском рисунке и разработанные как контекст, требовали особого, хочется сказать — бесстрашного драматического «текста», или, точнее, трагического романтизма от Александра Балицкого (Веничка). Он играет хорошо, но не летит с безумным восторгом к смерти-свободе, цепляясь крылом за театральных ангелов и люциферов, как положено ему безоглядно лететь по маршруту Москва-Петушки. Его «качели» раскачиваются от экзистенциального одиночества к вселенскому единению с человечеством и попутчиками по элекричке не так широко, как требует этого душа ерофеевского героя и сочиненный им коктейль «Сучий потрох». И не так бесшабашно, как велит вертящаяся посреди сцены карусель. Вся жизнь вокруг Венички в спектакле настояна на более густых ароматах, чем его «внутренний коктейль», хотя все происходящее в герое по сути является лишь «фантомом его воображения». Мне не хватило в челябинском Веничке этого резкого «ТЫ» — когда его история становится моей, вашей, общей.

Со знаменитым театром «Манекен», существующим уже 25 лет, я познакомилась только нынче и видела лишь два спектакля, в которых общее — только одно. Это способность Ю. Бобкова к чуткому перевоплощению в стилистику автора. Он входит в его причинно-следственные законы и позволяет собственным режиссерским фантазиям развиваться только внутри органически воспринятого авторского мира. Хороша ли Оля Мухина или нет — Бобков ставит именно Олю Мухину. Веничка несомненно хорош, и из разнообразных возможностей интерпретации его текста Бобков выделяет и развивает безусловную —мистериальность. А уж дальше — вариации, ангелы, елка и железная труба парового отопления с приделанным краном, карусель, котурны, медицинские каталки с пробирками для коктейлей и многочисленные физиономии российской действительности, с которых начинается Родина…

Два этих спектакля, стильно-монохромный «Ю» и разноцветно-стильный «Веничка», кажется, ответили на вопрос, какое русское слово — главное. Все-таки им оказалось — «любовь».

Июль 1999 г.