ВСЯ РОССИЯ — ЕЕ САД

Нина Ивановна Желудова. Фото М. Дмитревской

И даже если на Моховой не будет института, а будет существовать просто улица Моховая, — в ее доме 35 (бывш. Тенишевское училище) на четвертом этаже будет сидеть Нина Ивановна Желудова, составлять расписание заочной сессии, писать его аккуратным почерком, как будто компьютер еще не изобрели, и рассылать заочникам вызовы на сессию, зная о каждом из них — все. Ведь даже если нет института, может остаться заочное отделение, студенты которого будут продолжать брать у Нины Ивановны уроки человечности и добросовестного служения делу.

У нее и вправду есть чему поучиться. И не только заочникам. Осенью накануне ХХI века, когда все бегут по своим делам, и уже нет былой сосредоточенности только на учебном процессе, и, я бы сказала, нет прежней добросовестности, когда ветер перемен переменил в нашей жизни почти все и снес ураганом многие основы нашей прежней стабильной институтской жизни, я все-таки знаю: однажды раздастся телефонный звонок. Он будет означать, что до заочной сессии такого-то курса осталось две недели, и Нина Ивановна сперва спросит, по каким дням хотелось бы проводить занятия, потом скажет, какие дни свободны, а через день выдаст аккуратный листочек с индивидуальным расписанием. Вслед за этим мы вспомним с ней, какие сильные заочники были во времена Дубановой, Самигуллиной и Бойковой, как мы с ними дружили и работали, как все нынче не так и что на сессию не придет почти никто, потому что трое родили и двое болеют, а остальных нужно отчислять. Потом Нина Ивановна скажет, что подала приказ на отчисление, а потом будет просить меня не отчислять Лешу или Пашу, потому что! Тот! Вдруг! Написал! Три страницы курсовой! И принес ее с опозданием на два года!

Поэтому Нина Ивановна многие десятилетия всем заочникам — мать родная.

Поэтому у нее практически нет фамилии. Просто — Нина Ивановна. Но если вы, читатель, приедете в какой-нибудь город России, встретите там случайно театроведа, закончившего ЛГИТМиК-СПГАТИ в последние тридцать лет, и скажете ему: «Нина Ивановна», — это гарантия того, что вы не уедете (не улетите) из этого города с пустыми руками. В вашем чемодане будет лежать эпистолярный или материальный привет Нине Ивановне, воплощенный в банке меда или бутылке бальзама (в зависимости от того, какой продукт распространен в данном регионе и каких пределов достигло там обнищание работников культуры). Потому что Нину Ивановну помнят и любят всю жизнь.

И не было бы театроведческого диплома у многих и многих театроведов, если бы на четвертом этаже на Моховой, 35, не сидела бы Нина Ивановна Желудова, которой мы и посвящаем в журнале несколько слов в рубрике «Мастер-класс». Она действительно Мастер-класс!

Марина ДМИТРЕВСКАЯ,
которая на заочном никогда не училась.
Июнь 1999 г.

ДУША ЗАОЧНИКОВ

Такую формулу личности старшего методиста театроведческого факультета заочного отделения Нины Ивановны Желудовой вывел Б. О. Костелянец, в сфере своей научной деятельности всю жизнь оперирующий точными понятиями.

В один из своих приездов в Петербург мне довелось передать Нине Ивановне письмо из Хабаровска от выпускницы ЛГИТМиКа. По просьбе гостей, заглянувших в этот час на чаек, Нина Ивановна обнародовала послание своей бывшей студентки. Там, между прочим, были такие строки: «Вашу работу в нашем институте выполняет несколько человек. Я им сказала, что когда я училась в театральном, у нас этим занимался один-единственный человек, который все помнил, про всех все знал. Многие закончили институт благодаря вам, Нина Ивановна…» Пожалуй, эти строки и разъясняют, в первом приближении, суть определения Б. О. Добросовестное отношение к своим обязанностям, свойственное героине моего рассказа, в ряду человеческих способностей исключения не составляет, а вот чтобы болеть душой за каждого студента, принимать близко к сердцу его беды и хлопоты — качество, на самом деле, редкое.

Н. И. Желудова и зав. кафедрой русского театра СПГАТИ, профессор Ю. М. Барбой. Фото М. Дмитревской

За время обучения в институте в моей судьбе было два критических момента. У меня не сложились отношения с одним педагогом. Произошел временный «зажим», писать работу этому человеку я не могла. При хороших отметках, на моем горизонте замаячило грозное слово «отчислят». Не задевая ничьих самолюбий, Нина Ивановна очень деликатно направила меня к другому преподавателю. Ситуация постепенно нормализовалась, восстанавливая ровное дыхание, я продолжила занятие в любимом институте. В другой раз, на последнем курсе, накануне сессии погиб мой близкий родственник, были и другие неприятности. Я позвонила Нине Ивановне, чтобы узнать, какие документы необходимо подготовить для перенесения сессии. И услышала в ответ: «Нинуля, я понимаю, как тебе тяжело, соберись с духом, работу напишешь здесь, приезжай, все получится». Так она спасла меня еще раз. На пямяти Нины Ивановны за ее 35-летнюю службу немало случаев, когда даже самые способные, не сдав вовремя какой-нибудь зачет или экзамен, уже не догоняли свой курс. Одного моего сокурсника, в способности которого она свято верила, Нина Ивановна разыскивала через его родственников, подружек и знакомых. Обнаружив, настойчиво уговаривала: «Приди, такой-то педагог сейчас в институте, другого случая встретиться с ним еще долго не будет, я договорилась, он тебя примет, только приди». И он, как и я, мог бы подписаться под письмом из Хабаровска. А еще помню взволнованный голос нашей общей мамы, встретившей меня на пороге кабинета: «Нина, ты представляешь, Оксана (из Ташкента) приехала вся желтая, с температурой 40, но ничего, хорошо, что приехала, как-нибудь обойдется». И обходилось, как и многое-многое другое. Но это все воспоминания учебного процесса, касающиеся нас, заочников. Щедрость же Нины Ивановны изливалась не только на нас. Я часто наблюдала одну и ту же картину. Войдешь в заветную комнату на четвертом этаже, а там кто-нибудь из преподавателей что-то оживленно рассказывает. И замолкает при виде третьего. Среди множества значений слова «душа», приведенных в словарях русского языка, есть и такое: «отвести душу». В комнату № 413 люди приходят за этим, здесь чутко внимают их горестям и радостям.

Те, кто остался в профессии, хорошо знают, сколь важно для их будущего роста умение концентрироваться на предмете своих научных интересов. И далеко не у всех находится время для вникания в посторонние интересы, для доверительного разговора и действенной помощи. Может, имея два диплома (театроведа и филолога), Нина Ивановна не осталась в профессии только потому, что ее натуре чуждо замыкаться на собственных интересах, а существовать ради других — состояние естественное, органичное? Помню, как-то в разговоре со мной она обронила: «Я счастливый человек, Нинуля». Я тоже, потому что знаю ее.

Нина КОЦАРЕНКО.
Май 1999 г. г.Таллинн.

Дорогая Нина Ивановна!

Я никогда не писала вам писем. И не потому, что забыла о вас, и не потому… Впрочем, вы и сами понимаете, почему… (Вот и опять знаю наверняка, что все-то вы понимаете и все-то нам простите. И забывчивость нашу и, нерадивость.) Вот только нет в моем молчании одного — неблагодарности. Не буду отвечать за других, но я окончила институт только благодаря вам. Я так была (и по сей день) влюблена в Питер, в институт, что времени на учебу просто не хватало. Когда влюблен, ни до чего дела нет. Согласитесь сами: летняя сессия — белые ночи, мосты, романтика, восторг. Днем спишь. Зимняя сессия: рано темнеет, поздно рассветает — спишь днем и ночью. Просыпаешься перед зачетами и экзаменами. Приходишь честно сдавать, а у тебя не принимают!!! Обидно ужасно. Не понимают педагоги ни тебя, ни твоей любви. Обиженный, весь в слезах, идешь к вам: «Нина Ивановна, меня опять на всех зачетах-экзаменах завалили». И хоть бы раз от вас услышать: «Ты все пела…» Нет же, слышишь теплое и участливое: «Бедная девочка…» И сразу понимаешь: мы с Ниной Ивановной заодно, мы-то готовились, мы-то все знаем, у нас, между прочим, дома дети и работа, у нас денег совсем нет, у нас роман в самом разгаре, у нас столько всего, а тут… В общем, брали вы под белы ручки «бедную девочку» и вели к «безжалостным педагогам». Уж не знаю, как вам удавалось их убедить, но заветный листок для перезачета мы получали.

Страшно даже вспоминать, что творилось на шестом году обучения. Сил не осталось никаких. Преддиплом написан на четырех страницах, но принят (удивлению преподавателя, конечно, нет предела, как, впрочем, и моей наглости). Ох, не с вашей ли помощью, Нина Ивановна!?

На диплом ехать совсем не хочу. Однокурсницы звонят: «Не дури». Я продолжаю дурить. Звонят однокурсницы, передают: «Нина Ивановна сердится!». Этот аргумент самый веский. Приезжаю, начинаю писать. Через день после последнего срока сдачи приношу руководителю (Нина Ивановна упросила). Читает при мне. Смотрю — нравится. Чем дальше читает, тем больше нравится. Дочитывает. Жду похвал. Руководитель поднимает голову и произносит: «У вас полностью отсутствует мыслительный аппарат, чувство логики и пр., пр.» А дальше задает совсем нелепый вопрос: «Чему вас учили шесть лет?». «Учили всему, — отвечаю, — только у меня с мыслительным аппаратом…» И конечно, бегу к вам, Нина Ивановна, и конечно же, вы утираете слезы и уверяете, что с аппаратом у меня нормально, что просто усталость, что все небезнадежно. Нина Ивановна, а вы, наверное, и не помните об этом. Ведь в утешении и поддержке нуждалась не я одна. И для всех находилось слово, время, силы.

А диплом-то я, действительно, защитила. И даже работаю по специальности. Но нет-нет да и вспомню: а что, если бы у вас, Нина Ивановна, не нашлось бы тех самых, заветных, как для меня, так и для педагогов, слов? А что, если бы и вы намекнули, что с мыслительным аппаратом у меня… Сколько интерсного и важного я бы пропустила в жизни, как многое я могла бы не увидеть.

Нина Ивановна, нежная и добрая, чудная и молодая, я вам так благодарна, что судьба моя в профессии сложилась, что я оправдала, в какой-то степени, вашу веру в меня. Я надеюсь, что вам никогда не будет стыдно за то, что вы так упорно засталяли меня учиться.

А то, что я вам не пишу… Ну, вы же понимаете…

Люблю вас всегда.

Ваша Оля Никифорова,
руководитель литературной части
Омского академического театра драмы.
Июнь 1999 г.